Первое известное письмо Горького к Ленину связано с просьбой передать послание Гапону. Это письмо июня–июля 1905 года. Написано оно из Петербурга в Женеву.
«Владимиру Ильичу Ульянову
Глубокоуважаемый товарищ!
Будьте добры – прочитав прилагаемое письмо – передать его – возможно скорее – Гапону.
Хотел бы очень написать Вам о мотивах, побудивших меня писать Гапону так – но, к сожалению, совершенно не имею свободной минуты.
Крепко жму Вашу руку.
Да, – считая Вас главой партии, не будучи её членом, и всецело полагаясь на Ваш такт и ум, – предоставляю Вам право, – в случае если Вы из соображений партийной политики найдёте письмо неуместным – оставить его у себя, не передавая по адресу.
А. Пешков».
Из этой записки можно понять следующее. Во-первых, бежавший после событий 9 января 1905 года Гапон общался за границей с верхушкой РСДРП. Строго говоря, он и бежал к ним. Во-вторых, для Горького Ленин уже тогда был главным авторитетом в РСДРП. Учитывая, что Горький понимал неизбежность своего отъезда за границу (слишком тесно сотрудничал с теми силами, которые развязали революцию), он зондировал почву для знакомства с Лениным, о котором был наслышан как о вожде волевом и образованном. В-третьих (и это самое главное), он зондировал почву для вступления в партию.
Выпущенный из Петропавловской крепости после мощного давления на царя мирового общественного мнения Горький через Финляндию попадает в Германию. Судя по письму сестры Ницше – Елизабет Фёрстер Горькому, в Германии Горький встречался с виднейшим бельгийским социал-демократом Эмилем Вандервельде. Встречался он и с социалистом Августом Бебелем. Вандервельде сообщил Елизабет, что Горький «уважает и ценит» её брата и «хотел бы посетить последнее местожительство покойного», которое стараниями сестры и поклонников было превращено в архив-музей Ницше. Сюда в конце 20-х годов явится с визитом Адольф Гитлер, чтобы засвидетельствовать сестре Ницше преклонение перед философией её брата. Растроганная Елизабет сделает Адольфу символический подарок – трость Ницше. Кстати, муж Елизабет – Фёрстер – был одним из первых немецких идейных нацистов, основавший в Парагвае колонию для спасения немецкого духа от «еврейской заразы». Ницше Фёрстера не любил, считал грубым и невежественным.
Итак, судьба готовила для Горького новое испытание. Ему предстояло стать «мостом между Ницше и социализмом», по выражению Томаса Манна. Но Горький не просто окончательно повернул к социализму. Он стал партийным революционером. Его поездка в Америку с М.Ф. Андреевой для агитации и сбора денег для РСДРП была, по существу, заданием партии, в которую он вступил во второй половине 1905 года. Пусть это был не вполне обычный, с мировым именем, но всё равно «агент». Для писателя его масштаба это было непростым выбором. И если Горький пошёл на это, значит, он сильно изменил стратегию своего поведения. Раньше он гордился тем, что не принадлежит ни к одной из партий, «ибо это свобода» (письмо к Репину).
Близкое знакомство Горького с Лениным состоялось в апреле 1907 года на V Лондонском съезде РСДРП. Съезд открывал лидер меньшевиков Плеханов. Тогда Плеханов был фигурой влиятельнее Ленина.
Горький всё замечает. И сразу отмечает главную черту Ленина – это прирождённый вождь, который никогда не признает себя «вторым». Стоило Плеханову заявить, что «ревизионистов в партии нет», «Ленин согнулся, лысина его покраснела, плечи затряслись в беззвучном смехе, рабочие, рядом с ним и сзади его, тоже улыбались, а из конца зала кто-то угрюмо и громко спросил:
– А по ту сторону – какие сидят?»
Спросил кто-то из «своих», из большевиков. Из ленинской фракции. Говоря другими словами: из ленинской «секты».
