XIV век — время «черной смерти», как называли болезнь в Западной Европе, пандемии чумы (в русских летописях — «мора»), охватившей практически всю тогдашнюю ойкумену, включая Восточную Европу и земли Руси. Придя в 1347 г. с территории Орды через Крым в Италию, «черная смерть» быстро охватила Европейский континент и не затихала около столетия, раз за разом повторяясь в виде эпидемических волн разной степени интенсивности. Ужасные последствия «черной смерти» для Европы отражены в достаточном количестве надежных письменных источников и оцениваются как катастрофические.
К середине XV в., столетие спустя после начала эпидемии, на континенте осталась лишь треть населения, во всех европейских государствах людские потери «нигде не были меньше, чем треть. а где-то оказывались намного больше. от половины до двух третей». Восстановление численности населения Европы по ситуации на середину XIV в. заняло два столетия, а в странах, особенно пострадавших от чумы, и того больше.
«Черная смерть», кроме того, в Европе всегда считалась событием, наложившим решающий отпечаток на все стороны жизни средневекового европейского общества, в том числе и на его моральное состояние. Последствия эпидемии далеко выходили за рамки медицинских и демографических, сформировав в социуме особую атмосферу апокалиптических ожиданий, подъема христианских чувств, с одной стороны, и невероятного роста насилия — с другой, придавали психологии человека Средневековья «постоянный привкус бренности».
Что касается «черной смерти» на русских землях, то уже давно установлено, что под термином «моръ» русские летописи XIV-XV вв. имеют в виду ту же трансконтинентальную пандемию, пришедшую на Русь из Европы через Псков в 1353 г. С. М. Соловьев за вторую половину XIV — первую половину XV в. насчитал двадцать три летописных известия о «море» на Руси. В то же время единственной специальной работой, посвященной чумной эпидемии, остается докторская диссертация, защищенная более столетия назад. Так или иначе, но за полстолетия, до конца XIV в., русские земли опустошило около десяти волн чумы.
Летописные известия о чумной эпидемии на Руси, равно как и сведения нелетописных источников, хотя и привлекались в исследованиях, до сих пор не систематизированы. Западноевропейская историография рассматривает эпидемию «черной смерти» в Восточной Европе, в том числе и на русских землях, как часть общеевропейского процесса, но сведения о «море», на фоне огромного массива данных, сохранившихся о ходе эпидемии чумы в Западной и Центральной Европе, крайне скудны.
Говорить, в отличие от соседей по континенту, в цифрах о масштабах потерь для Руси невозможно в силу полного отсутствия каких-либо демографических данных. Последствия эпидемии, вызвавшие в Европе существенный сдвиг в численности и локализации населения, появление новых населенных пунктов и запустение старых, перекройку системы дорог и иные последствия, для Руси неизвестны, если не считать летописного рассказа о переносе на новое место Белозерска, в котором вследствие «мора» «вси изомроша», недавно, кстати, еще и оспоренного в археологической литературе.
Но было бы странно думать, что последствия эпидемии чумы были для Руси существенно менее катастрофичными, чем для прочих государств континента, как всерьез полагает авторитетный исследователь-демограф. При этом поразительным образом в русской исторической памяти чума не только не заняла того места могучего и беспощадного «регулятора жизни», которое ей отводится в Европе, но как будто бы в ней даже не удержалась. Составленная двести лет спустя после начала «мора» Книга Степенная царского родословия, первый в отечественной историографии опыт официального систематического изложения истории России, княжение скончавшихся от чумы двух великих князей, Семена и Ивана Ивановичей, характеризует как время «тишины велей».
По наблюдениям Ф. Броделя, одним из последствий «черной смерти» в Европе было то, что в разных, зачастую весьма отдаленных друг от друга уголках континента чума вырабатывала схожие поведенческие схемы поступков, фобий и предосторожностей. Судить о сопровождавших «моръ» на Руси рефлексиях современников, в силу лаконичности летописных известий, так же трудно, как оценить демографические последствия эпидемии.
Несомненно, тем не менее, что на Руси, как и в современной Европе, «моръ» был воспринят и переживался как фатальное бедствие. Таким оно предстает, например, в статье Рогожского летописца, под 1364 г. описавшего «моръ великыи страшныи»:
Увы мне! Како могу сказати беду ту грозную и тугу страшную, бывшую въ великыи моръ, како везде туга и печаль горка, плачь и рыдаше, крикъ и вопль, слезы неутешимы. Плакахуся живш по мертвымъ, понеже умножися множество мертвыхъ и въ градехъ мертвые, и въ селехъ и въ домехъ мертвые, и во храмехъ и у церквеи мертвые. Много же мертвыхъ, а мало живыхъ, темъ не успеваху живíи мертвыхъ опрятывати, ниже доволни беху здравш болящимъ послужити, но единъ здравъ и десятерымъ болемъ на потребу да послужитъ. Погребаху же овогда два, а инде три в едину могилу, овогда же 5, 6, иногда до десяти, есть же другоици, егда и боле 10 въ едину могилу покладаху, а въ дворе инде единъ человекъ остася, а инде два, а инде же единъ детищъ остася, а инде мнози дворы пусты быша.
