Традиция имянаречения и женитьбы в княжескиих династиях XI — XIII веков
Статья подготовлена на базе результатов исследований проекта «Восток и Запад Европы в Средние века и раннее Новое время: общее историко-культурное пространство, региональное своеобразие и динамика взаимодействия», выполненного в рамках программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2012 году.
Для филолога и для историка культуры обиход князей Рюриковичей интересен по крайней мере в двух разных перспективах. С одной стороны, это попросту единственная семья на русской земле, чья жизнь в XI — XII веке описано столь досконально. За что ни возьмись — культ предков, ранняя фиксация терминов родства, праздничный годовой цикл и цикл человеческой жизни, — всюду не обойтись без домонгольских князей. Собственно говоря, перед нами даже не одна семья (ведь летопись сохранила сотни княжеских имен и судеб этой поры), это множество семей с единым корнем. Так что мы вроде бы располагаем и некоторым материалом для статистики, и достаточно панорамной общей картиной. С другой стороны — и это сразу сильно меняет дело — перед нами не просто семья, не просто род, а правящая династия, все ее существование подчинено идее удержания и передачи власти. Поэтому то, что в общей народной традиции остается расплывчатым, амбивалентным, разнообразным, здесь поневоле выстраивается в четкую последовательность, в структуру, стратегию… Князьям, как никому, важно сохранить исконное родовое начало и в то же время они, как никто другой, являются проводниками всего нового. Попытаемся посмотреть, как им удается сочетать традицию и инновацию, семейное и династическое в некоторой подвижной и гибкой системе.
Принципы выбора династического имени
Начнем, как положено, с рождения, а вернее — с выбора имени для новорожденного князя. За 600 лет своего существования династия Рюриковичей выработала на этот счет целый свод правил, связанный с идеей передачи власти. Во-первых, исконные, языческие по своему происхождению княжеские имена (Владимир, Мстислав, Ярослав, Святополк и тому подобные) не используются в Древней Руси другими людьми, некнязьями, хотя по своей структуре и семантике имена знати могут быть очень похожи на имена Рюриковичей (Творимир, Жирослав, Мирослав, Воигост). Самый набор имен, таким образом, оказывается средством выделения, обособления династии.
Во-вторых, каждый новорожденный княжич должен получить имя, которое носил его предок, правивший на этой земле. При этом ему нельзя дать имя прямого живого родича, отца или деда. В династии не бывает Ярославов Ярославичей, Святославов Святославичей или Владимиров Владимировичей, если только это не посмертный ребенок. Функции и привилегии отца, а еще чаше — деда, заключаются в том, что выбрать подходящее имя, которое в определенном смысле задает будущую династическую судьбу ребенка. Условно говоря, если мальчика называют Изяславом в честь недавно умершего курского князя Изяслава, значит, его со временем прочат на княжение в Курске.
Имена самых прославленных предков, в особенности, занимавших главный киевский стол, пользуются наибольшей популярностью. Это создает особую тесноту антропонимического ряда, появляется, к примеру, огромное количество тезок. На исторической арене могут действовать одновременно четыре Святослава и два Олега Святославича. Для современного человека, который наивно полагает, что имена выполняют сугубо дифференцирующую, различительную функцию, это может показаться крайне неудобным, но князья, по-видимому, прекрасно справлялись.
Итак, в династии есть отлаженный механизм, где живые прямые предки называют наследников именами предков умерших, в зависимости от того, какие перспективы сопрягаются в их представлении с судьбой новорожденного.
