Как Сергий Радонежский стал героем Куликовской битвы

Как Сергий Радонежский стал героем Куликовской битвы

А. Новоскольцов. Дмитрий Донской у святого Сергия Радонежского

Едва ли не все выпускники российских школ знают: перед тем, как отправиться на Куликово поле, Дмитрий Иванович Московский ушел на север, в Троицкий монастырь. Цель такого манёвра, кажется, ясна всем: князь пошел получить благословение Сергия Радонежского на свой подвиг. И даже те, кто не помнят других деталей сражения, несомненно, расскажут, что перед этим сражением состоялся поединок инока Пересвета, посланного святым старцем поддержать московского князя, с неким Челубеем.

При этом, как правило, мало кто задумывается, почему Дмитрий Донской, торопившийся навстречу врагу, чтобы предупредить объединение отрядов Мамая с войском литовского князя Ягайло, направился в диаметрально противоположном направлении. Алогичность таких действий Дмитрия Ивановича очевидна: от Москвы до Коломны (где была назначена встреча отрядов, выступивших на Куликово поле) по прямой 103 километра; от Москвы же до Троицкого монастыря — 70 километров, а от Троицы до Коломны — ещё 140 километров. Таким образом, «спешащий» великий князь Московский решил более чем вдвое увеличить свой путь, который теперь, по меркам того времени, должен был составить не менее двух недель! Логически объяснить это трудно. Конечно, можно принять точку зрения знаменитого в своё время учителя-новатора Виктора Фёдоровича Шаталова, который когда-то убеждал школьников, будто тем самым Дмитрий хотел ввести в заблуждение противника. Но тогда надо, по меньшей мере, придумать способ, с помощью которого в XIV веке Мамай и Ягайло могли своевременно получить весть о странных передвижениях московского князя. А это уж совсем трудно…

 

Странности, однако, на этом не заканчиваются. Остаётся непонятным и то, что заставило Дмитрия Ивановича стремиться получить благословение именно Сергия, а не его племянника Феодора, настоятеля Симонова монастыря, который располагался совсем рядом (рядом с современной станцией метро «Автозаводская»)? Да и как можно было надеяться на благословение Сергия или Феодора, если всего за два года до этого они, судя, по всему, поддержали митрополита Алексея, конфликтовавшего с Дмитрием из-за стремления последнего во что бы то ни стало поставить на митрополию своего приближённого Митяя-Михаила? Ведь именно к ним, к Сергию и Феодору, обращался и следующий, «законный» митрополит Киприан: «Не утаилось от вас и от всего рода христианского, как обошлись со мной, — как не обходились ни с одним святителем с тех пор, как Русская земля стала. Я, Божиим изволением и избранием великого и святого собора и поставлением вселенского патриарха, поставлен митрополитом на всю Русскую землю, о чём вся вселенная ведает. И ныне поехал было со всем чистосердечием и доброжелательством к князю великому (Дмитрию Ивановичу. — И. Д.). и он послов ваших разослал, чтобы меня не пропустить, и ещё заставил заставы, отряды собрав и воевод перед ними поставив; и какое зло мне сделать, а сверх того и смерти предать нас без милости, — тех научил и приказал. Я же, о его бесчестии и душе больше тревожась, иным путем прошёл, на своё чистосердечие надеясь и на свою любовь, какую питал к князю великому, и к его княгине, и к его детям. Он же приставил ко мне мучителя, проклятого Никифора. И осталось ли такое зло, какого тот не причинил мне! Хулы и надругательства, насмешки, грабёж, голод! Меня ночью заточил нагого и голодного. И после той ночи холодной и ныне страдаю. Слуг же моих — сверх многого и злого, что им причинили, отпуская их на клячах разбитых без сёдел, в одежде из лыка, — из города вывели ограбленных и до сорочки, и до штанов, и до подштанников; и сапог, и шапок не оставили на них!

