Жилище Северо-Западной Руси IX—XIII вв.

Жилище Северо-Западной Руси IX—XIII вв.

Ю. П. Спегальский. Жилище Северо-Западной Руси IX—XIII вв., Л. «Наука», 1972, стр. 273 с илл.

В изданной посмертно книге Ю. П. Спегальского «Жилище Северо-Западной Руси IX—XIII вв.» предложены новые реконструкции некоторых типов городских жилых построек, главным образом по известным раскопкам в Старой Ладоге и Новгороде. Реконструированы постройки богатых горожан и средних слоев городского населения. За недостатком археологических данных не рассмотрены жилые постройки городской бедноты и сельское жилище крестьян и феодалов, а о городском жилище феодалов высказаны лишь общие соображения. Состояние археологических материалов пока не допускает бесспорных реконструкций. Поэтому предложения Ю. П. Спегальского надо рассматривать не как полное опровержение прежних реконструкций и не как окончательное решение задачи, а лишь как еще одну — не первую и, несомненно, не последнюю — попытку приближения к истине.

Ю. П. Спегальский более последовательно, чем его предшественники, отказался от известных методологических установок И. Е. Забелина, согласно которым русская культура до XVIII в. мало изменялась и притом не знала качественных классовых различий. Поэтому Ю. П. Спегальский весьма осторожно использовал этнографические материалы о крестьянских постройках конца XIX — начала XX в., опираясь в первую очередь на археологические и другие данные, относящиеся к изучаемой эпохе, и на объективные закономерности развития строительной техники и архитектуры. В результате в давно известных материалах открылось немало нового. Выявлен ряд существенно различных типов жилых построек, принадлежавших разным социальным группам горожан. Обнаружены примыкавшие к стенам домов галереи, придававшие постройкам необычный с современной точки зрения облик. Реконструированы бесчердачные крыши с земляной засыпкой, которые считались нехарактерными для русского жилища.

Здесь невозможно разобрать все детали реконструкций и многие высказанные по их поводу интересные мысли, заслуживающие специального обсуждения. Остановимся на одном из типов жилого дома, которому Ю. П. Спегальский уделил особенно много внимания (стр. 95—230). Это крупное двухкамерное срубное сооружение с резко неравными помещениями, из которых большее отапливалось, а меньшее было, по-видимому, проходным, может быть с лестницей для подъема на второй этаж. Остатки таких построек найдены в Новгороде в большом числе. Ю. П. Спегальский пришел к выводу, что большое помещение служило для семьи богатого горожанина и для приема гостей. Оно было очень высоким, имело посредине печь, топившуюся «по-черному», и бесчердачную двускатную крышу с земляной засыпкой и с дымовым отверстием в одном из скатов. Меньшая часть постройки была, при той же общей высоте, двухэтажной, имела внизу входной тамбур, а наверху — спальни со своеобразным способом отопления: стена, отделявшая их от верхней части большого помещения, нагревалась горячим воздухом, собиравшимся под крышей при отоплении «по-черному».

Реконструкция кажется совершенно невероятной, если исходить из этнографических сведений о русских крестьянских постройках конца XIX — начала XX в., поскольку среди последних нет ничего похожего. Но если не считать, что городские постройки X—XIII вв. должны были быть обязательно похожи на крестьянские XIX—XX вв., то реконструкция Ю. П. Спегальского выглядит в общем не менее реально, чем известная реконструкция П. И. Засурцева, который приписывает постройки данного типа феодалам, малое помещение рассматривает как сени, не реконструирует над ним спален, но, насколько можно понять, не исключает наличия второго этажа над большим помещением с печью 1.