В этой системе имеется еще одна интересная фигура, стоящая несколько особняком — это фигура родного живого дяди княжича. Его имя использовать для имянаречения можно, а иногда даже нужно. И здесь княжеский ономастикон позволяет нам проследить довольно тонкую конкуренцию между двумя стратегиями передачи власти. Одна — более архаическая, еще очень устойчивая и доминирующая горизонтальная модель, когда главенствующие функции переходят от старшего брата к младшему и так далее по цепочке, и лишь когда цепочка братьев будет исчерпана, власть переходит к сыну старшего из них. Другая — едва нарождающаяся и пробующая себя вертикальная стратегия, когда власть стремятся передать напрямик от отца к сыну, минуя дядьев ребенка и его старших кузенов. Как же эта конкуренция отражается в именах? Если имя дяди получал старший из племянников это означало, скорее, стремление вытеснить родовую линию дяди из системы передачи власти, более молодой как бы «перехватывал» родовое именование у своего старшего родича. Если же в честь дяди назывался один из младших сыновей своего отца, тогда речь шла о желании следовать горизонтальной модели, об отношениях дружбы и союзничества между старшими и младшими. Именно так, например, получил свое имя знаменитый сын Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский, названный в честь брата Юрия — Андрея Доброго.
Существовал и еще один немаловажный принцип имянаречения в династии, по-видимому, заимствованный из германского мира. Быть тезкой своего отца для наследника власти было бы очень выгодно, это подчеркивает прямую и непосредственную преемственность между ними. Недаром во многих династиях, в том числе и славянских, возобладал принцип прямого повтора отцовского имени. На Руси же точное воспроизведение имени отца, как мы уже знаем, находилось под запретом. Зато его можно было варьировать, использовать частично, воспроизводить одну из основ. Так сын Всеволода становился Володимером, а сын Ярослава Святославом. Даже в имени дочерей, что менее тривиально, могла повторяться одна из основ имени отца и дочка Всеволода Большое Гнездо, к примеру, становилась Всеславой Всеволодовной. При укорененности на русской почве такого важного элемента как отчества усилия выбиравших имя для ребенка не проходили втуне и его связь с отцом иконически отражалась в созвучии типа Рогнеда Рогволодовна или Ярослав Ярополчич.
Княжеские столы не должны были пустовать, не простаивали и родовые имена. Отходил «сего света» один носитель имени Всеволод и вскорости это имя получал его новорожденный родич. В этом смысле в княжеском роду как бы не существовало смерти — умершие предки воплощались в своих тезках-потомках и всем вместе, по праву крови, в совокупности владели землей.
Христианские имена русских князей
До сих пор мы говорили об именах старых, по происхождению языческих, которые в летописях назывались русскими, мирскими, княжьими. Однако христианская церковь, разумеется, принесла с собой целый корпус новых христианских имен, которые с родовой точки зрения поначалу не несли никакой родовой информации. Они не были именами предков, не имели истории на этой земле и, соответственно, еще не обросли той вторичной семантикой, которая была так важна для передачи власти. Династия сразу вместе с крещением приняла этот новый набор, отнюдь не отказавшись от имен прежних — традиция сделала выбор в пользу двуименности. Отныне у князя есть по крайней мере два имени, исконное и крестильное, взятое из святцев. Надо сказать, что так происходило далеко не везде. Как это ни странно для нашего уха, далеко не в каждой традиции крещение так жестко увязывалось с имянаречением. Во многих странах Северной Европы, принявших христианство почти одновременно с Русью, не только правители и простолюдины, но монахи, священники и епископы именовались исключительно языческими по происхождению именами — Торлак, Харальд, Рёгнвальд и других имен у них не было. На Руси же
князь Ярослав обладал еще и именем Георгий, его сын Всеволод был в крещении Андреем, его внук Владимир Василием, а его правнук Мстислав — Федором. Постепенно христианские имена прославленных предков у Рюриковичей начинают даваться в качестве единственных. Процесс этот происходил очень медленно и был завершен лишь к XV веку. Культ рода, культ предков в княжеской семье не только не противоречит почитанию христианских святых, две эти тенденции очевидно поддерживают, подпитывают друг друга.
При этом правила выбора родового имени очень интересно преломились и видоизменились, но не утратились в выборе имен христианских. Когда исконные родовые имена более или менее сходят со сцены, оказывается, что теперь князь может носит такое же христианское имя, что и его живущий отец.
