Конечно, все вы знаете замечательную повесть Гоголя «Вий». На всякий случай для того, чтобы какие-то основные мотивы выделить, мотивы, которые нужны для последующего рассказа, я напомню, что речь там идет о студенте киевской Бурсы Хоме Бруте, которого Гоголь иронически именует иногда «философом». Дело в том, что Хома был студентом последнего третьего курса, на этом курсе изучали философию. Сюжет развивается так, что Хома попадает нечаянно на ночлег в какое-то заброшенное здание, где старая ведьма пытается приспособить его для такого ездового животного для поездки на шабаш. Хома, зная заклинания против ведьм, удачно их использует, борется с этой ведьмой и, в конце концов, она падает на землю и умирает, превращаясь при этом в прекрасную девушку. Хома бежит с места происшествия, но через какое-то время за ним являются люди какого-то знатного казацкого полковника, ведут его насильно в имение этого полковника и заставляют три ночи подряд читать молитвы над гробом его дочери, прекрасной панночки, которая по неизвестным причинам внезапно скончалась. В первую же ночь, когда Хома начинает читать молитвы панночка эта встает из гроба, пытается его схватить, он очерчивает магический круг, начинает опять читать заклинания, она бессильна. На вторую ночь ей на помощь является целый сонм фантастических монстров, духов злых, которые тоже пытаются схватить Хому, но не могут преодолеть магического круга. На третью ночь эти усилия уже достигают кульминации, и тут наступает момент, когда эта мертвая панночка кричит... и тут я прочитаю кусочек из «Вия»: - Приведите Вия! ступайте за Вием!- раздались слова мертвеца. И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял Хома. - Подымите мне веки: не вижу! - сказал подземным голосом Вий - и все сонмище кинулось подымать ему веки. "Не гляди!" - шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул. - Вот он! - закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха. Надо сказать, что во всех изданиях «Вия» есть примечание самого Гоголя на первой же странице, где он пишет: «Вий есть колоссальное создание простонародного воображения. Таким именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю в такой же простоте, как слышал». Надо сказать, что до середины XX века никто не придавал никакого значения этому примечанию Гоголя. Все считали, что это мистификация. Дело в том, что Гоголь, хотя он был, конечно, совершенно гениальный писатель, который выходил за пределы всех определений, всех течений литературных, но в раннем периоде творчества его, безусловно, его можно считать представителем европейского романтизма. А для романтиков мистификация была самым обычным делом. Достаточно вспомнить поэмы Ессиана, знаменитые песни Ессиана. И поэтому это гоголевское примечание абсолютно игнорировалось. Кроме того, казалось, что в фольклоре славянском нет подтверждений тому, что когда-то мог существовать подобный образ. Правда, было несколько сказок, в записях Афанасьева, например, есть сказки, где появляется персонаж, похожий на Вия, которому поднимают ресницы черные железными вилами, старому колдуну. Но эти сказки относили обычно на счет преломления повести Гоголя в фольклорной традиции. Только в середине 50-х годов известный иранист, патриарх нашей иранистики Василий Иванович Абаев, который, к сожалению, весной этого года скончался на 101-ом году жизни, выступил с любопытной гипотезой. Он отметил, что форма «Вий» весьма возможно восходит к праславянской форме «Вей», которая и в русском языке встречается в таких словах, как «суховей» или «подвей». И предположил, что это божество славянское, реконструируемое божество ветра и смерти, связано, вероятно, с индоиранским божеством Ваиу, которое известно и по индийским, и по иранским источникам. И в иранских источниках этот Ваиу, бог ветра, собственно, само имя происходит от корня «веять», «ваити» древнеиндийское, так же, как «вей», «вий». В иранской мифологии этот бог ветра является одновременно и богом смерти, имеет очень мрачный, зловещий аспект.