Заключается это послание, датированное 23 июня 1378 года, проклятием: «Но раз меня и моё святительство подвергли такому бесчестию, — силою благодати, данной мне от Пресвятой и Живоначальной Троицы, по правилам святых отцов и божественных апостолов, те, кто причастен моему задержанию, заточению, бесчестию и поруганию, и те, кто на то совет давали, да будут отлучены и неблагословенны мною, Киприаном, митрополитом всея Руси, и прокляты, по правилам святых отцов!»1 Другими словами, как считает большинство исследователей, Дмитрий Иванович тогда был отлучён от церкви и проклят2. Правда, ни Сергий, ни Феодор Киприана в тот момент не поддержали. Как отмечает В. А. Кучкин, «в момент решительного столкновения между московским великим князем и поставленным в Константинополе митрополитом у них не хватило мужества заступиться за своего духовного владыку и осудить владыку светского, но своей принципиальной линии Сергий (в отличие от Фёдора) не изменил, через несколько месяцев поручившись за Дионисия»3. Тем не менее всё это делает проблематичным благословение Дмитрия игуменом Сергием.

Что же на самом деле происходило в конце лета 1380 года? Можем ли мы это установить? И, главное, понять, действительно ли Сергий Радонежский сыграл едва ли не решающую роль в выступлении Дмитрия Московского против Мамая?

Для ответов на эти вопросы мы должны обратиться к историческим источникам, которые донесли до нас информацию о тех событиях.

На протяжении многих десятилетий древнерусские книжники неоднократно обращались к сражению, произошедшему в 1380 году на Куликовом поле. Его описания со временем обрастали всё новыми подробностями, чтобы приблизительно к середине XV века приобрести тот вид, который вполне соответствует нынешним «средним» представлениям о Мамаевом побоище. К числу источников, объединяемых в так называемые памятники Куликовского цикла,относятся летописные повести, «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище», а также «Слово о житии и преставлении Дмитрия Ивановича».

История этих памятников выстраивается, по большей части, на основании текстологических наблюдений. Однако взаимоотношения текстов данных источников столь сложны, что не позволяют прийти к однозначным выводам. Поэтому датировки отдельных произведений этого цикла носят приблизительный характер.

 

Наиболее ранними являются тексты летописной повести о Куликовской битве. Они сохранились в двух редакциях: краткой (в составе Симеоновской летописи, Рогожского летописца и Московско-Академического списка Суздальской летописи) и пространной (в составе Софийской первой и Новгородской четвёртой летописей). Ныне общепринятым является представление, что краткая редакция, появившаяся приблизительно в конце XIV — начале XV века, предшествовала всем прочим повествованиям о Куликовской битве. Пространная же редакция летописного повествования, которая, по мнению большинства исследователей, могла появиться не ранее 1440-х годов4, испытала на себе явное влияние более поздних текстов. К их числу относится, в частности, «Задонщина». В число аргументов, на которые ссылаются исследователи, пытающиеся определить время появления этого поэтического описания Мамаева побоища, входят все мыслимые доводы, вплоть до признания «эмоциональности восприятия событий» свидетельством в пользу создания её «современником, а, возможно, участником» битвы5. С другой стороны, наиболее поздние датировки относят её текст к середине — второй половине XV века.

Самым поздним и одновременно наиболее обширным памятником Куликовского цикла является, по общему мнению, «Сказание о Мамаевом побоище». Оно известно приблизительно в полутораста списках, ни один из которых не сохранил первоначального текста. Датировки «Сказания» имеют «разброс» от конца XIV — первой половины XV века6 до 1530-1540-х годов7. Судя по всему, наиболее доказательна датировка, предложенная В. А. Кучкиным и уточнённая Б. М. Клоссом. По ней, «Сказание» появилось не ранее 1485 года, скорее всего — во втором десятилетии XVI века8. Соответственно, достоверность сведений, приводимых в «Сказании», вызывает серьёзные споры.

