Мордвинцева В. И. Сарматы, Сарматия и Северное Причерноморье
Мордвинцева В. И. Сарматы, Сарматия и Северное Причерноморье // Вестник древней истории. — 2015. — № 1. — С. 135–144.
На карте мира, составленной Марком Випсанием Агриппой в I в. до н. э., территория, известная ранее под названием Скифия, обозначена как Сарматия. Поскольку два народа выглядели практически одинаково в глазах представителей античной цивилизации, встает вопрос о причинах смены одного этнического топонима другим. Название «Сарматия» возникло в рамках инокультурной нарративной традиции, поэтому внешним наблюдателем в качестве эпонима для этого региона могла быть выбрана наиболее активная часть варварского населения этого региона, с которой контактировали, вели переговоры, заключали союзы представители греко-римской цивилизации. Скорее всего, этнонимом «сарматы» была обозначена некая элитарная группа, являющаяся субъектом международной политики. Этот вывод косвенно подтверждается письменными и эпиграфическими свидетельствами.
Сарматы, Сарматия и Северное Причерноморье — неразрывно связанные между собой дефиниции. Северное Причерноморье — понятие, под которым историки античности и археологи обычно понимают побережье Черного и Азовского морей, от устья Дуная на западе до Геленджикской бухты на востоке с основанными здесь греческими колониями1. К прибрежной полосе с очагами античной цивилизации примыкали земли, заселенные варварами, ограниченные с севера, согласно античным представлениям, легендарными Рифейскими (или Рипейскими) горами и Ледовитым океаном2. О глубине проникновения греков на варварскую территорию можно судить по данным географических руководств, упоминающих названия рек, поселений и урочищ, которые греки узнавали в ходе торговых и/или политических контактов с местным населением.
Реконструкция карты Марка Випсания Агриппы
Европейская Сарматия. «Восьмая карта Европы». Составлено по «Географии» Птолемея. Отпечатано: Страсбург (1513 г.)
Вторая карта Азии заключает Сарматию, находящуюся в Азии. Отпечатано: Лондон (1770 г.)
Выделение учеными этой части Понта Евксинского в особый субрегион греческой цивилизации не случайно. Северо-восточная периферия Средиземноморско-Черноморского бассейна, «Нашего моря», как называли его древние географы3, с его развитым морским сообщением является одновременно западной оконечностью степного пояса Евразии, по которому проходили сухопутные маршруты. Здесь греки — земледельцы, мореплаватели, торговцы — познакомились с совершенно иным типом культуры — жителями степи, подвижными скотоводами, воинами-всадниками. Культурное своеобразие данного региона выразилось в том, что он стал ареной столкновения культур с разными типами ментальности, которые в ходе контактов и взаимоадаптации фактически соединились в симбиозе4.
Все побережье Понта представлялось человеку античной культуры как одно целое, как далекая периферия ойкумены5, население которой называли в общем «Pontici», т. е. «понтийцы»6. Каждый причерноморский город обладал своей спецификой, и вряд ли северопричерноморские колонии представляли собой в сознании греков некую обособленную территорию внутри понтийского региона. Специфику северопричерноморской территории определяют, таким образом, скорее не греческие поселения, а их варварское окружение, которое в разное время в греко-римской нарративной традиции называли скифами или сарматами, а населенную ими территорию — Скифией или Сарматией.
Ионийские авторы дали этой части древней ойкумены имя Скифия. Ее западные пределы Геродот ограничивал устьем Истра, южные — горами Крыма, восточные — озером Меотида и Танаисом, северные — территорией, занимаемой племенами агафирсов, невров, андрофагов и меланхленов7. Но в более поздней римской традиции практически тот же регион определен как Сарматия. На карте Агриппы конца I в. до н. э., известной через Плиния Старшего, Сарматия и Скифия Таврика занимали земли между Днепром и Волгой, а также Северный Кавказ8. Помпоний Мела (середина I в. н. э.) описывал Сарматию как большую страну, расположенную восточнее Германии, между Вислой и Истром9, земли же к западу от Танаиса он заселял разными племенами, первыми из которых названы скифы10. Клавдий Птолемей (II в. н.э.) разделил Сарматию на Европейскую и Азиатскую части. Он определил границы Европейской Сарматии Сарматскими горами (Карпаты), Германией и рекой Висла на западе, Боспором Киммерийским, Меотийским озером и рекой Танаис на востоке, Понтийским морем на юге, Венедским заливом Сарматского океана и неизвестной землей на севере11. Азиатскую Сарматию он разместил между Европейской Сарматией на западе и Скифией с частью Каспийского моря — на востоке, государствами Кавказа — на юге и неизвестной землей — на севере (Ptol. III. 8. 32.). Неустойчивость в определении западной и восточной границ Сарматии в греко-римской нарративной традиции, возможно, отражает динамику этнополитической ситуации, фиксируемой в различные периоды истории.