Есть такой авестийский текст Алгеде-Маиче, который входит в заупокойную службу зароастрийскую. И Абаев уже приводил этот гимн, один фрагмент из этого текста, в котором описывается этот зловещий бог Ваиу. Я позволю прочитать этот кусочек в переводе профессора Ивана Михайловича Стеблин-Каменского: «Можно пройти путем, где протекает Дану, одним лишь нельзя пройти - путем беспощадного Ваиу. Можно пройти путем, что змей хранит быкотелый, коней и мужей разящий, мужей беспощадно губящий. Одним лишь нельзя пройти - путем беспощадного Ваиу. Можно пройти путем, что черный медведь охраняет, одним лишь нельзя пройти - путем беспощадного Ваиу. Можно пройти путем, где подстерегает разбойник, одним лишь нельзя пройти - путем беспощадного Ваиу. Можно пройти путем, на котором колесное войско, одним лишь нельзя пройти - путем беспощадного Ваиу». Отсюда видно, что иранский Ваиу - это божество, которое стоит на пути души умершего в загробном мире как некий страж или судья. Продолжением древнеиранского Ваиу В.И. Абаев считал осетинский мифологический образ Ваюга, Веюга. Веюг - это такой одноглазый великан или демон, который стережет железные ворота мира мертвых. И само это имя осетинское Веюг В.И. Абаев возвел к иранской предполагаемой форме Ваюка. Гипотеза В.И. Абаева относительно Вия и его иранского происхождения была чрезвычайно популярна в 60-х годах, но в 70-х годах, когда она считалась уже почти что доказанной, почти аксиомой, последовало ее опровержение в работах Олега Николаевича Трубачова и Вячеслава Всеволодовича Иванова. И оказалось это опровержение настолько убедительным, что в дальнейшем почти не обсуждалась эта гипотеза. О.Н. Трубачов считал, что имя Вий, означающее мифологическое существо с веками до земли, украинское слово. Он считал, что это производное от украинского же слова «вийка», которое означает ресницу. И согласно Трубачову, украинское Вий означает «имеющий веки или ресницы». Все это, как писал Трубачов, не позволяет нащупать ничего специфически общего с иранским Ваиу. У Ваиу ничего такого нет, никакой деформации органа зрения, никаких упоминаний о закрытости глаз. Затем возражения О.Н. Трубачова развил В.В. Иванов. По его мнению, Вий не связан с Ваиу, зато с осетинским Веюгом сходство его еще больше, чем подметил В.И. Абаев. Во-первых, общим для них является связь с железом. Веюг открывает эти железные ворота мертвых, а у Вия, как вы слышали, железное лицо, железный палец, рука и так далее. Во-вторых, для одного и для другого характерна деформация органа зрения, как писал В.В. Иванов. У Вия веки до земли, а Веюг одноглаз. В.В. Иванов показал очень интересные, поразительные аналогии Веюгу и Вию как раз по этой линии, по линии деформированности органа зрения в кельтской традиции. Там есть такие образы великана Испонаддена Танкаура, например, в Мобильнагион, веки из глаз которого должны были поднимать с помощью вил, и, по-видимому, он убивал своим взглядом. Привлекал в этой связи В.В. Иванов и русскую сказку, о которой я уже упоминал, в которой старик-колдун велит поднять ему брови и ресницы железными вилами. И в итоге раскрывается такая кельто-славяно-осетинская параллель. Это образ демона смерти с деформированным органом зрения, который к тому же связан с железом и возможно с неким металлическим орудием, использовавшимся в ритуале, какими-то вилами. По В.В. Иванову все эти персонажи не соотносятся с ветром и не имеют ничего общего с арийским Ваиу. Арийский же Ваиу, как и его индоевропейский прообраз - это божество ветра, это такое светлое божество. Только случайно в одной из своих иранских дуалистических ипостасей, как написал В.В. Иванов, случайно оказалось оно связанным со злом и смертью. А в целом это такое благое божество, «ничем не напоминающее подземный, засыпанный землей образ гоголевского Вия». Я попытаюсь обосновать реабилитацию гипотезы В.И. Абаева, и контраргументы мои распределяются по нескольким пунктам. Во-первых, в разных индоевропейских традициях стихия ветра и божество ветра амбивалентны, имеют двойственную природу. В античной традиции ветер - это такой амбивалентный символ, который одновременно представляет и жизнь в форме дыхания, и смерть в образе бури, которая понимается как какая-то демоническая сила. У русских мы тоже видим, скажем, что известный духовный стих «Голубиная книга» выводит происхождение ветров от дыхания первого существа или от святого духа в христианизированном варианте. А с другой стороны, фольклор изобилует свидетельствами демонизма ветра и особенно вихря, смерча. Есть представления о связи вихря с болезнями различными, включая в частности «подвей» - это паралич сердца, который вызывается именно вихрем, демоном вихря. Налицо явная связь этих персонажей со смертью, вихрем, ветром. Не буду забегать вперед, я еще скажу, какую тоже демоническую роль играет ветер в мифологии балтов, упомяну только, что у латышей есть такой персонаж Вьесулис (вихрь), нападение которого отражают, нанося ему в сердце удар вилами. Индоиранский Ваиу, безусловно, выступает не только как божество ветра, а и как божество смерти. Ваиу изначально двойственен у индоиранцев, не только в какой-то одной из своих дуалистических ипостасей, как пишет В.