Прошлый пост вызвал бурную дискуссию, по ходе которого изначальный текст существенно правил – уже стало приходить сообщение, что объём слишком большой для сохранения. Поскольку стараюсь освещать проблемы методологии, то в своих сообщениях, как и некоторых статьях, стараюсь «набрасывать» разные возможные трактовки сообщения источников – пусть это и затрудняет чтение текст в целом. Но вот, наверное, требуется пояснение по личной позиции по трактовкам. Поэтому выскажу свое нынешнее представление о луках, копьях и дротиках в русских войсках 12-16 вв.
При изучении летописной воинской повести, в первую очередь «реконструируется» не битва, которая произошла в реальности, а именно летописная битва – внутренняя логика произведения, штампы, символы, термины. Мы во многом изучаем взгляд на войну. Соответственно мы выискиваем не «как этим оружием действовали, что это было за оружие», а почему было упомянуто то или иное оружие, что во внутренней логике летописной значили лаконичные и художественные обороты с этим оружием. Особо стоит вопрос, когда описано оружие в руках конкретного воина – тут вопрос слов и фраз, понятных для автора, но не всегда ясных нам; мы невольно уже сразу «реконструируем реальность» на основе аналогичных ситуаций и физической возможности определенных действий.
Собственно, что означала «сулица» в старорусском языке ответил ещё Срезневский, опираясь как на летописи, так и религиозные и литературные переводные тексты. «Сулицей» переводили копьё в общем значении (дано несколько примеров; δόρατο, λόγχας и др.), наконечник копья (δόρατος αιχμην – копейные сулицы), а в одном случае так был переведён «акинак». Примеры метательного копья он приводит только из летописей (напомню, есть однозначный пример из «Иудейской войны» о «трех сулицах в туле».) В «рогатине» в этом словаре примеры только из летописи – свидетельство того, что этот термин долго не имел широкого значения. Если посмотреть на приведённые греческие слова, то увидим многозначность их значения, одно слово (например, αιχμην) может означать и наконечник, и копьё (можно посмотреть и другие греческие оружейные термины, и латинские термины) – это автоматом снимает вопрос о размытости и русских терминов копьё/сулица/рогатина (тогда в принципе оруженая терминология была размыта).
По моему мнению, с 12 в. или ранее термин «сулици» (в северных землях до 14 в. – сови) называли колющее древковое оружие, отличающиеся от собственно копья меньшими размерами. Так же называли копейные наконечники и острые втоки. Если собственно копья («долгие копья» — как их называли у новгородцев под Руссой) могли иметь длину 3-3,6 м (по аналогии, например, с данными по византийским кавалерийским копьям и другими сведениями, показывающим длину «обычного» всаднического копья не более чем в 10-12 футов), сулицы – 1,7-2,5 (по аналогии, например, с польскими рогатинами/дзидами 17 в.), а сулицы-дротики ещё меньше. Короткие копья были удобны для пешей схватки, поэтому мы их видим у «черных людей» 13-16 вв. или у лыжников (ну и, например, у князя в пешем поединке с ятвягом). В атакующем конном строю в первых шеренгах были воины с «копьями долгими» (этих воинов и описывал Московский летописец, как попавших под обстрел под Русой), а всадники с «сулицами» были в задних шеренгах или вспомогательных направлениях атаки. Рогатиной изначально назвали охотничье копьё, но с конца 15 в. и в России, и в Литве этот термин стал более широким, во 2-й пол. 16 в. вытеснив термин «сулица» из широкого обихода (в Литве ещё с середины 16 в. ввели термин «ощеп» — он обозначал обычно короткие пехотные копья, а рогатина – кавалерийские, но правилом это так и не стало).
Об «оружейных оборотах» в летописях стоит написать развернутое сообщение, но пока узко по теме… В Казанской истории, в Куликовском цикле упоминания сулицы в контексте художественного штампа воинской повести Северо-Восточной Руси – копейно-мечевой сечи (бысть ту сеча велика, трускъ от копии ломлениа и звукъ от мечнаго сечениа), т. е. не описание конкретного боя, а просто пространное описание «сечи». Даже у оборота из «Донского побоища» — инии сулицами прободаеми, инии же на копиа взимаеми – есть аналог в сокращенном варианте (на копьях прободающе подымаху). «Копьями прободамемы» (как и «сулицей прободаемы») устойчиво присутвует в религиозных текстах – оттуда этот оборот в сообщениях псковской и новгородской летописей за 15 в. Фраза в «повести о побоище на Пьяен» о неприготовленных «доспехах, сулицах, копьях и щитах» вписывается в существующее с 12 в. триаду об обязательной принадлежности воина (щит, доспех, копьё). Лаконичное летописное о Шелонской битве «подкнуша кони свои и побредоша за реку борзо…., и кликнуша на Новогородцев, стреляюще ихъ, инии же с копьи и з сулицами скочиша на них» аналогично, например, фразе об атаке татар на Воже (переидоша Татарове на сю сторону и ударивша в кони свои, кликнуша и скочиша вборзе). Тут только фраза была развернута типовым лаконичным оборотом о лучной стрельбе (среляти) и копейной атаке (аналогичной поткунуша межи себе копьи). Даже фраза Никоновской летописи о Листанском сражении с сулицами и с рогатинами с саблями перекликается с фразой из той же летописи воины же биющеся копьи и саблями. Т. е. если попытаться «логично представить метание дротиков в той ситуации», то это сделать можно, но по факту в древнерусском книжном языке при всём богатстве «оружейных оборотов» ни в лаконичном, ни в художественном оборотах про метание дротиков ничего нет («град суличный» или «сулицы многие вергоша», или что иное подобное). В художественных оборотах сулицы просто добавлялись к копьям, как секиры к мечам. А это уже говорит о многом.