Топоним «Сарматия» является этнохоронимом, т. е. обозначает обширную историческую область, примыкающую к северному побережью Черного и Азовского морей (объект номинации), названную по одному из обитавших в ее пределах народов (признак номинации) в силу существующего к нему интереса (мотив номинации). Известно, что подобные наименования формируются в течение длительного времени в условиях относительной политической стабильности, после чего закрепляются в письменной традиции12. Важно отметить, что название «Сарматия» появилось как экзохороним, т. е. было генерировано в иноэтничной, внешней по отношению к ее обитателям среде, где существовала развитая литературная традиция и были разработаны первые графические карты мира. После того как этот хороним был отображен на римских картах, которые использовались, прежде всего, в политико-пропагандистских и дидактических целях13, в сознании человека греко-римской культуры он стал прочно ассоциироваться с конкретной территорией. Созданные в Римской империи карты, в отличие от словесных описаний маршрутов в периплах и периэгесах, видимо, стали структурировать сознание ее жителей и фактически формировать реальность14. Как и в случае с колониальной политикой Нового времени, древние карты выполняли также задачу разграничения мест обитания народов, указывая их территориальные пределы там, где они находились согласно политической ситуации15.
Обозначение Восточной Европы как «Сарматии» восходит к карте мира, составленной по «Хорографии» римского политического деятеля Марка Випсания Агриппы в конце I в. до н. э.16 У авторов I в. н.э. этот этнотопоним упоминается как уже вполне устоявшийся термин, хотя название «Скифия» для обозначения того же региона никогда полностью не выходит из употребления. Видимо, к I веку до н. э., т. е. перед тем, как топоним «Сарматия» был зафиксирован на графической карте мира, он уже получил признание в устной традиции, поскольку в древности введение новых фактов в научную литературу воспринималось современниками с подозрением, предпочтение отдавалось сведениям, освященным временем и авторитетом великих имен17.
Естественным образом встает вопрос о причинах смены одного этнохоронима (Скифия) другим (Сарматия). Одним из возможных объяснений этого может быть усиление в данном регионе уже существующей или появление новой группы населения, название которой стало эпонимным для всей территории, занимаемой варварскими народами к северу от черноморского побережья.
Поскольку название «Сарматия» возникло в рамках инокультурной нарративной традиции, то внешним наблюдателем в качестве эпонима могла быть выбрана наиболее активная часть варварского населения этого региона, с которой контактировали, вели переговоры, заключали союзы представители греко-римской цивилизации. Скорее всего, этнонимом «сарматы» была обозначена некая элитарная группа, являющаяся субъектом международной политики, объединенная сознанием собственной общности и, видимо, в стремлении мобилизовать вокруг себя большее число сторонников, генерирующая групповые черты и символы18. Интересно, что М. И. Ростовцев, выделяя «сарматские» памятники Приуралья, под сарматами имел в виду «господствующий класс населения»19, хотя это его мнение выражено кратко, без развернутого обоснования.
Этот вывод косвенно подтверждается письменными и эпиграфическими свидетельствами, которые относятся к эпохе, предшествующей появлению топонима «Сарматия» (IV-II вв. до н. э.). К сожалению, источники этого времени малочисленны20.
В сочинении Полибия (Hist. XXV. 2.12-13) упоминается факт участия одного «из владык Европы сармата Гатала», а также представителей Херсонеса, в заключении договора 180/179 г. до н. э. между малоазийскими правителями. Видимо, в данном случае европейские сарматы в лице их лидера выступили одним из гарантов мирного соглашения. По мнению С. Р. Тохтасьева, это упоминание могло означать политический контроль сарматов над европейскими территориями, в то время как само место их локализации могло оставаться в районе Танаиса и Меотиды21. М. И. Ростовцев относил к тому же времени события легенды о сарматской царице Амаге, переданной Полиэном, который, видимо, опирался на некий херсонесский источник22. По легенде царица защищает Херсонес, находящийся под протекторатом сарматов, от напавших на него скифов.
Ольвийский декрет в честь Протогена (IOSPE I2, 32), датирующийся 20-10 годами III в. до н. э.23, подробно описывает угрожающее положение Ольвии. В источнике прямо не называются сарматы, хотя упомянутые в декрете этнонимы саи и савдараты некоторые ученые относят к сарматским племенам24. В соответствии с текстом декрета регулярную дань с этого города получал царь Сайтафарн, который в случае недовольства ее размером мог выступить против него военным походом.