«Партия» и «секта» – почти синонимы. «Партия» (фр. partie, нем. partei, англ. party) означает «часть» или «группа». «Секта» (secta) – слово латинское и значит «школа», «учение». Secta является однокоренным со словом sector, «отделяющий», «отсекающий». Обособляясь в «школе», в «учении» (научном, религиозном, революционном), человек отсекает себя от целостного восприятия мира. Поэтому всякая «партия» находится в опасной близости к сектантству.
Ленин был прирождённым сектантом. Горький указывает на это с первых же страниц своего очерка «В.И. Ленин». Но, не зная всего комплекса их отношений, этого не понять.
Солженицын в «Красном колесе» предполагает, что впервые сектантские настроения возникли у Ленина после сильной душевной травмы, нанесённой ему Плехановым во время их первой встречи в Швейцарии. «С каким ещё молодым восторгом и даже влюблённостью ехал он тогда в Швейцарию на свидание с Плехановым, получить от него корону признания. И, посылая дружбу свою вперёд, в письме из Мюнхена – тому «Волгину», – в первый раз придумал подписаться «Ленин». Всего-то нужно было – не почваниться старику, всего-то нужно было одной великой реке признать другую и вместе с ней обхватить Россию.
Молодые, полные сил, отбывши ссылку, избежав опасностей, вырвавшись из России, везли им, пожилым заслуженным революционерам, проект «Искры», газеты-организатора, совместно раздувать революцию! Дико вспомнить – ещё верил во всеобщее объединение с экономистами и защищал даже Каутского от Плеханова – анекдот! Так наивно представлялось, что все марксисты – заодно и могут дружно действовать. Думали: вот радость им везём – мы, молодые, продолжаем их.
А натолкнулись – на задний расчёт: как удержать власть и командовать. Решительно безразличен оказался Плеханову этот проект «Искры» и раздувание пламени по России – ему только нужно было руководить единолично. И для того он хитрил и представлял Ленина смешным примиренцем, оппортунистом, а себя – каменным революционером. И преподал урок преимущества в расколе: кто требует раскола – у того линия всегда твёрже».
Версия Солженицына подтверждается перепиской Ленина с Горьким в период пребывания писателя на Капри и создания так называемой «каприйской школы» для рабочих-эмигрантов из России, организованной вместе с Луначарским, Алексинским и другими. Все они, по мнению Ленина, были «махистами», «ревизионистами», посягнувшими на учение Маркса, которое Ленин не просто считал единственно верным, но единственно верным считал именно своё понимание марксизма. Кстати, как раз в этом вопросе (борьбе с «махистами») он оказался солидарен с Плехановым. Но это ни о чём не говорит. Когда лидер секты освобождается от соперников, он может прибегнуть к помощи своего самого заклятого врага. Это тоже логика сектантского поведения: «отсекать» для своей пользы врага от чужой «части», использовать его, внося раскол и в его «часть» тоже. Таким образом сектант «убивает двух зайцев».
Надпись на венке от Горького – «Прощай, друг» – была, конечно, ритуальной. Но не был Горький и врагом Ленина. Просто он был нравственно потрясён и раздавлен волной «красного террора», который Ленин планировал ещё до революции. Горький и в страшном сне не мог представить, что чаемая им революция выльется в массовое самоистребление народа, гибель интеллигенции и методическое уничтожение большевиками (Сталиным) своей же политической элиты. Конечно, он мечтал о другом. О «культурной роли». Об «освобождении энергии демократии».
Если Ленин был сектантом, то Горький был еретиком. Существует легенда, что Ягода, прочитав предсмертные дневники Горького, вздохнул:
– Как волка ни корми, он всё в лес смотрит.
В этом и состоит «контрапункт» загадочного союза Горького с Лениным. С церковной точки зрения еретик и сектант недалеко отстоят друг от друга. Ересь может привести к созданию секты, а всякая секта есть ересь. Однако во внецерковном смысле еретик и сектант почти антонимы. Еретик стремится вырваться за пределы «абсолютной истины», утверждая свой произвол, а сектант, напротив, ревностно охраняет «абсолют», при этом претендуя на его обладание. Для еретика всякая окончательная истина есть ложь, от которой он отказывается, как только она объявляет себя окончательной. Сектант, наоборот, ищет окончательную истину, которая всё в мире строго расставит по своим местам. Еретик бежит от догмы, сектант стремится к ней.