Передача собственного имени превращается в один из
из способов десигнации наследника, и всем нам нетрудно вспомнить среди поздних Рюриковичей Василиев Васильевичей, Иван Ивановичей и Семен Семеновичей. Однако совпадение в таких случаях было неполным — если сыну давали то же имя, что носил отец, то для него обязательно выбирали другого патронального святого. Если отец был наречен в честь Василия Кесарийского, то сын в честь Василия Анкирского, если имя Иван было дано отцу в честь Иоанна Лествичника, то для сына избирался в качестве покровителя Иоанна Предтеча.
Не исчезла и двуименность, только теперь она стала христианской. Теперь одно из христианских имен князя воспроизводило христианское имя кого-либо из предков (Юрий, Борис, Дмитрий), тогда как другое давалось точно по календарю и было связано с днем рождения или днем крещения. Так Иван III был еще и Тимофеем, его сын Василий Гавриилом, Иван Грозный Титом, а его сын Дмитрий — Уаром. Все эти процессы выходили, как мы видим, за пределы домонгольского времени, но уже к концу XII века церковный календарь играл огромную роль в княжеский повседневности — каждое значимое событие соотносилось с днем памяти определенного святого, и это добавляло множество элементов в тот язык соответствий и совпадений, который был так важен для жизни династии.
В определенном смысле в княжеском роду не могло быть ничего случайного, то есть неожиданности, конечно же, происходили сплошь и рядом — киевский княжеский стол, например, мог занять вовсе не тот, кому его прочили при выборе имени. Кроме того, существует целый ряд явлений, по природе своей не поддающихся человеческому моделированию и при этом весьма важных для жизни рода.
Тем не менее, случившись однажды, любое событие осмыслялось родовым сознанием как «семейный прецедент», который является своеобразным руководством к действию. Такие образцы принимали иногда довольно неожиданные и в то же время понятные даже современному человеку формы. Так, киевский князь Святослав Всеволодич, лежа в смертельной болезни, размышляет о том, удастся ли ему дожить до праздника святых Маккавеев, то есть до 1 августа, потому что, как поясняет летописец, и его отец, и его дед умерли именно на святых Маккавеев. В действительности, это не совсем так — дед Святослава и вправду скончался 1 августа, а вот отец незадолго до этой даты. Однако такие мелкие шероховатости несовпадения сглаживаются и выравниваются родовой перспективой, а в памяти запечатлеваются лишь тождество и близость.
Необходимо подчеркнуть, что многие принципы династического обихода — это правила неписаные. Ни в одном источнике, относящемуся к домонгольской Руси, не зафиксировано, что ребенка нельзя называть именем живого отца или деда, что детям надо давать имена умерших предков и что княжеские родовые имена не пристало носить их подданным. Тем не менее, эти правила неукоснительно соблюдаются из поколения в поколение, они понятны не только самим князьям, но и их окружению, и в этом смысле в пространстве родового мира существует своеобразный язык выбора имени или выбора семейных образцов.
Брак и власть: предпочтения и запреты в династии Рюриковичей
С принятием христианства такого рода неписаные правила очень любопытным образом начинают взаимодействовать с письменными, нормативными запретами и ограничениями, которые церковь налагает на такое явление, как княжеский брак. Для родового жизненного цикла он, разумеется, не менее важен, чем смерть и рождение. Женитьбы вновь и вновь скрепляют род по горизонтали. Основные категории и терминология политических союзов вырастают из категорий и терминологии родства и свойствá, причем в домонгольское время именование «сват» или «брат» у князей никогда не вырождаются окончательно в чисто этикетные дипломатические формулы — за ними всегда маячит некая родовая действительность. Если наречение новорожденного — это, так сказать, попытка долгосрочного стратегического планирования, то женитьба может как преследовать сиюминутные политические цели, так и подразумевать длительный династический расчет.