Ю. Г. Виноградов в херсонесском декрете «о несении Диониса» (IOSPE I2, 343) восстанавливает чтение «сарматы» по окончанию -prnav и возможно предваряющей их букве р, отпечаток верхней части которой сохранился, по его мнению, на эстампаже25. Упоминанием сарматов может также считаться херсонесский декрет времени Диофанта, в котором говорится о нападении скифов и «са…» на город Калос Лимен (IOSPE I2, 353).
Все эти источники в той или иной мере свидетельствуют о наличии института «покровительства» контролирующих степь этнополитических группировок греческим полисам, прежде всего Херсонесу и Ольвии. Эффективными средствами воздействия этих группировок на оседлое население Северного Причерноморья были, с одной стороны, организация военных набегов, с другой — защита от подобной опасности. Этот вывод в какой-то мере подтверждает собственная традиция ираноязычных кочевников, благодаря консервативности условий обитания сохранившаяся в горных районах Северного Кавказа (Нартовский эпос осетин), которая упоминает о грабительских набегах нартов на причерноморские города26. Примеры подобных взаимоотношений оседлого земледельческого и подвижного кочевого населения хорошо известны в мировой истории27.
Таким образом, смена названия исторической области «Скифия» хоронимом «Сарматия» свидетельствует, видимо, о смене политических партнеров эллинских городов в конце III — начале II в. до н. э., но не должно с необходимостью означать заселение степи Северного Причерноморья новыми, «сарматскими», племенами в это время28. Более того, эта территория могла быть населена многими этническими группами, как это показывают сведения VII книги «Географии» Страбона, источники которой восходят к этому времени29.
Письменные и эпиграфические источники отражают, по-видимому, взгляд на события в Северном Причерноморье со стороны представителей эллинских государств, расположенных в береговой зоне, с присущим им набором стереотипов, обусловленных уровнем социально-культурного развития их общества. То есть содержащаяся в них информация фрагментарна и однобока. Более полные и объективные сведения могут быть получены путем интерпретации археологических источников. При этом изначально встают, по крайней мере, две проблемы: 1) отличить памятники «греков» от памятников «варваров»; 2) отличить памятники «сарматов» от памятников «других варваров». Однако отождествление конкретных археологических памятников именно с сарматами является только вероятностным, в частности, по причине того, что античные авторы, помимо общегеографического смысла, употребляли этноним «сарматы» в разных значениях (причем обычно в нескольких одновременно), которые можно условно обозначить как:
1. Позитивно-этническое: конкретно-этническое (как отдельный народ, например савроматы) и собирательно-этническое (как группа родственных племен)30.
2. Негативно-этническое: не-германцы31.
3. Профессионально-нарицательное: кочевники-всадники, всадники-воины (не обязательно кочевники)32.
Но при попытках оценить с этих же позиций археологический материал возникают труднопреодолимые проблемы методического характера.
Общность любой группы людей, вне зависимости от того, осознают они ее или нет, может найти свое отражение в материальной культуре в виде ее общих элементов. Однако материальная культура обществ прошлого представлена в археологических остатках фрагментарно, как в силу частичной их утраты, так и эволюции культуры. Поэтому соотнесение материальных остатков культур прошлого с определенным типом человеческих сообществ вызывает сложности. В меньшей степени это касается хозяйственно-культурных типов, которые тесно связаны с ландшафтом и другими естественными условиями проживания человеческих коллективов (климат, наличие полезных ископаемых и др.). В большей степени проблематична этническая атрибуция конкретных археологических реалий, поскольку этнос — это лишь одна из возможных форм самоидентификации групп людей, и суть этнических различий находится в ментальной сфере.
В связи с этим, если понимать под сарматами конкретное этническое объединение, то приходится признать, что шансов выделить его средствами археологии среди других одновременных этнических групп населения Северного Причерноморья немного. Кроме того, отсутствуют подробные этнографические описания «сарматского этноса», прежде всего детали, которые позволили бы сопоставить конкретные материальные остатки именно с сарматами, а не с какими-то другими народами той же языковой или хозяйственно-территориальной общности.
