Петербург и Москва: новая столица против старой

Петербург и Москва: новая столица против старой

Жители, быт и экономика двух российских столиц

Автор Елена Корчмина

«Упадок Москвы есть неминуемое следствие возвышения Петербурга. Две сто­лицы не могут в равной степени процветать в одном и том же государстве, как два сердца не существуют в теле человеческом». Эти слова Пушкина во многом определяют современные представления о двух российских столицах как кон­курирующих городах. Но сам феномен существования двух столиц не является чем-то исключительным, в целом ряде стран есть «старые» и «новые» столицы (Валлетта и Мдина на Мальте, Алма-Ата и Астана в Казахстане, Дар-эс-Салам и Додома в Танзании, Амстердам и Гаага в Нидерландах). Но именно в России ситуация с двумя столицами стала уникальной. Как пишет современный аме­ри­­канский исследователь Сидни Монас: «Россия, как подобает ее двойственной душе, имеет две столицы». Как раздвоилась «русская душа»?

К моменту воцарения Петра, в 1682 году, Москва уже давно была древней столицей России, символом растущего сильного государства, городом царя и пат­риарха. Но именно эта тесная связь с традицией и сложившимся укладом жиз­ни не пришлась по душе царю-реформатору, пережившему в детстве ужас стрелецкого мятежа. После первых побед над Швецией он стал подыскивать новое место для будущей столицы будущей империи на вновь отвоеванных землях у берега моря. В начале 1703 года на берегах Невы началось строи­тельство нового города, который получил свое имя 29 июня во время освя­щения митрополитом Новгородским Иовом деревянной церкви Петра и Павла на Зая­чьем острове. А менее чем через 10 лет столица государства незаметно, без кровопролития и усилий, переместилась из Москвы в Петербург. Точную дату, когда новый город стал столицей, наверное, мы никогда не узнаем, поскольку не было ни указа, ни особого распоряжения. Принято считать, что Петербург стал столицей в 1712 году, когда пребывание Петра на берегах Невы в офици­альных документах перестало называться походом, но эта дата является условной.

Петербург стал столицей неофициально, исподволь. У этого было несколько последствий. Во-первых, это оставляло простор для разговоров о возможности переноса столицы обратно, в Москву. Многое зависело от отношения к этим городам наследников Петра. Так, при Петре II, сыне царевича Алексея, убитого отцом-императором, вероятность переноса столицы в Москву была очень вы­сокой, но юный государь умер в 14 лет, а приглашенная на престол племянница Петра I, Анна Иоанновна, снова переехала в Петербург, когда Невский проспект уже успел порасти травой. Дочь Петра, императрица Елизавета, развивала все начинания своего отца, в том числе и Петербург. Но современники писали, что «однажды по случаю пребывания двора в 1749 году в Москве Петербург долго оставался пустым даже и по возвращении в него государыни». А вот Екате­рина II Москву не привечала: «Я вовсе не люблю Москвы, но не имею никакого предубеждения против Петербурга».

Во-вторых, неофициальный характер переноса столицы породил специфи­ческую ситуацию, когда слово «столица» употреблялось во множественном числе не только в быту, но и в законодательстве. Преступникам запрещали «жить в столицах», а провинциальные дворяне рассчитывали стоимость жизни для двух городов. Москва, где русские императоры продолжали короноваться на царство, не до конца утратила свой столичный статус, хотя Петербург его в полной мере приобрел.

Потребовалось более ста лет и наполеоновское вторжение, чтобы неопреде­ленность в статусе двух городов была осмыслена; в конечном итоге сосуще­ство­вание двух столиц стало рассматриваться как соперничество за ста­тус столичного города. 1812 год подчеркнул значение Москвы как сердца Рос­сии, и отныне Москва обрела образ матери городов русских, воплощающей древ­нюю историю России. Позже в «Медном всаднике» Пушкин завершил создание образа Петербурга как детища Петра, символа новой, имперской Рос­сии. С тех пор Москва и Петербург обрели свои особые роли, они не столько соперничали за место главного города страны, сколько подчеркивали непохо­жесть друг друга и, наверное, в какой-то степени культивировали ее.