Почему их притягивало друг к другу? Почему, как ни относиться к очерку Горького о Ленине, Горький искренне горевал о смерти «Ильича» и «плакал» о нём, как плакал при известии о смерти Толстого?
Большая часть их переписки каприйского периода – это жестокая перепалка, выражаясь по-ленински, «драчка». Но при этом они считают друг друга «товарищами», обращаются «дорогой мой человек», «дружище» и т.п. Не надо быть крупным психологом, чтобы понять: внутри одной партии Горький и Ленин были несовместны. Оба давили один на другого своими «авторитетами», оба претендовали на лидерство, пусть понимая его по-разному. Внутри партии это были два сома, в одном аквариуме. Но если у Горького, кроме аквариума, были иные водоёмы для питания и нереста, то у Ленина, кроме его партии, не было решительно ничего. Поэтому по сектантским законам он должен был ненавидеть Горького. А между тем подобие дружбы действительно существовало, этого нельзя отрицать. Может быть, их притягивало друг к другу по объективным законам, как притягивает всякие очень крупные тела, планеты или корабли.
Для Ленина Горький – это одновременно и партийный фракционер, и великий писатель. Как фракционер (Ленин часто повторяет это словечко, чтобы напомнить Горькому его status quo) Горький виноват перед Лениным бесконечно! Он посягнул на сектантскую этику! Мало того, что вместе с другими большевиками – Богдановым и Луначарским – «ревизует» марксизм да еще создаёт в этом духе школу для рабочих, куда – это просто возмутительно! – приглашает Ленина читать лекции! Он выносит сор из избы! Он объявляет о своих «богостроительских» идеях в печати и даже – это выше сектантского понимания! – присылает в любимое детище Ленина, газету «Пролетарий», статью «Разрушение личности», где солидаризуется с «ревизионистскими» идеями Богданова. Богданов в это время находится в Женеве и выслушивает от Ленина мнение не печатать статью. Богданов, как и Ленин, соредактор «Пролетария» (третий И.В. Дубровинский). Богданов возмущён. Не печатать Горького! Богданов требует «третейского суда», говоря партийным языком, «тройки». И проигрывает. Дубровинский на стороне Ленина.
И вот Ленин, нисколько не стесняясь, сообщает об этом «другу»: «Когда я, прочитав и перечитав Вашу статью, сказал А. А-чу (Богданову. – П.Б.), что я против её помещения, тот стал темнее тучи. У нас прямо нависла атмосфера раскола. Вчера мы собрали нашу редакционную тройку в специальное заседание для обсуждения вопроса».
Богданов возмущён. Горький «изумлён». Получив от Богданова письмо и понимая, что в родной партии цензура покруче царской, он отвечает Богданову: «Дорогой и уважаемый Александр Александрович! До Вашего письма получил я три листа, свирепо исписанных Ильичём, и – был изумлён – до смерти! Ибо странно мне и, не скрою, смешно видеть себя причиной «драки», как Ильич выражается». Статья Горького не была напечатана в «Пролетарии». Ленин перекрыл Горькому – как идеологу – выход в партийную печать.
«Разрушение личности» (1908) не просто программная статья Горького, но и единственная его философская работа. И хотя в «Пролетарии» не было философского отдела, для Горького могло быть сделано исключение. Пусть с редакционной оговоркой. Пусть с ленинской критикой в том же номере. Но так думает нормальный журналист, а не руководитель секты. Для Ленина допущение Горького как идеолога в большевистскую прессу невозможно.
Горький пытался примирить «эмпириомониста» Богданова, «религиозного марксиста» Луначарского с «правильным марксистом» Лениным, не понимая (или понимая?), что тем самым только страшно раздражает Ильича. Примирение, объединение – это идеологическая стратегия. А стратегия Ленина была направлена на раскол. Горький-«примиренец», таким образом, вытеснял Ленина как идеолога раскола. И Ленин безошибочным сектантским чутьём почувствовал грозящую ему с этой стороны опасность.