Несмотря на ограниченные возможности археологического материала для создания этнических реконструкций при отсутствии подробных исторических данных, именно этническая модель была изначально применена и используется в настоящее время при идентификации археологических памятников сарматов33. На основе стереотипов, сформировавшихся при обобщении нарративной традиции, были выработаны представления о территории обитания сарматских племен, основных этапах их этнополитической истории, и даже конкретных признаках материальной культуры34. Определились также основные направления исследования: поиск материальных следов завоевания Скифии сарматами; выявление отдельных волн миграций с востока и сопоставление каждой из них с новым сарматским этносом, что отразилось в хронологии и периодизации «сарматской археологической культуры»; выделение признаков «сарматизации» в материальной культуре других варварских народов Северного Причерноморья, а также населения греческих городов. Главным недостатком этнической модели является то, что в инновациях, появляющихся в материальной культуре различных областей Северного Причерноморья в течение сарматской эпохи, непременно видят свидетельство физического присутствия/перемещения представителей конкретного этноса, отказывая тем самым в возможности влияния других факторов (социального, политического, экономического, религиозного) на культурные изменения. Это ведет к тенденциозности и запрограмированности выводов. В итоге археологические источники выступают лишь как иллюстративный материал и не используются как полноценный источник объективной информации.
Хозяйственно-культурная модель представляется более перспективной для интерпретации изменений, фиксируемых в Северном Причерноморье в сарматскую эпоху. В понимании большинства археологов сарматы — в первую очередь кочевники35. Трудами этнографов установлено, что кочевнический культурнохозяйственный тип мало изменялся с течением времени, поскольку практически не менялись или менялись незначительно, природные условия, основной состав стада (конь, овца), орудия производства. Условия жизни кочевников таковы, что археологическими следами их жизнедеятельности могут быть остатки временных стоянок (зимников) и погребальные памятники. На подвижный образ жизни должны указывать, следовательно, преобладание курганов и чрезвычайно малое число поселений со слабо выраженным культурным слоем, или же их отсутствие36. Выявление памятников кочевников позволило бы определить границы и проследить динамику распространения их культуры.
Для решения этой задачи по отношению к Сарматии рассмотрим вкратце археологическую ситуацию, которая в сарматскую эпоху, т. е. с III в. до н. э. по середину III в. н. э., сложилась в двух регионах степи Восточной Европы: Нижнем Поволжье («прародина» сарматов, согласно традиционной точке зрения) и Северном Причерноморье (территория, на которую, как полагают, была направлена «сарматская экспансия»).
Степи Нижнего Поволжья — регион, который считается большинством исследователей родиной сарматов, эталоном при сравнении с материалами других территорий. Широкомасштабные раскопки многочисленных экспедиций ИА и ЛОИА АН СССР / РАН, а также местных научных организаций — Волгоградского государственного педагогического института и Волгоградского государственного университета, проведенные в 1950-1990-е годы, дали обширный материал, который в большой своей части опубликован, в том числе в монографиях37. Основными археологическими памятниками на этой территории в IV в. до н. э. — IV в. н. э. являются погребения в курганах. Здесь обнаружено также несколько находок вещей в курганных насыпях без человеческих остатков II-I вв. до н. э. (так называемые «ритуальные клады»). Материал представлен практически одной категорией памятников, что делает возможным их более или менее корректное сопоставление между собой. Соответственно, по изменениям в погребальном обряде в «развитии культуры» выделяется три этапа: раннесарматский, или «прохоровский» (IV-III — I в. до н. э.; с выделением особого «развитого» этапа середины — второй половины II в. до н. э. — I в. до н. э.); среднесарматский (I в. — середина II в.); позднесарматский (вторая половина II-IV в.)38.
К IV-III вв. до н. э. относится небольшое число погребальных комплексов. Их сложно датировать, поскольку они очень бедны погребальным инвентарем. Построив шкалу относительной хронологии погребений, В. М. Клепиков выделил группу комплексов III в. до н. э.39 Примерно с середины II в. до н.э. количество курганных некрополей в Нижнем Поволжье значительно возрастает. Большинство их непрерывно использовалось до III в. н. э., что говорит об относительной стабильности здешнего населения. Формы погребальных сооружений разнообразны: узкие прямоугольные могилы, ямы с заплечиками, подбойные могилы и катакомбы. В одном могильнике и даже в одном кургане могут быть представлены разные формы могил. Погребения, как правило, впущены в курганные насыпи более раннего времени. Погребенные лежат на спине, вытянуто, головой на юг, хотя ориентировка может сильно варьировать, особенно в курганах, где могилы расположены по кругу. Стандартный набор погребальных приношений состоит из ноги барана с ножом и лепного сосуда. Реже в погребениях людей обоего пола находят лепные курильницы, бронзовые зеркала (часто во фрагментах). Мужские захоронения сопровождает оружие (меч, кинжал, стрелы), оселки, пряжки. В женских погребениях находят украшения (бусы, височные подвески или серьги), пряслица, туалетные ложечки. При этом отмечены женские погребения с оружием и мужские погребения с бусами и пряслицами. Многочисленные в этот период детские погребения обычно безинвентарны, либо содержат только стандартный набор погребальных приношений.