Прежде всего Петербург был городом чиновников высокого ранга, городом, где решались самые важные государственные дела, а Москва — почитаемой перво­престольной столицей. В Петербурге происходили дворцовые перево­роты, при­водившие на престол новых монархов, а в Москве устраивались коронационные торжества, на которых монархи, взошедшие на трон, прини­мали символы дер­жавной власти и провозглашали милости подданным. Мысль о необходимости составления нового свода законов родилась в Петербурге, а комиссия, которая должна была начать этот процесс, приступила к работе в Москве — 31 июля 1767 года. Распоряжение о поимке государственного преступника Емельяна Пугачева было отдано в Петербурге, а казнили его на Болотной площади в Мо­скве. Петербург принимал решения о начале войны или заключении мира, а празднование Кючук-Кайнарджийского мира, поло­жившего конец Русско-турецкой войне, проходило в 1775 году на Ходынском поле в Москве.

Различие в облике обеих столиц объясняется и историей их возникновения, и географическим положением. Но главным было то, что строительство Петер­бурга началось и шло в соответствии с глобальным проектом Петра по рефор­мированию России. Юный государь задумал Петербург как европей­скую сто­лицу, противопоставляя его Москве. Петербург строился на новом, «пустом» месте — не физически (последние исследования показывают, что на терри­тории города существовало поселение), а стратегически; он застраивался по плану, больши­ми архитектурными ансамблями. Город получал огромные по меркам тогдаш­ней России материальные и человеческие ресурсы, именно поэтому он строил­ся так быстро. Петербург изначально приобрел структуру, только отчасти за­данную рельефом, поэтому в городе прямые широкие улицы, плотно пригнан­ные друг к другу здания, много мостов. Даже не самые крупные по европей­ским стандартам архитекторы, приглашенные в Россию, получали здесь неви­данный простор для творчества и добивались выдающихся результа­тов, все европейские архитектурные стили в Петербурге приобретали классиче­скую законченность. Неву, главную водную артерию Петербурга, включили в план, одели в камень и сделали парадной. Она не только обеспечивала город чистой питьевой водой — роскошью, недоступной для многих городов Европы того времени, но и выгодно подчеркивала архитектурные особенности города. Людей, приезжавших и живших в Петербурге, не покидало чувство, что город возник в одночасье по мановению волшебной палочки и уже в парадной форме. «Пустыни немых площадей», как написал уже в начале XX века Иннокентий Анненский, подчеркивали огромные пространства города, где важную часть жизни составляли воинские учения и парады.

Планировка Москвы, напротив, складывалась главным образом стихийно, а попытки определить развитие города сверху, предпринимавшиеся, в част­ности, Екатериной Великой, не достигали результата. Возможности пере­строить, усо­вершенствовать уже выстроенный город появлялись только после пожаров, ко­торые «освобождали» территорию для строительства, позволяли слегка расши­рять улицы. Но и в таких случаях строительство требовало денег, а после воз­никновения Петербурга большая часть финансовых ресурсов им­перии уходила на него, поэтому Москву отстраивали по преимуществу сами жители, которые следовали уже сложившимся традициям. Средневековый период развития го­рода даже сейчас чувствуется в центре Москвы, где узкие улочки кружат и пе­ресекаются самым прихотливым образом. Москва-река так и не обрела парад­ного облика, а осталась рекой-трудягой, на которую часто выходили задние дворы усадеб. За много веков Москва смогла создать свой отличительный архитектурный облик, в котором доминировали маковки и купола церквей, располагавшихся на самых высоких местах. Москва склады­валась как амаль­гама постепенно соединяющихся между собой приходов, поэтому даже в цен­тре города оставались огромные заброшенные пустыри.