В. Иванов, а в своей самой древней форме. Этот текст, который я вам прочитал из заупокойной службы авестийской, он как раз очень древний. И здесь к тому же очень явно Ваиу выступает как божество смерти. Если мы сравним иранские материалы с индийскими, то окажется, что двойственность Ваиу вполне возводима к индоиранскому уровню. Наиболее интересные в этом отношении тексты содержаться, правда, не в древней Регведе, это может объясняться тем, что это текст просто другой традиции, не такой вот народной, а такой довольно узкой эзетерическо -жреческой традиции. А вот в текстак, таких как индийский эпос Махабхарата или Рамаяна Ваиу носит определенно черты некоего божества смерти, связанного со смертью во всяком случае. Я опишу только два эпических эпизода. В Ромаяне есть такой эпизод, когда описывается детство Ханумана, одного персонажа - царя обезьян. Он рожден от Ваиу, он сын бога ветра, поэтому он так замечательно далеко прыгает, он может перенестись через море в эпосе и так далее. Описываются приключения совсем еще маленького Ханумана, ему только несколько лет, когда он совершает проступок, нарушающий миропорядок. Он пытается схватить на небе солнце, думая, что это что-то съедобное, тогда его наказывает Индра, наносит ему удар свей этой ваджей (палицей). Хануман умирает. И тогда Ваиу, бог ветра, скорбя о смерти сына, удаляется с земли в пещеру, а поскольку он владыка дыханий, владыка праны, владыка жизни, то это вызывает катастрофу во всем мире. Все живое лишается дыхания. И только испросив прощения у Ваиу, воскресив Ханумана, боги избавляют мир от верной гибели. Не буду приводить других примеров, кроме примера из Махабхараты, где в одном из дидактических разделов дается классификация разных ветров. И здесь видно, что Ваиу, как ветер, распадается на два образа. С одной стороны, Ваиу - это как бы природные ветры, которые движутся по определенным путям в космосе. И есть один резко противопоставленный им ветер - Паравах, ветер, уносящий в запредельность. Ветер, который в смертный час сокрушает дыхание всех живых существ, тот, за кем по его пути следует смерть, Ям, бог смерти. И завершает это описание в Махабхарате рефрен: «Тот ветер, именуемый Параваха не преодолим», а точнее, неминуем, то есть его нельзя обойти. Рефрен, который напоминает авестийский рефрен: «Одним лишь путем не пройти, путем беспощадного Ваиу». В числе характеристик этого индоиранского Ваиу, как бога смерти, есть одна характеристика, которая особенно его сближает с Вием. Дело в том, что у него оказывается смертоносный взгляд. Согласно пехлевийским текстам, то есть текстам на среднеиранском языке (пехлеви), злой Ваиу уносит дыхание живых существ, уносит их душу, которая равна дыханию. В тексте прямо сказано: «Когда он касается человека рукой, это сон. Когда он бросает на него свою тень, это лихорадка. Когда же он видит его своим оком, то сокрушает его душу-дыхание». Есть еще мотив зашивания глаз, связанный с Ваиу. Это все основано на таком универсальном представлении о взаимной невидимости живых и мертвых. Если пристально посмотреть на тексты древнеиндийские, то даже в Регведе есть некоторые стихи, которые, по-видимому, свидетельствуют о том, что и у индоариев было такое представление о взаимной невидимости живых и мертвых, и о том, что Ваиу является умирающим в момент смерти, открывается ему. Также как Вий и Хома в момент смерти увидели друг друга. Есть такой один стих в Регведе, где говорится эта загадка (отгадкой является именно Ваиу): «Кто его видел, от того он тут же прочь». То есть от человека, который встретился взглядом с Ваиу отлетает Ваиу в виде дыхания, в виде праны. В индоиранской традиции обнаруживаются несомненные факты, которые говорят о том, что индоиранский Ваиу - не только светлое божество ветра, а явное божество смерти также. Можно упомянуть еще о таком интересном археологическом факте. Дело в том, что в той самой майкопской культуре, в станице Новосвободная было найдено на стене гробницы изображение божества смерти, которое изображено там с чем-то вроде решетки вместо лица. Это изображение, по-видимому, сокращает значительно дистанцию между арийским Ваиу (о котором говорили, что он такой светлый) и вот тем подземным, засыпанным землей образом гоголевского Вия. Потому что мы здесь видим это божество, а вокруг него, кстати, бегут