Сразу выделим несколько черт, отличающих домонгольских Рюриковичей от многих других правящих домов средневековой Европы. Во-первых, всякий княжеский отпрыск мужского пола должен был жениться. Это утверждение, на первый взгляд, может показаться совершенно тривиальным, однако на самом деле во многих славянских и неславянских династиях того времени, находившихся в орбите Западной церкви, широко практиковалось добрачное пострижение в иночество одного, а то и нескольких сыновей правителя. У русских князей, повторимся, ничего подобного не было. Княжна могла посвятить себя служению церкви, не вступая в брак. Достаточно вспомнить Ефросинью Полоцкую, но пример ее отнюдь не уникален. Князь же мог принять постриг, лишь отдав дань женатой жизни. Единственное, пожалуй, исключение это печальная участь Судислава, брата Ярослава Мудрого, который постригся в монахи, просидев бóльшую часть своей взрослой жизни в порубе (тюрьме). Скорее всего, он никогда женат не был. Характерно, что его имя навсегда исчезло из княжеского именослова, поскольку воспроизведение такой династической судьбы едва ли могло показаться заманчивым!
Мог ли русский князь женится на вдове?
Относительно женитьбы у Рюриковичей была и другая, куда более своеобразная черта — ни один русский князь-христианин не мог жениться на вдове другого русского князя, хотя церковь никак не воспрещает такие браки правителям, а в Византии и в Западной Европе женитьбы на вдовах правителей были крайне популярным и эффективным средством легитимизации власти, округления земельных владений, установления политических союзов. В Скандинавии, например, знатная женщина могла не успокаиваться до тех пор, пока не побывает замужем за парой конунгов и еще двумя-тремя аристократами и не нарожает от всех них детей. Чемпионом в этом смысле может, пожалуй, считаться вдова норвежского конунга Харальда Гили по имени Ингирид, которая, заметим, приходилась двоюродной сестрой двум киевским князьям — Изяславу и Ростиславу Мстиславичам. В Западной Европе повторные замужества царственных вдов формировало целую сеть связанных между собою пасынков, отчимов, единоутробных и сводных братьев, часть из которых были сыновьями правителей, а часть — просто знатных и могущественных людей. Все они могли опираться друг на друга в борьбе за власть и часто играли немалую роль в конкуренции претендентов на престол.
Русские князья сами отсекают для себя все эти возможности разветвленной политической поддержки. Ни один Рюрикович, благодаря нашему неписаному запрету брать в жены овдовевших княгинь, не является отчимом или единоутробным братом другого Рюриковича. Отнюдь неслучайно, например, что в древнейшем летописании самим словом «отчим» не называется ни один князь, коль скоро речь идет о домонгольском времени. Этот термин появляется здесь вообще лишь единожды. Русская княгиня, внучка Владимира Мономаха, чьего имени мы не знаем, а знаем только отчество — Всеволодковна, внезапно овдовела и, как сообщает летопись, бежала в половцы, где вышла замуж вторично, за хана Башкорда. Заметим, что этот случай, уникальный в своем роде, только подтверждает общее правила, поскольку вторым мужем Всеволодковны становится отнюдь не русский князь, но половец. При этом наша Всеволодковна не теряет связи не только со своим сыном от первого брака, но и со всей семьей покойного мужа. Ее новый супруг, Башкорд, в нужный момент приводит на помощь своему пасынку и его дяде, который борется за власть над Киевом, 20 000 человек. Тогда-то он и именуется отчимом юного князя.