Среди скупых летописных известий о «море» на Руси XIV в. совершенно особняком стоит красочный текст псковских летописей о событиях 1353 г. — эпидемия, повторимся, пришла на Русь через Псков. Не привлекавший ранее специального внимания филологов, рассказ о «море» во Пскове явно представляет собой отдельное литературное сочинение или, может быть, его фрагмент, завершающийся фразой: «Се же ми о сем написавшю от многа мало, еже хоудыи ми оум постиже и память принесе. Аще кому се не потребно боудетъ, да соущим по нас оставим, да не до конца забвено боудет». Перекочевавший из Пскова в новгородское летописание, рассказ в конце был дополнен фразой, как будто бы указывающей на вставной для новгородского летописца характер описания псковского «мора» — «И ныне възвратимся на ино сказание».
Отметим, что практически все эпизоды чумы 1353 г. во Пскове находят аналогии в описании чумы во Флоренции 1348 г., открывающем вступление к «Дню первому» «Декамерона» Джованни Бокаччо, и в других многочисленных описаниях ужасающих последствий «черной смерти». И в западноевропейских, и в русском текстах речь идет не только о гигантских жертвах эпидемии, но и о проблемах с отпеванием и погребением скончавшихся от чумы, о взлете религиозности и массовом уходе в монастыри, столь же массовых раздачах горожанами движимого и недвижимого имущества, попытках индивидуального спасения «в миру в домех своих» как в Пскове, так и во Флоренции, боязни контактов с больными и проблемах ухода за ними, слухах о всеобщей скорой кончине, и пр.
В 1353 г., с началом на Руси «мора», в Москве пресеклась старшая ветвь наследников Калиты. С интервалом в полтора месяца от чумы скончались великий князь московский Семен Иванович и два его сына — первые претенденты на московский стол; позднее в этом же году из жизни ушел младший, третий сын Калиты, князь Андрей Иванович. Московское княжение перешло к единственному выжившему, среднему сыну Калиты, Ивану Ивановичу, отцу двоих малолетних князей, Дмитрия и Ивана («Ивашко детя» русских летописей). Новый великий князь также должен был взять на себя заботу о двух осиротевших племянниках, князьях Иване и Владимире Андреевичах (будущий герой Куликовской битвы появился на свет на сороковины отца), сыновьях скончавшегося младшего брата.
Следующая волна «мора», 1358-1359 гг., унесла жизни великого князя Ивана Ивановича и его старшего племянника — тезки, Ивана Андреевича, и московский стол перешел к старшему сыну скончавшегося князя, Дмитрию Ивановичу. В 1364 г. от той же болезни скончались вдовая мать и младший брат юного великого князя. Таким образом, за первые 11 лет чумной эпидемии, к исходу 1364 г., из некогда большой мужской части потомства Калиты, в 1353 г. насчитывавшей трех сыновей и шесть внуков, старшая ветвь пресеклась вовсе, и в живых в итоге остались только двое малолетних внуков великого князя Ивана Даниловича, двоюродных братьев из второй и третьей ветвей рода — великий князь Дмитрий Иванович и князь Владимир Андреевич, будущие герои Куликовской битвы.
Потери в страшное «лето 6872» понес не только дом московских князей. Этим же годом в Ростове от чумы скончался князь Константин Васильевич «съ княгинею и съ детми», осенью того же года в Твери «мор», начавшийся в ноябре и продолжавшийся вплоть до лета следующего, 1365 г., унес за несколько месяцев жизни вдовой великой княгини Анастасии Юрьевны и еще шестерых князей и княжон тверского дома. Эпидемия чумы в Москве также не ограничилась осенью — началом зимы 1364-1365 гг. и продолжилась, как и в Твери, в 1365 г., «якоже прежи былъ («моръ») въ Переславле и яко же прежи сказахомъ и написахомъ».
Кстати, говоря об особенностях восприятия «мора» русским сознанием XIV в., нельзя не отметить, что новгородские летописи, подробно описав эпидемию в Новгороде и Пскове в 1353 г., на печальные события в далеких от Новгорода Твери, Ростове, Москве и других городах Руси 1364-1365 гг. не отреагировали никак, даже не упомянув об очередной волне эпидемии, надо полагать, едва ли не самой катастрофической по масштабам за столетие присутствия на Руси «черной смерти».
По материалам: Лаврентьев А. В. Печать великого князя Дмитрия Ивановича Донского и русские фобии XIV в.
Распространение эпидемии чумы по Европе в середине XIV в.