Прямо устранить Горького из партии он не мог. Именно от Горького и через Горького шли в большевистскую кассу финансовые потоки. Каким бы ни был Ильич аскетом, но жизнь в Париже и Женеве была недешёвой. Как финансовый источник, как «разводящий» финансовые потоки (между прочим, в сотрудничестве с Богдановым) Горький устраивал Ленина. Горький был посвящён в истории «эксов» на Кавказе, то есть знал о грабежах большевиков.
Бесконечно посылая Горькому в письмах поклоны как «великому писателю» и даже соглашаясь с тем, что «художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии», бесконечно справляясь о здоровье Горького (который живёт на одном из самых дорогих европейских курортов – Капри), бесконечно целуя ручку М.Ф. (Марии Фёдоровне Андреевой), Ленин только и делает, что отсекает, и отсекает, и отсекает Горького от своей партии.
Почему? Потому что Горький – вождь фактический, настоящий! Ленин прекрасно понимал, какой это колоссальный авторитет и какая угроза его сектантскому вождизму. Поэтому он не давал ни малейшего шанса для реального участия Горького в идеологии партии. Финансы – ради бога! «Мать»? Слабовато. Ленин не скрывает этого. Но «очень своевременная книга»! Да даже о новой повести Горького «Исповедь», напичканной размышлениями о Боге и являющейся манифестом «богостроительства», Ленин отзывается почти равнодушно. Надумал было написать сердитое письмо, да раздумал. Или написал, но не послал. «Зря не послали!» – злится Горький, не понимая (или понимая?), с кем имеет дело. С лидером секты. Матёрым. Непререкаемым. Бескомпромиссным. Но только в том, что касается вопросов секты. Во всём остальном это «душа-человек»!
«Все вы склокисты!» – пишет Горький Ленину о его разногласиях с «махистами». «Меньшевики выиграют от драки!» Затем пытается урезонить Ленина простыми человеческими словами, опять-таки не понимая (или понимая и поступая, может быть, даже назло Ленину?), что сектанта переубедить нельзя. С сектантом можно говорить как с нормальным человеком до тех пор, пока речь не зашла о делах сектантских. Об охоте, о рыбалке, о литературе, о мировой культуре, о женской красоте. Но как только вы коснулись дел секты, вы или сектант, подчиняющийся решению лидера, или вас отсекают. Или… устраняют. Впрочем, в случае философских распрей Ленина с Горьким в этой крайней мере не было необходимости. Но уже в 1918 году готовящийся в лидеры большевистской секты Сталин напишет в партийной печати о «Несвоевременных мыслях», что Горького «смертельно потянуло в архив».
«Знаете что, дорогой человек, – с наигранной наивностью пишет Ильичу Горький. – Приезжайте сюда, до поры, пока школа еще не кончилась, посмотрите на рабочих, поговорите с ними. Мало их. Да, но они стоят Вашего приезда. Отталкивать их – ошибка, более чем ошибка».
Несколько раз Ленин отказывался приехать на Капри. Это становилось уже неприличным. Хотя Ленин прекрасно знал разницу между Горьким и Плехановым. Знал о горьковском такте, о том, что Ленина на Капри не только не станут унижать, а, напротив, Горький расстарается, чтобы Ленин чувствовал себя как можно комфортнее. Обычному человеку не понять этой нечеловеческой сектантской логики. Но она работала у Ленина безупречно. И она никогда его не подводила.
«Дорогой А.М.! Насчёт приезда – это Вы напрасно. Ну к чему я буду ругаться с Максимовым, Луначарским и т.д. (Да зачем же непременно «ругаться»? – П.Б.) Сами же пишете: ершитесь промеж себя – и зовёте ершиться на народе. Не модель. А насчёт отталкиванья рабочих тоже напрасно. Вот коли примут наше приглашение и заедут к нам (в Париж, где ленинская школа для рабочих. – П.Б.), – мы с ними покалякаем, повоюем за взгляды одной газетины, которую некие фракционеры ругают (давно я это от Лядова и др. слышал) скучнейшей, малограмотной, никому не нужной, в пролетариат и социализм не верящей».