Обращение к этим источникам даёт достаточно полное представление о том, когда и почему древнерусские книжники «вспомнили» о том, что именно Сергий Радонежский вдохновил Дмитрия Донского на борьбу с «безбожным злочестивым ординскым князем» Мамаем.

В самом раннем повествовании «о воинҌ и о побоищҌ иже на Дону» никаких упоминаний имени Сергия мы не находим. Вместе с тем, в числе павших на поле боя упоминается «Александръ ПересвҌть», хотя пока нет никаких указаний, что он был монахом. Да и вряд ли инок упоминался бы с некалендарным именем Пересвет.

Текст поэтической повести о Мамаевом побоище, обычно именуемой «Задонщиной», гораздо реже используется для реконструкции обстоятельств сражения в устье Непрядвы. Но именно здесь впервые Пересвет называется «чернецом» и «старцем» — впрочем, только в поздних списках XVII века, очевидно, испытавших на себе влияние «Сказания о Мамаевом побоище»; до этого он — просто «бряньский боярин». Рядом с ним появляется Ослябя — и тоже с языческим, некалендарным именем, которым монах называться не мог. По справедливому замечанию публикаторов, обращение Осляби к Пересвету как к брату подчёркивает, что оба они — монахи. Однако монастырь, пострижениками которого они якобы являлись, здесь не называется.

 

Первое упоминание Сергия Радонежского в связи с Куликовской битвой встречается в пространной летописной повести: за два дня до сражения Дмитрию Ивановичу якобы «приспҌла грамота отъ преподобнаго игумена Сергиа и от святаго старца благословение; в неиже написано благословение таково, веля ему битися с Тотары: «Чтобы еси, господине, таки пошелъ, а поможеть ти Богъ и святаа Богородица»11. Находим мы в этой повести и имя Александра Пересвета с новым уточнением: «бывыи преже боляринъ Бряньский»12. А вот имени Осляби здесь нет, как нет и упоминания о том, что Пересвет — теперь — монах.

Остаётся лишь гадать, как послание Сергия, о котором идет здесь речь, попало в руки Дмитрия Донского. Ярким примером таких догадок, опирающихся, очевидно, лишь на «чутьё сердца», к которому прибегают некоторые авторы, которые пытаются «угадать то, на что не дают ответа соображения рассудка»13, являются рассуждения А. Л. Никитина. По его мнению, единственным посланником, который мог доставить великому князю грамоту Сергия, был Александр Пересвет. Основанием для такой догадки является целый ряд допущений и предположений, ни одно из которых не опирается на известные нам источники: тут и предположение о том, что Дмитриевский Ряжский мужской монастырь мог быть основан именно на том месте, где московского князя догнало послание Сергия Радонежского, и то, что в этом месте сам Дмитрий Иванович мог оказаться, поскольку «следовал первоначальному сообщению разведчиков, что ордынцы находятся в верховьях Цны», и то, что Пересвета мог послать князь Дмитрий Ольгердович, а сам Пересвет мог ехать из Переславля, а по дороге он «не мог не ночевать» в Троицком монастыре, где ему — «вполне естественно» — игумен «мог передать… «грамотку» московскому князю»… Впрочем, заключает сам автор этих умозрительных построений, «я не настаиваю на том, что всё так именно и происходило, однако это единственное возможное объяснение того факта, что Пересвет оказался столь тесно связан традицией с преподобным Сергием, а ратный подвиг брянского боярина приобрёл поистине эпические размеры». Только так, по мнению этого автора, «становятся понятны колебания авторов и редакторов повествований о Куликовской битве между «иноком», «чернецом» и «боярином», поскольку — следуя логике — кого, как не своего инока, Сергий мог послать к великому князю»14. Однако такие построения вряд ли имеют какое-то отношение к науке: количество «возможностей» здесь обратно пропорционально степени достоверности полученных результатов.