дикие кони, и очень может быть, что это и божество смерти, и ветра одновременно. Кроме того, в инвентаре этой самой гробницы среди других предметов найдены бронзовые вилы. Это, несомненно, снимает немного эту дистанцию между арийским богом ветра и засыпанным землей гоголевским Вием. Если мы видим, что арийский бог Ваиу оказывается одновременно богом смерти, то при внимательном чтении гоголевского текста выясняется, что и гоголевский Вий оказывается божеством, связанным с ветром. Дело в том, что в разных индоевропейских традициях ветер неизменно характеризуется тем, что он невидим, ну, для живых, по крайней мере. Но его можно слышать. У славян есть разные пословицы и поговорки на эту тему. Присутствует этот мотив, кстати, в Регведе, там есть один стих, в котором сказано: «Слышат только его вой, образа же его не видят». И вот в этой связи кажутся очень интересными обстоятельства, которые у Гоголя непосредственно предшествуют появлению Вия. В том фрагменте, который я читал уже, там, если вы заметили, есть такие слова: «И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви...». Вот это вот «послышалось вдали волчье завывание» - это метафора, или же Гоголь просто лукавит. Потому что совсем незадолго до этого он описывал разговор, происходивший между двумя казаками, которые силой вели Хому ночью в церковь, в последнюю, третью ночь. Там говорится следующее: Ночь была адская. Волки выли вдали целою стаей. И самый лай собачий был как-то страшен. - Кажется, как будто что-то другое воет: это не волк, - сказал Дорош. Явтух молчал. Философ не нашелся сказать ничего. Явно Гоголь намекает здесь на то, что это волчье завывание или как бы волчье завывание, страшный собачий вой - это голос самого Вия, голос ветра, безусловно. Таким образом, мы вроде бы здесь убедились, что у гоголевский Вий практически совпадает по основным характеристикам с индоиранским божеством ветра и смерти Ваиу. На этом этапе, когда я это показал, я весной этого года ездил в Вильнюс, участвовал там в конференции местного нового открытого центра ориенталистики и с умыслом, надо сказать, сделал там доклад относительно гоголевского Вия и иранского Ваиу, поскольку мне очень хотелось привлечь к этой проблеме внимание литовских специалистов. Дело в том, что у литовцев, это было известно Абаеву, у них есть тоже божество ветра, которое зовется Веяс, это то же самое слово, что и Ваиу, и Вий, тоже от глагола веять: Веяс или Вейпонс, или Вейдивс, такие вот балтийские имена этого бога. То есть бог Вей, господин Вей или Веепотис, Веепотис, то есть владыка ветра, это звучит совсем прямо как санскритское Ваиупати, это было бы господин ветра. И действительно, мое сообщение на эту тему вызвало немедленную реакцию, в частности у литовского фольклориста Дайниса Разаускаса, который потом предоставил в мое распоряжение базу данных о литовском и балтийском вообще божестве ветра. Оказалось, что балтийские материалы просто дают ключ к проблеме Ваиу и Вия. Потому что оставалось все равно непонятным и неясным, хорошо, Вий гоголевский и Ваиу индоиранский по своим характеристикам совпадают, а чем это вызвано? То ли это какое-то общее наследие индоевропейского еще периода, то ли это, может быть, заимствовано, на этот вопрос ответа не было. Балтийские материалы позволяют дать такой ответ. Балтийский бог ветра воспроизводит все основные характеристики именно индоиранского Ваиу. Во-первых, его образ пронизан двойственностью. Его идол, который старинный немецкий автор Преториус описал у древних пруссов, тоже балтов, исчезнувших с лица земли, был укреплен на мачте высокой, это была сделанная из коры, как пишет Преториус, человеческая фигура с двумя лицами. Одно глядело вперед, другое назад. За плечами торчали крылья, правая рука была вытянута вверх, левая вниз. В левой руке Веепотис держал рыбу, а в правой бочонок. У литовцев Веепотис описан точно также. Причем один литовский исследователь, который поместил статью о Веепотисе в Мифологической энциклопедии, заметил, что вообще-то двуликие боги не характерны для Литовской мифологии. Он сделал предположение, что это, возможно, заимствование от поморских славян. Но дело в том, что из того, что я говорил о Ваиу, следует, что это двойственность как раз характерна именно для индоиранского божества, вообще для индоевропейского божества ветра. Двойственность проявляется еще и в том, что у балтов этот бог Веяса, ветра иногда раздваивается. Он вдруг появляется как два брата Веяса. Причем один из них еще дует, а другой уже перестал