Вопрос с использование дротиков или в целом практика «залпов копий» тесно связан с ролью лука. При легких простых луках метательные копья (а также пращи, дубинки и прочее швырковое оружие) вытесняли их из боевого применения. В немецкой хронике литовцы, эсты, леты, ливы в начале 13 в. вооружены прежде всего копьями (lancearum). Их они активно и метают, и действуют контактно (никаких «дротиков» не выделяют). Метают так же дубинки (pedorum), а в пешем порядке – и пращи. Про русских (и полочан, и псковичей, и новгородцев, и суздальцев) с самых ранних немецких хроник говорится как о хороших лучниках – нигде они копья не метают (показательно описание битвы на Стреве 1348 г., где обстрел дротиками производили литовцы, а стрелами – русские). Даже арбалетами в полевом бою не начинали пользоваться (хотя те же эсты их быстро переняли).
Про 10 в. не скажу, но к 12 в. русские вои сложный лук достаточно хорошо освоили. «Стрельцы» упоминаются не только в галицко-волынских и южнорусских войска, но и во владимиро-суздальских, смоленских, полоцких – это хорошо ложится на сообщение немецких хроник о луках в далеких от Степи русских войсках. Возникает вопрос – все ли вои пользовались луками? Традиционная воинская страта – от раннесредневековых западноевропейских рыцарей до самураев – в своем регионе имела одну «норму обучени», специализации по оружию не практиковалось (кроме того, что кто победнее, и вооружался победнее, «полегче»). Соответственно, что в Курске, что в Новгороде луками владели все «вои». Другой вопрос – носили ли их постоянно в своей паноплии, или брали по случаю. Поскольку все вои были на конях, то с одной стороны можно говорить о конных лучниках…. Но конный лучник конному лучнику рознь. Умение пользоваться мощным лукам – это одно, но полноценно стрелять с коня – другое. К началу Крестовых походов в Передней Азии конные лучники были уже две тысячи лет, столько же там периодически воевали со степняками, но полноценных (умеющих стрелять на ходу во все стороны) конные лучники были представлены прежде всего пришлыми тюрками (арабские военные книги рекомендовали стрелять с коня с места). Как же было на Руси? Сравнительных данных, и тем более однозначных, почти нет. По описинию сражений 1456 и 1471 гг. можно подумать, что новгродская конница не могла соревноваться в веховой стрельбе с московско-татарской конницей (на основаниии того, что обе стороны описывали эффект от действий русско-татарских луков, а про новгородских ничего не говорили). Ещё можно обратить внимание на вставку в повесть 1-й пол. 15 в. «о нашествии Тохтамыша» о том, как татары ловко стреляют верхом на ходу во все стороны. Эта вставка смотрится нелогично с точки зрения осады, где эти навыки проявлять не надо. Однако это можно интерпритировать, что в насыщенном аллегориями «как надо и как не надо» произведении гармонично смотрится как указание на то, «какими воинскими навыками противник превосходит нас» (может даже с намекаом — «их надо перенимать»). Так что если умение стрелять из сложного лука в 12 в. стало нормой для «воя» на всей русской территории, то умение стрелять «на коне аки скифы», можно полагать, было долгое время было различным по регионам, окончательно распространилось только в 16 в. (с распространением «службы по казачьи» на белорусских землях).
Для меня вопрос о широком использовании коротких дротиков и в целом использование «залпов копий» (для подготовки атаки и пр.) русскими воинам с 12 в. достаточно решён – нет, такого не практиковали. И короткие дротики при себе конники, если и носили, то как исключение (в той же Восточноевропейской Степи не было тогда такой практики; если не ошибаюсь, не было такой практики у конницы западных соседей). А индивидуально метать могли и копья, и топоры, и булавы.
Сложнее с вопросом ополчении из «черных людей» — о повсеместных и массовых «охотничьих навыках использования сложного лука» говорить не приходится (граница «боевых навыков воинской страты» может резко обрываться по границе – в данной случае в Польшей и Приблатикой – но такого резкого разрыва в одном лесном ландшафте для «народного охотничьего хозяйства» — нет). Там как раз можно предполагать и использование коротких дротиков, и массовое метание своих копий, а также использование пращ, метание дубинок и кольев (опять же могут быть серьёзные различия по регионам и временам).
Ну и в заключение по Липицкой битве 1216 г., так подробно, но «не совсем понятно» описанной в летописной повести. Загадочное метание «киев» и топоров. Как и факт спешивания новгородцев, это нужно рассматривать в контексте того, что пришлось атаковать позиции, укрепленные плетенем и кольямию Внутренняя логика повествования их не свзяываем — тут мы именно реконтруируем битву по моментам, которым автор счел важным сообщить. Автор упомянул укреплённую «твердь», на которую надеялись противники новгородцев и смолян, дабы подчеркнуть сложность боя в целом — специфику действий в последующем сам он не выводил(внутренняя логика строилась на позици «смелость и подражание героям прошлого преломит все обстоятельства»). Поэтому «технический момент» того, как преодолели укрепления, в Повести не раскрыт. Но всё же сам момент «соступа» был несколько подробно расписан. Упоминание метания «киев» можно отнести (по тексту буквально неясно, к какой стороне относится фраза «они вергоша кии») к обороняющейся стороне, представленная в значительной или большей части пешим ополчением. Это и были подручные палки-дубинки (вспомним эпизод с ляхами из ГВЛ, которые в своих полевых укреплениях не только метали дротики, но и подручные средства – головни и камни). Атакующие же воспользовались топорами для рубки укреплений. Были и стрелы, и копья, и мечи, но внутренняя логика повести не требовала их упоминания (собственно новогордский стиль воинских повестей не исльзовал обороты про «стреляюще» и «треск копий и звон мечей»).