От всей ситуации в целом веет чем-то, так сказать, сугубо скандинавским, и так и хочется вообразить, что это вот-вот войдет в обычай, и отчимы, к примеру, станут сажать на престол пасынков, как это бывало у норвежцев, датчан или шведов. Однако ничего подобного, повторюсь, не происходит. В матримониальной стратегии Рюриковичей возможны самые разные повороты и комбинации — овдовевший князь как правило, хотя и не всегда
, женится вторично; князья могут вступать в брак со вдовами иностранных правителей; более того, русская княжна, если ее выдали замуж за границу, овдовев, легко может заключить союз со следующим иностранцем. Создается впечатление даже, что они проделывают это с какой-то особой охотой. С этими княжнами, если они после смерти первого мужа не возвращались на родину, по-видимому, срабатывал эффект «отрезанного ломтя» — организация их дальнейшей брачной жизни уже не входила в компетенцию русской родни. Характерно также, что в Древней Руси некняжеским вдовам отнюдь не возбранялось снова выходить замуж, о чем мы хорошо знаем из «Русской Правды».
Откуда же взялась эта дискриминация овдовевших княгинь? Скажу коротко, что здесь свою роль, по-видимому, тоже сыграл семейный прецедент, когда Владимир Святой, еще будучи язычником, «залеже жену братьню» (то есть вдову убитого им брата Ярополка), от чего родился Святополк Окаянный. Однако здесь не обойдешься без рассмотрения библейских левиратных браков и их осмысления в русской книжности. На рассказ о них требуется время, и я не буду останавливаться на этом, а попытаюсь показать, на ком еще нельзя было жениться русскому князю.
Близкородственные браки в династии Рюриковичей домонгольской поры
Запрет на вдов — это уникальная черта русской династии. Но при этом князья так или иначе соблюдали и более общие церковные ограничения, касающиеся браков. Как же было устроено это «так или иначе»? Как достигается компромисс между политическими интересами, родовыми обычаями и каноническими предписаниями? С точки зрения стратегии власти очень выгодны были браки внутридинастические, когда Рюрикович женился на Рюриковне. Однако церковь, как известно, налагает запреты на союзы между слишком близкими кровными родственниками. Сами по себе эти письменные и, казалось бы, твердо определенные правила не так уж определенны и тверды. Ни Евангелие, ни первые Вселенские соборы, ни древние отцы церкви никак специально не запрещали, например, женитьбу на троюродных. Подобные ограничения сложились в церковной традиции позже и потому были подвержены всякого рода толкованиям, изменениям во времени и варьированию. Так, в 12 веке в Византии для брака стали запретны семь степеней родства, а на Руси оставались неразрешенными всего лишь шесть, то есть князю нельзя было жениться, например, на троюродной сестре или внучке своего кузена, а византийскому императору еще и на дочери своей троюродной сестры.
При этом в обеих традициях срабатывал эффект «последнего вагона». Как известно при железнодорожных катастрофах чаще всего страдает последний вагон поезда, поэтому некоторые рационализаторы советовали отцеплять его заранее и оставлять на станции. Так вот большинство нарушений приходится на последнюю из запрещенных степеней — в Византии на 7-ю степень, а на Руси — на 6-ю. То есть, попросту говоря, князьям все-таки иногда случалось жениться на троюродной или, иными словами, соблюдение этой нормы, как и в других правящих домах, было достаточно последовательным, но все-таки не абсолютным. На европейской почве сложилась даже своеобразная практика манипуляции брачным правом, когда сперва запрет нарушался, а потом, когда в таком браке отпадала политическая необходимость, заинтересованная сторона как будто спохватывалась и инициировала дело о разводе по причине вдруг открывшегося родства между супругами. Русь вплоть до начала XIII века таких ухищрений не знала — нарушили правила, так уж и живут в нарушении.
На весь массив внутридинастических браков мы находим только четыре случая браков между троюродными. Как же эти княжеские пары решились на то, что запрещала церковь? Если мы бросим взгляд на истории женитьбы князей Святослава Владимировича Вщижского, Рюрика Ростиславича, Глеба Святославича и Романа Мстиславича — а это и есть наши нарушители — то мы найдем в них массу частных сходств. Во-первых, всегда есть очень высокая политическая необходимость такого брака и она прямо и непосредственно объясняется в летописи. Во-вторых, часто мы находим разные смягчающие обстоятельства: то князь — сирота, и некому с его стороны следить за генеалогическими подсчетами, то митрополита нет на Руси или он только что приехал и не успел разобраться в обстановке. Однако подобные частные объяснения покрывают не все примеры и при желании могут быть подобраны практически к любому браку. По-видимому, здесь вновь в дело вмешался пресловутый семейный прецедент.