Противоположность городов закреплялась и особенностями их географиче­ского положения. Удаленность Петербурга от Центральной России, его про­мозг­лый климат долго не привлекали новых жителей. Только репрессивные меры привели к тому, что Северная столица стала активно заселяться. Так, в 1710 го­ду по приказанию Петра в Петербург перевели до 15 тысяч разных мастеровых с семействами. Среди московских купцов правительство стало выбирать тех, кого надлежало перевезти в новую столицу на казенный счет для заведения торговли. В 1713 году последовал указ, которым все лица, при­численные к цар­скому двору, в первую очередь царевич Алексей с женой, обязывались постоян­но жить в Петербурге и строить здесь дома. Поскольку многие поначалу при­езжали туда лишь по долгу службы и без семей, первые жители города «на бо­лоте» были, по сути, чужестранцами. Это положение во многом закреплялось тем, что жители Петербурга, как правило, снимали жилье, а не обзаводились собственными домами. Петербургская сырость приводила к росту цен на дрова, увеличивая стоимость проживания, столич­ный статус города способствовал росту цен на жилье, увеличивая и без того высокую стоимость строительства. В Петербурге люди как будто прижимались друг к другу, здесь проживало в среднем 35 человек на двор, в то время как в Москве только 22. Скученность и отсутствие солнца (в XVIII веке в году здесь было в среднем только 80 сол­нечных дней) сделали Петербург столицей чахот­ки — туберкулеза легких, которая в XIX веке приобрела репутацию романти­ческой болезни. Напротив, Москва находилась в самом центре России, в этом городе хотелось жить, кли­мат с резко выраженными сезонами и умеренной влажностью был привычен.

Петербуржцы долго оставались чужаками в собственном городе, в Москве же были коренные жители, любившие свой город. Да и жизнь в Москве была в какой-то степени проще, многие жили семьями в собственных домах и усадь­бах с садами и огородами. Москва вообще внешне напоминала деревню, она была городом больших расстояний, где трудно было передвигаться без транс­порта. Климатические особенности двух городов привели даже к различным типам сезонной миграции. Как писал Гоголь: «В Москву тащится Русь в зимних кибитках по зимним ухабам сбывать и закупать; в Петербург идет русский на­род пешком летнею порою строить и работать». Так, Петербург был городом, где работают, зарабатывают и служат, а Москва — это город, где наслаждаются жизнью, тратят деньги, где оставалось место для приватности.

Державная воля Петра вместе с особенностями местоположения сделали Пе­тер­бург конца XVIII века городом каменным, «холодным». Император запре­тил строить дома из камня где-либо в России, кроме как в новой столице. Запрет этот действовал только до 1728 года, да и насколько он исполнялся, не очень ясно, но центр Петербурга был застроен только каменными домами, хотя в целом по городу их было в три раза меньше, чем деревянных, что не намного больше, чем в Москве, где их было меньше в пять раз. Представление о новой столице как каменном городе усиливалось, поскольку центральные улицы Петербурга были замощены камнем на 90 %, а его реки и каналы одеты в камень. Большую часть года город освещался тусклыми конопляными фонарями мощностью всего в две свечи. Представьте, как гулко раздавались в ве­черней мгле звуки проезжающей кареты, цокот копыт лошади по мостовой в каменном длинном прямом тоннеле плотно подогнанных друг к другу зда­ний, когда «ветер дует со всех четырех сторон». Прибавьте к этому ежедневные полуденные выстрелы из Петропавловской крепости, которые, как часы, опре­де­ляли жизнь военного морского порта, и барабанную дробь во время маршей и парадов. Деревянная торгующая Москва с кривыми улицами, по которым можно проехать либо летом по земле, либо зимой по снегу, тоже имела свой собственный голос, похожий на голоса многих старинных провинциальных городов, — колокольный звон. Как писал Юрий Лотман: «Петербург будит барабан, а Москву — колокол».