В III — первой половине II в. до н. э. социальная стратификация слабо выражена в погребальном обряде. Мужские погребения различаются по составу и количеству оружия, женские — количеством и разнообразием украшений. Элитные захоронения (погребения с особенно пышным погребальным инвентарем) в это время не зафиксированы.
Ситуация изменяется в середине — второй половине II в. до н. э. Появляются комплексы, которые по составу и качеству инвентаря резко отличаются от большинства захоронений. В женских погребениях элиты обнаружены разнообразные золотые украшения, в том числе браслеты с зооморфными окончаниями, драгоценные чаши и т. д. Наибольшее число импортных статусных вещей указывает на связи с Прикубаньем, некоторые предметы связаны по происхождению с эллинистическим Востоком (прежде всего с селевкидским Ираном). К этому периоду относится также несколько детских погребений, которые также могут быть интерпретированы как комплексы элиты. В них обнаружены золотые браслеты и золотые височные подвески. Наличие детских погребений с предметами социального престижа может служить свидетельством наследования социального статуса в обществе40.
В мужских захоронениях элиты появляются новые, не известные ранее категории вещей: золототканая и расшитая золотыми бляшками одежда, мечи в украшенных золотом ножнах, деревянные чаши с золотыми обкладками, деревянные резные, покрытые золотом пластины (так называемые «ритуальные жезлы»)41, поясные наборы, украшения упряжи. Особенно показательны находки поясных пластин разнообразных форм и выполненных из различных материалов (золота, серебра, бронзы, гагата). Аналогичные артефакты происходят из погребальных комплексов евразийских степей от Урала до Монголии и Китая42. До II в. до н. э. у населения Нижнего Поволжья была, видимо, другая традиция ношения поясов: вместо поясных пластин и пряжек использовались заканчивающиеся ворворками завязки43.
Интересное явление, зафиксированное только для района Волго-Донского междуречья и Волжского Левобережья, представляют собой находки в курганах ритуальных захоронений вещей без человеческих остатков: в Жутово, курган 2744, и Качалинской45. В этих «кладах» представлены в основном украшения и детали упряжи, а также фрагментированные драгоценные сосуды.
Особое место среди мужских комплексов элиты занимает погребение 1 Косики второй половины I в. до н. э.46 Оно было совершено вне курганного могильника, в естественном холме («бугор Бэра») и содержало большое количество статусных вещей. Часть из них, очевидно, имеет прикубанское происхождение: серебряная ложка с головкой хищника на конце, золотые браслет-наручь, малые бляхи-фалары, футляр для бритвы. К этому комплексу относится также целая серия импортных серебряных сосудов, в том числе эллинистическая полусферическая чаша с позолоченным гравированным орнаментом, таз италийского производства, сосуд с крышкой и ручками в виде кабанов, а также пиксида с гравированным орнаментом. Чаша, судя по схеме орнамента, происходит, видимо, из эллинистического Ирана47. Гравированные изображения на сосуде с зооморфными ручками и на пиксиде также говорят в пользу их иранского производства48. Там же были изготовлены, по-видимому, седельные парные фалары49. Ножны меча с выступами по краям имеют аналогии в памятниках Алтая50. Поясные пряжки традиционно соотносятся с предметами из Сибирской коллекции, хотя точное их происхождение трудно установить с определенностью51. Ложковидные подвески встречаются в поясных наборах на широкой территории Евразийской степи: в Западном Прибайкалье52, в Хакасско-Минусинской котловине (тагарско-таштыкский этап II-I вв. до н. э.)53. Самой удивительной находкой в этом погребении являются золотые листья погребального венка54. Венки играли важную роль в погребальной практике греков и римлян55. Их находят в греческих и римских погребениях начиная с классического периода до конца римского времени, в том числе в некрополях греческих городов Северного Причерноморья. На варварской периферии Боспора, в могильниках Нижнего Поволжья, Прикубанья и Северного Кавказа остатки погребальных венков не известны. Захоронение Косики — редкий случай использования этого типично греческого элемента погребального ритуала на обширной варварской территории от Кубани до Волги.
Таким образом, женские и мужские погребальные комплексы элиты этого периода показывают различное направление связей. В женских погребениях превалируют предметы социального престижа, указывающие на контакты с Прикубаньем и эллинистическим Ираном. Мужские погребения выявляют связи с культурами Алтая и Минусинской котловины, а также с эллинистическим Ираном и Прикубаньем.