Что это за «газетина»? И что это за «фракционеры» такие таинственные? Поразительно! Ленин настолько обозлён, что даже не стесняется признаться Горькому, что пользуется наушничеством «Лядова и др.», которые уже донесли ему мнение Горького о «Пролетарии». Он даже не спорит с Горьким. Выкрикивает какие-то слова, из которых можно понять одно: или я – или никто!
Встреча Горького с Лениным в присутствии Богданова на Капри состоялась. Горький Ленина «дожал». Да и невозможно уже было отказывать «великому писателю». Тем более писателю, который посвятил целое произведение («Мать») тому, чтобы изобразить большевистских сектантов святыми. Который написал о большевиках новое «евангелие».
В очерке Горького о Ленине эта встреча описана в мягких тонах. Но и здесь можно почувствовать леденящее дыхание сектантства.
«После Парижа мы встретились на Капри. Тут у меня осталось очень странное впечатление: как будто Владимир Ильич был на Капри два раза и в двух резко различных настроениях.
Один Ильич, как только я встретил его на пристани, тотчас же решительно заявил мне:
– Я знаю, вы, Алексей Максимович, всё-таки надеетесь на возможность примирения с махистами, хотя я вас предупреждал в письме: это – невозможно! Так уж вы не делайте никаких попыток.
Затем я сказал ему, что А.А. Богданов, А.В. Луначарский, В.А. Базаров – в моих глазах крупные люди, отлично, всесторонне образованные, в партии я не встречал равных им.
– Допустим. Ну, и что же отсюда следует?
– В конце концов я считаю их людьми одной цели, а единство цели, понятое и осознанное глубоко, должно бы стереть, уничтожить философические противоречия…
– Значит – всё-таки надежда на примирение жива? Это – зря, – сказал он. – Гоните её прочь и как можно дальше, дружески советую вам! Плеханов тоже, по-вашему, человек одной цели, а вот я – между нами – думаю, что он – совсем другой цели, хотя и материалист, а не метафизик.
Затем он азартно играл с Богдановым в шахматы и, проигрывая, сердился, даже унывал, как-то по-детски. Замечательно: даже и это детское уныние, так же как его удивительный смех, не нарушали целостной слитности его характера.
Был на Капри другой Ленин – прекрасный товарищ, весёлый человек, с живым и неутомимым интересом ко всему в мире, с поразительно мягким отношением к людям.
Был в нём некий магнетизм, который притягивал к нему сердца и симпатии людей труда. Он не говорил по-итальянски, но рыбаки Капри, видевшие и Шаляпина, и немало других крупных русских людей, каким-то чутьём сразу выделили Ленина на особое место. Обаятелен был его смех – «задушевный» смех человека, который, прекрасно умея видеть неуклюжесть людской глупости и акробатические хитрости разума, умел наслаждаться и детской наивностью «простых сердец».
В письмах к Богданову Горький признавался, что любит Ленина. А в очерке о Ленине утверждает, что Богданов в Ленина был просто «влюблён». Между тем вот разговор Ленина с Богдановым:
«– Шопенгауэр говорит: «Кто ясно мыслит – ясно излагает», я думаю, что лучше этого он ничего не сказал. Вы, товарищ Богданов, излагаете неясно. Вы мне объясните в двух-трёх фразах, что даёт рабочему классу ваша «подстановка» и почему махизм – революционнее марксизма?
Богданов пробовал объяснять, но он говорил действительно неясно и многословно.
– Бросьте, – советовал Владимир Ильич. – Кто-то, кажется – Жорес, сказал: «Лучше говорить правду, чем быть министром», я бы прибавил: и махистом».
Богданов говорил «многословно», потому что Богданов, в отличие от Ленина, был философом. Он был автором трёхтомного труда «Эмпириомонизм», нескольких других книг по философии и множества статей. Горький, эрудиция которого многих поражала, был восхищён знаниями Богданова.