Выяснению устройства и назначения этих построек, может быть, в какой-то степени могут способствовать некоторые данные, опубликованные нами уже после смерти Ю. П. Спегальского. В русских средневековых усадьбах не позже чем с XI в., а возможно и ранее, существовали «поварни» — постройки, имевшие открытые очаги с котлами и соответствующие устройства для удаления дыма. В XVI — начале XVIII в. «поварни» чаще всего были усадебными кухнями и пивоварнями в усадьбах феодалов, но есть некоторые основания думать, что ранее «поварни» могли быть распространены и в усадьбах крестьян и горожан. «Поварня» была в принципе аналогична крестьянским усадебным кухням многих неславянских народов («кода» у эстонцев, «кота» у финнов, «ката» у перешедших к оседлости саамов, «кудо» у мари, «куала» у удмуртов, «пувариня» или «пуарня» у мордвы, «лась» у чуваш, «алачык» у татар, «аласык» у оседлых башкир и т. д. 2.

В интересующих нас новгородских постройках источники тепла, находившиеся посреди помещения, Ю. П. Спегальский вслед за П. И. Засурцевым реконструировал как печи. Но, судя по опубликованным чертежам, среди них могли быть и открытые очаги, а также промежуточные формы между очагом и печью, например закрытые очаги с отверстием-конфоркой для котла сверху. Возможность таких реконструкций до сих пор недооценивалась, видимо, потому, что очаги с котлами считались вообще нехарактерными для славянской материальной культуры, но это представление опровергается широким и давним распространением «поварен». Аналогичные устройства, найденные в Старой Ладоге, Н. И. Репников и Н. Валонен считали возможным принимать за открытые очаги 3, Ю. П. Спегальский этого тоже не исключал (стр. 25).

Если в исследуемых новгородских постройках могли находиться очаги, то этим, во-первых, подкрепляются соображения Ю. П. Спегальского о большой высоте помещений и о земляных засыпках на бесчердачных крышах. Кстати, по аналогии с «поварнями», можно думать, что отверстие в скате крыши могло быть не единственным приспособлением для удаления дыма, ибо на «поварнях» XVI — начала XVIII в. такие приспособления были довольно разнообразны (разные «фонари», шатры, рубленые дымники и т. п.).

Во-вторых, появление таких построек у одной из групп городского населения уже не выглядит необъяснимым отклонением от основной линии эволюции восточнославянского жилища, ибо можно допустить развитие таких домов из построек типа «поварен». В самом деле, наряду с такими домами по тем же археологическим материалам вырисовываются и однокамерные строения с такими же устройствами для разведения огня, тоже допускающими реконструкцию очагов. Ничто не мешает считать такие постройки просто «поварнями». В то же время по этнографическим данным известно, что у ряда народов усадебные кухни типа «поварни» служили столовыми для всей семьи. Не могло ли и использование «поварни» в качестве столовой привести к тому, что эта постройка начала превращаться в центральное помещение жилища с пристроенными к нему спальнями? Кстати, еще нет уверенности, что такой дом успел стать единственным жилищем семьи богатого горожанина: с одной стороны, спальни во втором этаже если и существовали, то были тесны, а с другой — в усадьбах было много других построек, назначение которых не всегда ясно. Может быть, развитие жилища на основе «поварни» тут началось, но еще не закончилось.


Многие древние города Руси были расположены на территории современного Северо-Западного федерального округа России. Найдите на картах старинные русские города — Новгород, Старую Ладогу, Псков. Ведь «бродить» по современным интерактивным спутниковым картам — одно удовольствие.


Работа Ю. П. Спегальского не свободна от некоторых недостатков, присущих почти всем исследованиям о массовой застройке поселений средневековой Руси. Так, при изучении жилых построек недостаточно уделяется внимания усадьбе в целом как единому производственно-жилому комплексу, в котором все части были функционально взаимосвязаны. Мы не хотим сказать, что нельзя исследовать отдельные части усадеб, более или менее абстрагируясь от всего остального. Но, по нашему убеждению, это можно делать не до, а после выяснения основных особенностей усадьбы в целом (а новгородские материалы как раз дают такую возможность). Изучение целых усадеб позволило бы Ю. П. Спегальскому более обоснованно возражать против методологических принципов И. Е. Забелина, ибо качественные различия между жилыми постройками разных социальных групп населения были обусловлены более всего именно различиями в производственных функциях и планировочпых особенностях усадеб. Да и в реконструкциях жилых построек осталось бы меньше спорных и неясных мест, если бы удалось уточнить, какие хозяйственные постройки и помещения могли попутно служить спальнями, какие производственные процессы могли выполняться в жилых помещениях, где готовили зимой теплый корм скоту и держали молодняк, где пекли хлеб и т. д. (ведь горожане X—XIII вв. должны были все это делать в своих усадьбах).