Дмитрий Донской, сопровождаемый князьями и боярами, объезжает Куликово поле после битвы 8 сентября 1380 года.  / гравюра предположительно Бориса Чорикова (1802–1866)
Дмитрий Донской, сопровождаемый князьями и боярами, объезжает Куликово поле после битвы 8 сентября 1380 года. Фото: гравюра предположительно Бориса Чорикова (1802–1866)

Привычный же нам развёрнутый рассказ о визите Дмитрия Ивановича к Троицкому игумену появляется лишь в «Сказании о Мамаевом побоище», через сто с лишним лет после знаменитого сражения В этом рассказе Сергий оправдывает и задержку Дмитрия, связанную с заездом в монастырь, и предсказывает скорую победу над врагом, которым — неожиданно — оказываются некие «половцы». А Пересвет и Ослябя — уже не просто монахи, но схимники, принявшие «третий постриг» — великую схиму (что, между прочим, запрещало им брать в руки оружие). Дмитрий Иванович, согласно «Сказанию», не сразу направляется в Коломну, а предварительно заезжает в Москву, чтобы сообщить митрополиту Киприану (которого на самом деле в Москве в это время быть не могло) о благословении Сергия Радонежского — чем ещё больше задерживает своё выступление на приближающегося врага. Мало того, из дальнейшего повествования следует, что уже на Куликовом поле князя догнал некий «посолъ с книгами» от Сергия Радонежского. Что же заставило автора «Сказания» отступить от того, что мы называем достоверным рассказом, и столь большую роль отвести Сергию Радонежскому (а заодно и митрополиту Киприану)?

 

Судя по всему, все эти дополнения связаны прежде всего с тем временем, когда было написано «Сказание» — когда после ликвидации независимости Новгорода в 1478 году Иван III присоединил не только земли новгородских бояр, но и часть земельных владений новгородской церкви. Эти действия московского князя насторожили представителей церкви. В том же году между Иваном III и митрополитом Геронтием произошёл конфликт по поводу управления Кирилло-Белозерским монастырем. В 1479 году великий князь обвинил митрополита в том, что тот неверно совершил крестный ход при освящении Успенского собора (пошёл против движения солнца), но митрополит не признал своей ошибки. Тогда Иван III запретил ему освящать новые церкви в Москве. Геронтий уехал в Симонов монастырь и пригрозил, что не вернётся, если великий князь ему не «добьёт челом». Великому князю, только что с трудом ликвидировавшему мятеж братьев — удельных князей, приходилось лавировать. Он нуждался в поддержке церкви, а потому был вынужден послать своего сына на переговоры к митрополиту. Геронтий, однако, был твёрд в своей позиции. Ивану III пришлось отступить: он обещал впредь слушать митрополита и не вмешиваться в дела церкви.

Идеологическим основанием для выстраивания новых отношений с государством для церкви стал прецедент с попыткой Дмитрия Донского поставить на митрополичью кафедру своего ставленника — Митяя-Михаила, из-за чего и произошёл конфликт с Киприаном, о котором мы упоминали в самом начале статьи. С этой целью в летописание 1470-1480-х годов была включена «Повесть о Митяе», в которой осуждалось вмешательство светских властей в вопросы, составлявшие прерогативу церкви. Вместе с тем церковь приложила все усилия, чтобы в глазах современников и потомков подчеркнуть свою роль в борьбе с Ордой. Именно поэтому в «Сказание о Мамаевом побоище» и были вставлены легендарные эпизоды о бла-гословлении Дмитрия Донского Сергием Радонежским и о посылке на брань двух «иноков»: Осляби и Пересвета. Так Сергий Радонежский стал не только организатором монастырской реформы, которая сыграла громадную роль в подъёме авторитета церкви в целом и монастырей в частности, но и вдохновителем победы московского князя на Куликовом поле.