Ленин ничего не говорит от себя, но при этом рубит фразы так, словно он обладатель абсолютной истины. Таковым он себя и считал, и этой истиной был марксизм. Богданов был «ищущим» материалистом. Марксизм не был для него догмой. Богданов искал новые пути в материалистической философии. И вот это-то сектанта Ленина больше всего и злило в Богданове. Потому что, если кто-то начинает «искать», вся пирамида власти в секте рухнет.
Может, Горький лукавил, когда писал о любви к Ленину, своей и Богданова? Думается, нет. Настоящий сектантский вождь тем и отличается, что умеет влюблять в себя людей. Чем? А вот своей «цельностью», своим «аскетизмом», своей беспредельной преданностью секте. Наконец, особенным «магнетизмом», о котором не случайно пишет Горький. Думается, Ленин завораживал Горького именно этим.
Тем не менее Горький не остался в долгу у Ленина. Книга «Материализм и эмпириокритицизм», предложенная издательству «Знание», по настоятельному письму Горького К.П. Пятницкому была отвергнута так же, как Ленин отверг «Разрушение личности». Книга целиком была посвящена критике «махизма», разгрому же Богданова отводилась отдельная глава. И хотя имя самого Горького в ней ни разу не было упомянуто, цель книги была понятна.
В этот раз Горький не стал поступать как «рыцарь» (что было ему свойственно) и, не прочитав рукописи книги Ленина, написал Пятницкому: «Относительно издания книги Ленина: я против этого, потому что знаю автора. Это великая умница, чудесный человек, но он боец, и рыцарский поступок его насмешит. Издай «Знание» эту его книгу, он скажет: дурачки, – и дурачками этими будут Богданов, я, Базаров, Луначарский».
Слово «боец» следовало заменить словом «сектант». Настоящий боец не смеётся над рыцарским поступком.
Но гораздо важнее часть письма, где Горький объясняет, почему его философские симпатии на стороне Богданова, а не Ленина. «Спор, разгоревшийся между Лениным – Плехановым, с одной стороны, Богдановым – Базаровым и Ко, с другой – очень важен и глубок. Двое первых, расходясь в вопросах тактики, оба веруют и проповедуют исторический фатализм, противная сторона – исповедует философию активности. Для меня ясно, на чьей стороне больше правды…»
«Материализм и эмпириокритицизм» (с трудом, но Ленин всё-таки издал свою книгу) был направлен против корня мировоззрения Горького – Человека. «Всё – в человеке, всё – для человека». А у Ленина? «Быть материалистом – значит признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств. Признавать объективную, т.е. не зависящую от человека и от человечества истину (курсив мой. – П.Б.), – значит так или иначе признавать абсолютную истину». Как это «не зависящую от человека»? Ведь именно это Горький отрицал всю жизнь! Человек способен на всё. Он может даже «построить» Бога.
А Ленин? «Для Богданова (как и для всех махистов) признание относительности наших знаний исключает самомалейшее допущение абсолютной истины. Для Энгельса из относительных истин складывается абсолютная истина. Богданов – релятивист. Энгельс – диалектик».
Энгельс, может быть, «диалектик», но эта диалектика органически противна мироощущению Горького. Именно через отрицание мира как суммы ветхих «относительных истин» к новой истине, но созданной уже Человеком, стремится Горький. Он еретик. А сектант Ленин предлагает ему встать по стойке «смирно» перед Марксом и Энгельсом.
Книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» возмутила Горького ещё и тоном своим. Это был не философский спор, а выволочка лидера фракции «зарвавшимся» фракционерам. Даже непонятно, зачем Ленин столько читал, готовясь к написанию книги, зачем привлёк столько авторитетных философских имён? Ведь цель книги была сразу обозначена в подзаголовке: «Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии». Если «реакционной», то о чём тут было спорить?