Особенности столиц объяснялись и разным составом жителей двух городов. Выйдя на их улицы в XVIII веке, вы бы не обманулись, решив, что в Петербурге под барабан просыпались в первую очередь военные и иностранцы, в то время как в Москве колокольный звон будил священников и купцов. Статистика под­твердила бы это умозаключение. Численность офицеров и солдат в Петербурге была в семь раз, а иностранцев — в двадцать раз больше, чем в Москве. Свя­щен­­ников в Москве было в шесть раз больше, чем в Петербурге. Стало быть, Пе­тербург был военной столицей, а Москва — религиозной.

Но не все социальные различия можно уловить на взгляд и даже выявить по статистическим справочникам. Например, какой из двух городов был дво­рянской столицей? И Петербург, и Москва славились своим особым дворян­ским духом. Петербург — блестящим светским обществом, Москва — барским фрондерством: как писал Пушкин, «невинные странности москвичей были при­­знаком их независимости». Цифры показывают, что в конце XVIII — нача­ле XIX века больше дворян проживало в Петербурге, но хорошо знавший рус­скую жизнь Карамзин называл «столицей российского дворянства» Москву. В 1762 году, после опубликования Манифеста о вольности дворянства, когда дворяне получили право жить там, где хотят, а не где повелевают, многие дворянские семьи стали постепенно перебираться из холодного, каменного Петер­бурга в древнюю столицу. При Екатерине II Москва стала прибежищем для дво­рян, которые по тем или иным причинам не могли или не хотели служить императрице. Петр Румянцев-Задунайский после разлада с Потем­киным писал 16 октября 1789 года тогдашнему градоначальнику Москвы Петру Еропкину: «Теперь мое желание непосредственно есть, чтобы водвориться под ва­шим покровом в матери граде (в Москве. — Е. К.), где все мне подобные, по многим странствиям их, покой обретают».

Важным фактором, определявшим облик и интеллектуальную жизнь обеих столиц, был характер расположенных в них образовательных институций. В Петербурге еще в 1731 году был открыт Сухопутный шляхетский кадетский корпус, призванный готовить дворянских отпрысков к военной службе. В 1764 году там же под непосредственным наблюдением императрицы было основано первое женское учебное заведение — Институт благородных девиц, где девицы от шести до восемнадцати лет обучались всему, что могло им по­требоваться не только в семейной, но и в придворной жизни: лучшим из них предстояло стать фрейлинами. В XIX веке даже само расположение знамени­того Царскосельского лицея, сад которого лишь прозрачной решеткой был отделен от императорской резиденции, должно было подчеркнуть неразрыв­ную связь между образованием элиты и императорским двором.

С другой стороны, петербургский Академический университет, входивший в состав Академии наук, хоть и был открыт много раньше Московского, так и не сумел заработать по-настоящему на протяжении целого столетия. Московский же университет, открывшийся в 1755 году под патрона­жем фа­ворита императрицы Елизаветы Ивана Шувалова, и существовавшая при нем гимназия для дворян и разночинцев, и открытый позднее Благород­ный пан­сион сразу же стали не только центрами интеллектуальной жизни первопре­стольной столицы, но и главными образовательными учреждениями империи. Рядом с отпрысками из дворянских семей учились сыновья священ­ников, купцов, мелких чиновников, для которых образование давало хороший старт в бу­дущей карьере и было, как принято сейчас говорить, социальным лифтом. Первона­чально выпускники получали обер-офицерский чин при по­ступлении на воен­ную службу, а с 1804 года любой выпускник с аттестатом мог поступить на должность — неважно, гражданскую или военную, — с 14-м клас­сом. И уче­ные сте­пе­ни начали приравниваться к чинам по Табели о рангах: например, кан­дидат соответствовал XII классу, магистр — IX и так далее. Таким образом, Москва была главным городом для студентов и профессоров.