дуть. Второй брат ветра, как говорится в литовских источниках, страдает от головной боли, ему сковали голову железными обручами, и теперь он уже не дует. Вот этот мотив железа появляется везде. Вообще, этот литовский Веяс одновременно похож и на индоиранского Ваиу, и на Вия, потому что он представляется существом с огромной головой, как котел или горшок, которая обита железными обручами. У него есть мотив слепоты. В одном литовском тексте говорится, что ветер заткнут в бочонке, а бочонок заткнут затычкой, и этот бочонок сторожит слепой старик. По-видимому, это и есть Веяс или Веепотис. Когда он нащупывает затычку, ветер вырывается и дует как сумасшедший. И каждый раз дует до тех пор, пока слепой старик затычку ищет. Наконец, есть очень интересные мотивы в мифологии этого балтийского божества ветра, которые совпадают просто полностью с арийскими мотивами, индийскими и иранскими. Во-первых, есть сюжет о том, как ветер уходит из мира. Помните, я говорил, как Ваиу ушел в пещеру, и как весь мир едва не погиб потому, что дыхание у всех существ пресекалось. У литовцев рассказывается, что Веяс рассердился однажды и ушел из мира, забрался в дупло. Весь год не было никакого ветра, поэтому и не было и урожая. Через три года Бог послал всяких животных и птиц, чтобы упрашивали ветер заговорить. Но ничто не помогало, он молчит себе и все. Наконец, посылают петуха, петух - это птица, связанная с богом ветра мифологически, он начинает петь при дупле, оттуда Веяс высовывается и, в общем, возвращается в мир. Наконец, совершенно поразительное есть придание об этом Веясе следующего содержания. Рассказывается, что Бог некогда выгнал первых людей из Рая и поставил при вратах Рая двух стражей, чтобы люди не могли вернуться назад. У врат Рая стоят два великана. Одного зовут Ауштра, это заря, этот великан освещает дорогу праведникам, которые идут в Рай. А другой страж этого загробного мира – престрашный, большеголовый, толстогубый Веяс, который сдувает всех с очень узкого, как прутик, моста, он сдувает грешников, которые пытаются пройти в Рай. И грешники падают в реку кипящей смолы. Если кто-то из вас знаком хотя бы с популярным изложением древнеиранской мифологии, то вы знаете, что это чистый совершенно мотив иранской мифологии, знаменитый мотив Моста Чинвад, по которому идут люди в Рай, и грешники падают оттуда в реку кипящей смолы. Кстати говоря, он же обнаруживается и в мифологиях наших волжских и пермских финнов, финно-угров. Казалось бы, весьма неожиданно, и объясняли это тем, что этот мотив был занесен через посредство ислама. Но сейчас выясняется, что он, по-видимому, тоже был заимствован при древних контактах с иранцами. Вот такой неожиданный ключ дает нам в руки балтийская мифология бога ветра. Таким образом, у нас не остается, практически, сомнений в том, что, с одной стороны, Вий - это фольклорный персонаж, потому что фольклор ближайших соседей-славян и их ближайших родичей по языку и по культуре - балтов, он просто содержит богатейшую мифологию этого фольклорного персонажа Вея, Веяса. С другой стороны, балтийские материалы со всей очевидностью показывают, что это, конечно, какое-то арийское, индоиранское заимствование, вся эта мифология. Уж слишком очевидны эти индоиранские мотивы в мифологии Веяса. Единственное, что остается нам выяснить - это в какое время могло произойти такое заимствование? Тут возможны разные варианты. Возможна глубочайшая древность. Скажем, неолитическое время, когда славяне и индоиранцы соседили еще в Центральной Европе и рядом с ней, в Восточной Европе. Но я сомневаюсь сильно, чтобы вот такой мотив реки кипящей смолы и кары, полагающейся грешникам, и поощрения праведникам, мог возникнуть в неолите. Скорее всего, это плод религиозной реформы, которая произошла у индоиранцев где-то в момент их пребывания в Восточной Европе. Так что я думаю, что тут скорее все-таки эти контракты, приведшие к такому заимствованию, нужно датировать временем, когда славяне уже выдвинулись к среднему течению Днепра, то есть, начиная где-то со второго века до н.э. и где-то до четвертого-пятого века н.э. Дело в том, что в это время как раз славян окружали с юга иранцы, на севере с ними соседствовали балты, и на юго-западе к ним примыкали кельты. И вот это соседство разных народов в этот период могло бы хорошо объяснить распространение мотива Вия, Вея, Ваиу. Думаю, что конкретизация, установление с точной достоверностью момента, когда это заимствование могло произойти, это уже дело будущих исследований.