Период с I по середину II в. н. э. отмечен определенными изменениями в погребальном обряде. Археологические памятники этого периода представлены исключительно курганными погребениями. Формы могильных ям остаются прежними, но в это время впускные погребения в курганы более раннего времени постепенно сменяются основными погребениями под небольшими индивидуальными насыпями. Резко уменьшается число детских погребений. Стандартный набор погребальных приношений практически не меняется, но среди посуды преобладают гончарные сосуды, обычно представленные миской и кувшином.
В то же время изменяется качественный состав погребального инвентаря комплексов элиты. В них преобладают вещи, изготовленные в Северном Причерноморье, хотя часто и по восточным образцам. В комплексах высшей элиты среди «дальних» импортов, современных погребениям, большую долю составляет теперь римская бронзовая и серебряная посуда. Специфика погребений элиты данного региона представлена чашами с зооморфными ручками.
В период со второй половины II до IV в. н. э. наблюдается определенная стандартизация погребального обряда. Погребения совершаются в курганах под индивидуальными насыпями. Среди форм могильных ям преобладают подбойные и узкие прямоугольные могилы. Умерших кладут в могилу головой на север. Многие черепа носят следы искусственной деформации. При этом стандартный состав погребальных приношений не меняется. По-прежнему это глиняная посуда и кости передней ноги овцы с ножом. Вновь увеличивается процент лепной посуды. В это время количество погребений элиты значительно сокращается, среди них нет выдающихся погребений, демонстрирующих дальние социальные связи.
Обзор археологических памятников Нижнего Поволжья позволяет сделать следующие выводы. Стандартные погребения в этом регионе в течение всей сарматской эпохи отличает наличие животной пищи в виде ноги барана и посуды — лепной или гончарной. Для мужских ординарных погребений характерно наличие оружия, для женских — украшений (височные кольца, бусы), пряслиц, зеркал.
Сравнение состава погребальных комплексов элиты различных хронологических периодов показывает изменение вектора социально-политических контактов примерно с середины I в. до н. э. До этого времени элита Нижнего Поволжья была связана, видимо, в основном, с Прикубаньем и культурами евразийской степи. Во второй половине I в. до н.э. в Нижнем Поволжье впервые появляются элитные погребения с особенно богатым и разнообразным инвентарем (Косика), которые особенно хорошо представлены комплексами I в. н. э. (курганные могильники Жутово, Октябрьский, Барановка, Бердия и др.). Наличие в этих погребениях большого количества импортов италийского и провинциально-римского производства, а также гончарной керамики и ювелирных изделий северопричерноморского происхождения указывает на переориентацию политической элиты нижневолжского региона на центры античной цивилизации. Находка китайского лакового изделия в одном из погребений могильника Октябрьский, расположенного на месте древней волго-донской переволоки56, свидетельствует также о том, что местные племена выступали посредниками в трансевразийской торговле, объединяющей степь и бассейн Средиземного моря. Появление элитных погребений маркирует ситуацию перегруппировки политической элиты, централизации власти, борьбы за сферы влияния и доступ к благам цивилизации57. Исчезновение со второй половины II в. н. э. погребений с особо пышными погребальными приношениями может означать дезинтеграцию элит, что могло быть вызвано определенной потерей интереса античных центров к этой территории, нарастанием конфликтов между самими этими центрами и началом упадка Римской империи, сопровождавшегося неспособностью контролировать ситуацию на всех ее границах.
Теперь обратимся к памятникам собственно Северного Причерноморья, т. е. территории, которая фигурировала в античной нарративной традиции как Сарматия — степи между Днепром и Доном, примыкающей к северному побережью Черного и Азовского морей. В этом регионе археологические памятники сарматской эпохи представлены поселениями, курганными и грунтовыми погребениями, а также ритуальными кладами. Разнообразие памятников, видимо, является причиной того, что до сих пор не создана единая непротиворечивая периодизация, учитывающая все их категории. К этой территории обычно применяется периодизация, разработанная на материале памятников волго-уральских кочевников58, что в известной степени искажает реальную картину.
ПОСЕЛЕНИЯ
В рассматриваемый хронологический период на территории, прилегающей к северному побережью Черного и Азовского морей, В. П. Былкова выделяет две основные группы поселений: так называемые «позднескифские» городища и городища сельской округи Ольвии59. Под позднескифской культурой исследователи понимают в основном остатки материальной культуры скифов, которые продвинулись из степей Нижнего Днепра в Крым в результате предполагаемого сарматского завоевания60. «Позднескифскими» называют также памятники Северного Причерноморья (Нижнее Поднепровье), которые, судя по их типам (поселения, грунтовые могильники) не могли быть оставлены кочевниками. А поскольку за эталон сарматской культуры приняты кочевнические памятники Нижнего Поволжья, с точки зрения авторов публикаций нижнеднепровские городища не могли принадлежать сарматам. В конце сарматской эпохи (II — начало III в. н. э.) в западной части региона появляются неукрепленные поселения (селища) черняховской культуры61.