В этих браках один из супругов — всегда прямой потомок, внук или правнук, одного и того же лица, Агафьи Владимировны, дочки Мономаха (см. таблицу). Когда-то одному из ее внуков, Святославу Вщижскому, тому самому пасынку половца Башкорды, в действительно совершенно особых обстоятельствах, в осажденном городе, пришлось просить руки своей троюродной сестры, дочери могущественного Андрея Боголюбского. От будущего тестя он немедленно получал спасительную военную помощь. Позднее его женитьба оказалась своего рода извинительным образцом для его семейной линии, отнюдь не для всего княжеского рода. Таким образом, нарушения запрета на брак с троюродными у Рюриковичей оказываются не произвольными и случайными. В известном смысле, мы имеем дело с, так сказать, закономерной погрешностью системы. Этот милый семейный обычай, противоречащий церковным установлениям, совсем было вошел в локальную традицию, пока не разразилась катастрофа и в начале 13 столетия сразу два таких брака, родителей и дочери, были принудительно расторгнуты возмущенным зятем, Романом Мстиславичем.
Проблему драматических взаимоотношений зятьев с тестями и тещами, а также сватьев и шуринов, или, говоря другим языком, роль свойствá в династической стратегии Рюриковичей, я затрону совсем бегло, хотя именно этим я сейчас в основном и занимаюсь. Каждый выразительный казус здесь нуждается в объяснении довольно громоздкой и запутанной генеалогической схемы, что совершенно невыносимо на слух. Однако сама эта запутанность совсем не случайна и весьма симптоматична. В 12 столетии род разросся, ветви его отдалились, и князья стремятся как бы вновь сплести его в тесную, густую сеть свойствá, обновленного родства через брак. При этом Рюриковичи достаточно последовательно соблюдают церковные ограничения на браки с уже имеющимися свойственниками. Как и в случае с именами, династия старается не оставлять, так сказать, «незаполненных», пустых клеточек — как только возникает возможность заключить брак с Рюриковной, не нарушая канонов, такой брак заключается. Не всегда князь женится по политическим расчетам, иногда и по генеалогическим, а уж затем текущая политика подстраивается под имеющийся семейный союз. Я затронул лишь некоторые черты того, что можно назвать структурой династического обихода. Замечу напоследок, что большинство этих черт родового поведения, присущих Рюриковичам, по отдельности можно найти и в других культурных традициях. Уникальна их совокупность, именно их замысловатая комбинация и создает неповторимый облик русской княжеской династии домонгольской поры.
Литература
В. Л. Комарович. Культ рода и земли в княжеской среде XI — XIII вв. // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 16. 1960 (перепечатано в издании: Из истории русской культуры. Т. II. Кн. 1. Киевская и Московская Русь / Составители А.Ф. Литвина, Ф.Б. Успенский. М., 2002. С. 8-29)
А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. Выбор имени у русских князей в X–XVI вв.: Династическая история сквозь призму антропонимики. М., 2006
А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. Внутридинастические браки между троюродными братьями и сестрами в домонгольской Руси // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2012. № 3 (сентябрь)
А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. Насильственный постриг княжеской семьи в Киеве: От интерпретации обстоятельств к реконструкции причин // Средневековая Русь / Отв. ред. А.А. Горский. Вып. 10. М., 2012
А. В. Назаренко. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых и политических связей IX–XII веков. М., 2001
А. В. Назаренко. Древняя Русь и славяне (историко-филологические исследования). М., 2009