Точно так же не только Ю. П. Спегальскому, но и почти всем славистам — археологам, этнографам, вообще историкам культуры — можно адресовать следующее замечание: при привлечении аналогий из истории культуры других народов ищут эти аналогии сначала у славян, потом вообще у индоевропейских народов, не исключая самых удаленных, но не у финно-угорских и тюркских, хотя именно эти народы жили рядом с восточными славянами, нередко чересполосно с ними, имея с ними фактически общую социально-экономическую и политическую историю и чрезвычайно близкие, иногда просто тождественные формы материальной культуры. Очевидно, здесь влияют представления некоторых этнографов, полагающих, что материальная культура развивалась по тем же законам, что и язык, и не учитывающих ни физико-географических и хозяйственных факторов, ни конкретных обстоятельств истории народов. Не разбирая общетеоретических аспектов проблемы, заметим лишь, что при исследовании культуры русского населения Северо-Западной Руси вряд ли можно обойтись без учета культуры финно-угорских народов, часть которых здесь влилась в состав русского народа.

Конечно, мы не возражаем против обращений к скандинавским аналогиям, которые для средневековых Новгорода и Ладоги естественны, в ряде случаев хорошо подтверждают аргументацию Ю. П. Спегальского и, по нашему мнению, могли бы быть рассмотрены подробнее (стр. 21—22, 30, 36, 54, 79, 245). Не возражаем и против экскурсов в Византию и Западную Европу (стр. 262—263). Более того, в Западной Европе можно было бы указать и другие факты, укрепляющие аргументацию Ю. П. Спегальского. Например, упомянутый выше способ обогревания спален через стену, считавшийся беспрецедентным для Руси, находит близкие аналогии в крестьянских домах некоторых альпийских районов, чем подтверждается техническая возможность такого устройства 4. Но по многим вопросам аналогии можно было найти и ближе. Выше уже показано, что финно-угорские и тюркские материалы многое объясняют в истории «поварни», имеющей прямое отношение к изучаемым постройкам русских городов X—XIII вв. Точно так же, например, возможность применения бесчердачных крыш с земляной засыпкой или, вероятнее, с обкладкой дерном могла бы быть подтверждена огромным этнографическим материалом по постройкам финнов, саамов, манси, хантов, башкир, западносибирских татар.

В то же время Ю. П. Спегальский вряд ли отождествил бы «вежу» с «повалушей» (стр. 134), если бы знал, какие саамские, мансийские, марийские и другие постройки русские называли «вежами» вплоть до конца XIX — начала XX в. 5 И едва ли он стал бы строить довольно шаткую гипотезу для объяснения пословицы «Не ставь боярские сени булдырем» (стр. 246), если бы учел, что отдельно стоящая двухэтажная кладовая-спальня с галереей, обычная для двора большой крестьянской семьи у многих народов, называлась по-чувашски «палтар», по-марийски «пултур», а в русском произношении в тех же районах—«булдырь».

Вообще расшифровка и употребление средневековых строительных терминов — самое слабое место работы Ю. П. Спегальского. Например, мы не можем согласиться с тем, что упомянутое выше помещение с печью или очагом в богатом городском доме называлось «повалушей», так же как несогласны и с другим употреблением этого же термина в работах Ю. П. Спегальского о псковских жилых домах XVII в. 6 Мы считаем, что «повалушей» называлась совсем другая постройка (вопрос подробно разобран в специальной статье) 7. Не совсем убедительны и требуют специального разбора соображения насчет терминов «горница» и «одрина» (стр. 132—134).