«Позднескифские» городища располагаются в северной части Нижнего Приднепровья. К моменту их основания уже прекратили свое существование более ранние «скифские» городища. «Скифскими» в данном контексте называются памятники археологической культуры, распространенной на территории Северного Причерноморья в VII-IV вв. до н. э.62
Поселения ранней «скифской» группы находились на левобережье Днепра, по берегам р. Конки и ее притоков, а на правобережье — по берегам р. Пидпильной и ее притоков. Наиболее известное среди них — Каменское городище63. Они были основаны в начале IV в. до н. э. и просуществовали не позднее, чем до конца первой — начала второй четверти III в. до н. э.64 Прекращение жизни на скифских поселениях Днепра произошло довольно резко и практически единовременно, по всей видимости, в результате какой-то катастрофы.
Новые поселения были основаны в целом на той же территории, но на новых местах при отсутствии четко выраженного культурного слоя «скифского» времени65. «Позднескифские» городища располагаются преимущественно на правом берегу Днепра, его притоках и протоках, а на левобережье — на берегу р. Конки. Временем возникновения «позднескифских» городищ обычно считают III-II века до н. э.66 До рубежа II-I вв. до н. э., по мнению С. В. Полина, они существовали как открытые селища, которые затем были укреплены оборонительными сооружениями67. В. П. Былкова, напротив, синхронизирует строительство фортификационных сооружений со временем основания новых поселений68. Судя по датировкам культурного слоя, «позднескифские» городища возникают не ранее второй половины II в. до н. э., и существуют до I-II вв. н. э.69
Объединяют раннюю («скифскую») и позднюю («позднескифскую») группы нижнеднепровских поселений находки, связанные с добычей и обработкой железа. Отличия же между ними прослеживаются в пространственной структуре, особенностях строительства фортификационных сооружений, жилых и хозяйственных построек. «Скифские» поселения расположены большей частью на мысах и окружены земляными валами и рвами. При этом большая часть площади внутри фортификационных сооружений оставалась незастроенной. Какой-либо системы в планировке жилых и хозяйственных построек не наблюдается70. «Позднескифские» городища обычно ограничены с трех сторон естественными преградами (обрывистый берег, глубокие овраги), а с четвертой стороны — глубоким рвом. Вторая линия укреплений включает каменные стены и башни71. В планировке и застройке памятников «позднескифской» группы (регулярная планировка кварталов, некоторые типы построек, например «мегарон с антами») обычно видят античное влияние72.
Сравнивая ранние и поздние городища на Нижнем Днепре можно сделать вывод об отсутствии преемственности оставившего их населения. При этом в обоих случаях одним из основных направлений хозяйственной деятельности было железоделательное производство, основанное на добыче на месте болотной руды73.
Городища сельской округи Ольвии расположены в низовьях Днепровского, Бугского и Березанского лиманов, в бассейне Среднего и Нижнего Ингульца74. Здесь В. П. Былкова выделяет: 1) ранние поселения, возникшие практически одновременно с основанием греческих колоний на северном побережье Черного моря (конец VI-V в. до н. э.) и просуществовавшие до III в. н. э., и 2) укрепленные поселения, появившиеся в римское время75.
Ранние поселения вытянуты вдоль берега. Фортификационные сооружения этого времени представляют собой несколько линий обороны (внешнюю и внутренние) в виде валов и рвов; в некоторых случаях они включают каменные стены (цитадели по обеим сторонам городища Глубокая Пристань)76. В последние десятилетия IV в. до н.э. на нижнеднепровских поселениях, а на рубеже 330-320 гг. до н. э. на нижнебугских, происходит смена строительных периодов77, но жизнь на них не прерывается.
Городища поздней группы с искусственными укреплениями возникают на мысах в I в. до н. э.78 Эти поселения располагаются вокруг Ольвии в определенной последовательности, что предполагает наличие четко продуманной системы обороны79. В. П. Былкова не исключает, что основание новых поселений в I в. до н.э. связано с появлением здесь нового населения. При этом сопровождавшиеся массовой гибелью жителей пожары и разрушения не прослеживаются ни на одной из групп поселений80. В середине III в. н. э., когда в пожаре гибнут почти все здания Ольвии81, большинство городищ и укреплений Ольвийской округи также гибнет и запустевает82.