Однако ни купцы, ни дворяне, ни священники, ни иностранцы не были основ­ным населением древней столицы. Москва была в полном смысле слова горо­дом дворовых, крепостных крестьян особого рода, тех, кто жил в домах своих владельцев и находился на содержании своих господ. Как правило, дворовые не имели земли, но часто владели ремеслами конюха, повара, садовника, му­зыканта или, не имея способности к мастерству, прислуживали, были на по­бегушках. Их численность составляла около 170 тысяч человек обоего пола. В Петербурге, в свою очередь, тоже было много крепостных, но не столько дворовых людей, сколько тех, кто, являясь крепостным крестьянином, при­ходил в Петербург наниматься на поденную работу, чтобы выплатить оброк поме­­щику или государству. По словам Гоголя, «в Москву тащится Русь с день­гами в кармане и возвращаются налегке; в Петербург едут люди безденежные и разъезжаются во все стороны света с изрядным капиталом».

Это свидетельство классика идет вразрез с традиционными представлениями о том, что в Петербурге жить было значительно дороже, чем в Москве, но это утверждение во многом основывается на историях дворян, в которых они под­черкивали разорительность проживания в новой столице. И действительно, для дворянской семьи с двумя детьми в конце XVIII века достойное прожива­ние в Петербурге обошлось бы минимум в 3500 рублей в год, для этого нужно было владеть минимум 700 крепостными душами, то есть быть очень богатым помещиком. Требования к содержанию дома, слуг и нарядов для выходов в свет были слишком высоки по сравнению с возможностями большинства дворян­ских семей: 78 % дворян владели не более чем сотней душ.

Но не все стороны жизни в Петербурге были разорительны: так, питание как в лучших местах города, так и у уличных торговок было вполне доступно для подавляющего большинства горожан. По словам бытописателя-петербур­жца Михаила Пыляева, за обед с пивом в лучшем трактире у Френцеля на Нев­ском проспекте или в трактире «Мыс Доброй Надежды» на Большой Морской пла­тили 30 копеек. Получается, что столоваться в одном из лучших мест Петер­бурга каждый день стоило бы чуть больше ста рублей в год. С другой стороны, покупать горячий обед из нескольких блюд у баб, стоящих по углам больших улиц, можно было всего копейки за две и при этом иметь выбор — то есть за год нужно было потратить чуть более семи рублей. В среднем же рабочий питался в день на 6–7 копеек, то есть в год на 26 руб­лей, а зарабатывал при этом от 55 до 270 рублей в год. По словам статистика начала XIX века Андрея Шторха, в Москве «всякого человека годовое содер­жание… по самой малой пропорции стоит 30 рублей». Представители всех социальных слоев могли найти для себя приемлемые и по деньгам, и по статусу места, где можно было вкусно поесть за относительно небольшие деньги. В самом слож­ном мате­риальном положении оказывались мелкие чиновники, и в первую очередь в Петербурге. Евгений из «Медного всадника» — это такая же неотъем­лемая принадлежность Северной столицы, как и его дер­жавный антагонист.

Впрочем, если одним современникам бросалась в глаза противоположность двух столиц, другие обращали внимание на их не менее разительное сходство. Как писал в 1811 году Петр Андреевич Вяземский:

У вас Нева,
У нас Москва.

Мужей в рогах,
Девиц в родах,
Мужчин в чепцах,
А баб в портках
Найдешь у вас,
Как и у нас,
Не пяля глаз.

Москва и Петербург — это две российские столицы или две стороны одной русской столицы, вот уже более 300 лет подчеркивающие свою непохожесть друг на друга с подозрительной болезненностью. Москва не хотела терять статус столицы, в результате приобрела даже больше, став сердцем Российской империи. Женственная, душевная, открытая, уютная, слегка взбалмошная — такой Москва стала. Петербург хотел доказать, что имеет полное право на то, чтобы быть столицей, держать в руках все бразды правления. Надежный, каменный, чопорный, сдержанный, живущий по часам, только такой город мог осуществлять контроль в европейской стране — в России.

Ссылка на первоисточник
Рейтинг
( Пока оценок нет )
Загрузка ...
Исторический дискуссионный клуб