Получив книгу Ленина, изданную в Москве в 1909 году издательством «Зерно», Горький пришёл в ярость! «Получил книгу Ленина, – писал он Богданову, – начал читать и – с тоской бросил ее к чёрту. Что за нахальство! Не говоря о том, что даже мне, профану, его философические экскурсии напоминают, как ни странно – Шарапова и Ярморкина*, с их изумительным знанием всего на свете – наиболее тяжкое впечатление производит тон книги – хулиганский тон!
И так, таким голосом говорят с пролетариатом, и так воспитывают людей «нового типа», «творцов новой культуры». Когда заявление «я марксист!» звучит как «я – рюрикович!» – не верю я в социализм марксиста, не верю! И слышу в этом крике о правоверии своём – ноты того же отчаяния погибели, кое столь громко в «Вехах» и подобных надгробных рыданиях.
Все эти люди, взывающие городу и миру: «я марксист», «я пролетарий», – немедля вслед за сим садящиеся на головы ближних, харкая им в лицо, – противны мне, как всякие баре; каждый из них является для меня «мизантропом, развлекающим свою фантазию», как их поименовал Лесков. Человек – дрянь, если в нём не бьётся живое сознание связи своей с людьми, если он готов пожертвовать товарищеским чувством – самолюбию своему.
Ленин в книге своей – таков. Его спор «об истине» ведётся не ради торжества её, а лишь для того, чтоб доказать: «я марксист! Самый лучший марксист это я!»
Как хороший практик – он ужаснейший консерватор. «Истина незыблема» – это для всех практиков необходимое положение, и если им сказать, что, мол, относительна всякая истина – они взбесятся, ибо не могут не чувствовать колебание почвы под ногами. Но беситься можно и добросовестно – Ленину это не удалось. В его книге – разъярённый публицист, а философа – нет: он стоит передо мной как резко очерченный индивидуалист, охраняющий прежде всего те привычки мыслить, кои наладили его «я» известным образом и – теперь будет и уже, и хуже. Вообще – бесчисленное количество грустных мыслей вызывает его работа – неряшливая, неумелая, бесталанная».
Эти слова – приговор еретика сектанту. Это взрыв возмущения человека ищущего против догматика, рыцаря истины против насильника её. Но поразительно: это не мешало Горькому любить Ленина!
«Люблю его – глубоко, искренно, а не понимаю, почему взбесился человек, какие ереси (курсив мой. – П.Б.) узрел?» – писал он снова Богданову. И ему же: «Мне кажется, что Ленин впадает в декаданс и влечёт за собой не только разных юнцов, но и людей серьёзных». И ему же: «Товарищ Л уважает кулак – мы, осенью, получим возможность поднести к его носу кулачище, невиданный им. Он, в конце концов, слишком партийный человек для того, чтобы не понять, какая скверная роль впереди у него».
Это была уже прямая угроза, которая говорит о том, что Ленин не напрасно боялся Горького. В том же письме Богданову Горький заявляет: «Наша задача – философская и психическая реорганизация партии, мы, как я это вижу, в силах задачу сию выполнить – к выполнению её и должна быть направлена вся масса нашей энергии». Вот оно что…
В истории конфликта Ленин – Горький – Богданов политическую победу одержал Ленин. Каприйская рабочая школа раскололась и закрылась. С 1910 года личные отношения Горького с Богдановым были порваны по причинам не вполне понятным. С Лениным Горький поддерживал отношения и переписку вплоть до отъезда из России в 1921 году. Но это не было дружбой. Скорее союзом исторических фигур, коими они себя, конечно, осознавали. Любил ли Ленин Горького? Сказать трудно, если не считать любовью банальные письменные заботы о здоровье и советы лечиться у лучших швейцарских врачей («Пробовать на себе изобретения большевика – это ужасно!»). Но Горький Ленина – любил. «С гневом», как признался Горький Ромену Роллану, но любил. Так же, как любил Толстого, Шаляпина и других русских людей. С изумлением каким-то любил. Будто не понимая: откуда они берутся такие /пассионарные/?»
Литературный обозреватель «Литературной газеты» писатель Павел Валерьевич Басинский