Примечания
1. Послание митрополита Киприана игуменам Сергию и Феодору//Би6лиотека литературы Древней Руси. Т. б. XIV — середина XV века. СПб. 1999. С. 413, 423.
2. 6прочем, по мнению Т. Р. Галимова, вопрос об отлучении от церкви митрополитом Киприаном Дмитрия Ивановича Донского, требует дополнительного изучения.
См.: Галимов Т. Р. Вопрос об отлучении от Церкви Дмитрия Ивановича Донского вторым посланием митрополита Киприана.
3. Кучкин В. А. Сергий Радонежский// Вопросы истории. 1992. № 10. С. 85.
4. Иногда её датировка «омолаживается» до середины XV в. См.: Орлов А. С. Литературные источники Повести о Мамаевом Побои ще//Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 2. М.; Л. 1935. С. 157-162; ср.: Словарь книжников и
книжности Древней Руси. Ч. 2. Вып. 2. Вторая половина XIV-XVI в. Л. 1989. С. 245.
5. Дмитриев Л. А. Литературная история памятников Куликовского цикла// Сказания и повести о Куликовской битве. Л. 1982. С. 311, 327-330.
6. Греков И. Б. О первоначальном варианте «Сказания о Мамаевом побоище»// Советское славяноведение. 1970. № б.
С. 27-36; Он же. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М. 1975. С. 316-317, 330-332,431-442; Азбелёв С. H. Повесть о Куликовской битве в Новгородской Летописи Дубровского//Летописи и хроники: Сб. статей. 1973. М. 1974. С. 164-172; Он же. 06 устных источниках летописных текстов: На материале Куликовского цикла//Летописи и хроники: Сб. статей. 1976. М. 1976. С. 78-101; Он же. 06 устных источниках летописных текстов: На материале Куликовского цикла// Летописи и хроники. Сб. статей. 1980. М. 1981. С. 129-146 и др.
7. Мингалёв В. С. «Сказание о Мамаевом побоище» и его источники//Автореф. дис…. канд. ист. наук. М.; Вильнюс. 1971. С. 12-13.
8. В. А. Кучкин исходит из упоминания в «Сказании» Константино-Еленинских ворот Московского Кремля, которые до 1490 г. назывались Тимофеевскими. См.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле//Вопросы истории. 1980. № 8.
С. 7; Он же. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы//Церковь, общество и государство в феодальной России: Сб. статей. М. 1990. С. 109-114. Б. М. Клосс же атрибутирует «Сказание» коломенскому епископу Митрофану и датирует памятник 1513-1518 гг. См.: Клосс Б. М. 06 авторе и времени создания «Сказания о Мамаевом побоище»//1п memoriam: Сборник памяти Я. С. Лурье. СПб. 1997. С. 259-262.
9. Рогожский летописец//ПСРЛ. Т. 15. М. 2000. Стлб. 139.
10. Задонщина//Библиотека литературы Древней Руси. Т. 6. С. 112.
11. Новгородская четвёртая летопись//ПСРЛ. Т. 4. 4.1. М. 2000. С. 316; ср.: Софийская первая летопись старшего извода//ПСРЛ.
Т. 6. Вып. 1. М. 2000. Стлб. 461.
12. Новгородская четвёртая летопись. С. 321; ср.: Софийская первая летопись. Стб. 467.
13. Хитров М. Предисловие//Великий князь Александр Невский. СПб. 1992. С. 10.
14. Никитин А. Л. Подвиг Александра Пересвета/Дерменевтика древнерусской литературы X-XVI вв. Сб. 3. М. 1992.
С. 265-269. Курсив везде мой. — И. Д.
15. Т. е. было тяжко.
16. «Это твоё промедление двойной для тебя помощью обернётся. Ибо не сейчас ещё, господин мой, смертный венец носить тебе, но через несколько лет, а для многих других теперь уж венцы плетутся».
17. Т. е. не одно нападение встретили.
18. Сказание о Мамаевом побоище// Библиотека литературы Древней Руси. Т. 6. С. 150, 152.
19. Там же. С. 174.

Ссылка на первоисточник
Рейтинг
( Пока оценок нет )
Загрузка ...
Исторический дискуссионный клуб