Можно было бы найти в книге Ю. П. Спегальского еще ряд более или менее спорных мест, особенно в реконструкциях архитектурного декора, вообще несколько преждевременных при имеющихся весьма скудных данных. Вероятно, после подробного обсуждения и после появления новых археологических материалов выводы Ю. П. Спегальского будут уточнены и дополнены, что он и сам предвидел (стр. 17 и 273). Но ни неудачная расшифровка терминов, ни другие частные недостатки все же не должны заслонить в глазах критиков объективное содержание реконструкций и общих выводов.

Из реконструкций следует, что строительная культура, как, по-видимому, и вообще вся материальная культура средневековой Руси была сложнее, чем это кажется, если домысливать формы археологических памятников только по аналогии с формами русской крестьянской материальной культуры конца XIX — начала XX в. Русская средневековая материальная культура уже в X—XIII вв. имела сложную структуру, с качественно различными формами вещей у разных классов и групп населения. А о темпах развития этой культуры можно судить по тому, что к XVI в. некоторые формы построек, в том числе рассмотренный выше дом богатого горожанина, уже были заменены новыми типами. Мы не знаем пока, каковы были крестьянские усадьбы и постройки в X—XIII вв., но судя по тому, что в XVI в. и позже разница между крестьянскими и городскими постройками и усадьбами была уже очень велика, можно думать, что и в X—XIII вв. она была значительна. И действительно, очень трудно представить себе в крестьянской усадьбе любого времени постройки, похожие на те, что реконструировал Ю. П. Спегальский для городских усадеб.

Археологи и этнографы могут не принять отдельные детали реконструкций Ю. П. Спегальского, но они, очевидно, будут вынуждены принять общие принципы, положенные в основу его исследования, и уже не смогут руководствоваться явно и безнадежно устаревшими принципами И. Е. Забелина. Это относится как к использованию этнографических материалов для реконструкции городских построек, так и к обратной операции — привлечению материалов городского происхождения для реконструкций построек крестьян.

Вместе с тем сравнение книги Ю. П. Спегальского с другими работами на ту же тему показывает, что в ряде случаев археологические данные допускают очень различное толкование. Это значит, что далеко не все так ясно, как могло показаться после первых публикаций и первых реконструкций староладожских, новгородских и других подобных археологических памятников. Из книги Ю. П. Спегальского, по его собственным словам, «видно, как много еще нужно сделать для того, чтобы получить о жилищах Северо-Западной Руси X—XIII вв. сколько-нибудь законченное и вместе с тем отвечающее реальной действительности представление» (стр. 273).

А. А. Шенников

Notes:

  1. П. И. Засурцев. Усадьбы и постройки древнего Новгорода. МИА, 123, 1963, стр. 19, 55—68; его же. Новгород, открытый археологами. М., 1967, стр. 59.
  2. А. А. Шенников. Устройство и назначение поварни. Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР, 15. Л., 1970, стр. 111—124.
  3. Н. И. Репников. Раскопки в городище Старой Ладоги. В сб. «Старая Ладога». Л., 1948, стр. 40; N. Valonen. Zur Geschichte der finnischen Wohnstuben. «Suomalais- ugrilaisen seuran toimituksia», 133. Helsinki, 1963, S. 522, 523.
  4. Н. М. Листова. Крестьянское жилище Германии, Австрии и Швейцарии в XIX в. В кн.: «Типы сельского жилища в странах зарубежной Европы». М., 1968, стр. 202.
  5. Подробнее: А. А. Шенников. О значениях термина «вежа». В сб.: «Культура средневековой Руси». JL, 1974, стр. 73—75.
  6. Ю. П. Спегальский. Псковские каменные жилые здания XVII века. МИА, 119, 1963, стр. 37—39, 97 сл.; его же. Псков. Л.— М., 1963, стр. 76, 97 сл.
  7. А. А. Шенников. О происхождении и назначении повалуши. Доклады по этнографии Географического общества СССР, 5. JI., 1967, стр. 47—69.
Ссылка на первоисточник
Рейтинг
( Пока оценок нет )
Загрузка ...
Исторический дискуссионный клуб