Поселения Черняховской культуры появляются в западной части региона во II в. н. э., когда прекращают свое существование некоторые из «позднескифских» городищ на Нижнем Днепре, и функционируют до IV-V в. н. э. Они располагаются в поймах рек и на пологих склонах балок83 и представляют собой неукрепленные селища с регулярными рядами жилых построек — наземных домов и землянок.
По сравнению с предшествующим скифским периодом, погребальные памятники сарматской эпохи в данном регионе малочисленны. Если сравнить карту памятников IV в. до н.э. с картой комплексов III — первой половины I в. до н. э.84, то сокращение их числа очевидно. При этом находок, датирующихся собственно III веком до н.э., или ничтожно мало, или их невозможно выделить археологически из-за отсутствия датирующего материала85. Для периода со II в. по первую половину I в. до н. э. какие-либо крупные курганные или грунтовые могильники неизвестны. Закрытые комплексы непоселенческого характера представлены в это время одиночными погребениями в курганах и так называемыми ритуальными кладами. Со второй половины I в. до н. э. на территории Нижнего Поднепровья, Поднестровья и Северного Приазовья ритуальные клады исчезают, а наряду с одиночными погребениями в курганах и на территории городищ появляются курганные и грунтовые некрополи, которые в первую половину II в. н. э. прекращают существование. Со второй половины II в. н. э. количество могильников на территории Северного Причерноморья сокращается, памятники II-IV вв. н. э. концентрируются в основном на периферии региона: в Нижнем Подунавье и Приазовье86. Крупных могильников этого времени в Поднепровье неизвестно.
ГРУНТОВЫЕ НЕКРОПОЛИ
Грунтовые могильники расположены вдоль излучины Днепра. Они связываются как правило с оседлым или полуоседлым населением («позднескифская» культура), в отличие от подкурганных погребений кочевников. На правобережье Нижнего Днепра исследованы три грунтовых могильника: у с. Золотая Балка87, с. Николаевка88 и у совхоза Красный Маяк89 Херсонской области. Они датируются от рубежа эр до II в. н. э. Погребения Золотобалковского могильника совершены в катакомбах (большинство) и узких прямоугольных ямах. Стандартными находками в погребениях, вне зависимости от пола и возраста погребенного, являются фибулы, бусы на груди, руках и ногах, ножи, камни под телом и около него. Посуда, лепная и гончарная, и кости животных зафиксированы в единичных случаях. В захоронениях мужчин редко встречается оружие (мечи, копья, стрелы), пряжки, оселки, кремни. Для женских погребений характерны пряслица, зеркала, височные кольца, румяна. Инвентарь детских могил как правило ограничен стандартным набором.
Помимо исследованных могильников на территории нижнеднепровских городищ были обнаружены отдельные погребения, впущенные в культурный слой. Особо следует отметить погребение на территории Знаменского городища. Здесь обнаружены наглазники и нагубники из золотой фольги. При погребенном находились также золотые пронизи, мегарская чаша, лепная мисочка и бусы. Комплекс датируется II веком до н. э.90, по составу погребального инвентаря его можно сравнить только с захоронениями Мавзолея Неаполя Скифского в Крыму, где были погребены представители варварской знати. На другом «позднескифском» городище Золотая Балка, под зданием № 45, был захоронен подросток, поперек ног которого лежала фрагментированная амфора, а у южной городской стены обнаружено захоронение мужчины без инвентаря. Оба погребения ориентированы головой на восток91. Два погребения I в. н. э. были зафиксированы на месте древнего рва городища у с. Гавриловка92.
КУРГАННЫЕ ПОГРЕБЕНИЯ
Большая часть археологического материала, полученного в результате широкомасштабных раскопок, развернувшихся на территории Украины и Ростовской области в 1950-1970-х годах, была обобщена в вышедшей посмертно книге К. Ф. Смирнова93, а также в работах В. И. Костенко94, А. В. Симоненко95, В. Е. Максименко96. Курганные могильники традиционно связываются с культурой сарматов97. Существует также мнение, что в курганах хоронили наиболее зажиточных обитателей городищ98. Большинство курганных могильников сосредоточено в северном Приазовье — в бассейне Северского Донца и на р. Молочной. На правом берегу Днепра открыт курганный могильник у с. Усть-Каменка99. Благодаря новостроечным работам на юге Украины стали известны также отдельные подкурганные погребения в Самаро-Орельском междуречье, Северном Приазовье, в междуречье Днестра и Дуная100.
Курганные захоронения III-I вв. до н. э. как правило одиночны и не входят в состав крупных могильников (всего известно около 50 погребальных комплексов). В основном они представлены узкими прямоугольными могилами. Эти погребения содержат обычно один глиняный сосуд (лепной или гончарный), нож, фибулу. Кости животных отсутствуют. Поскольку антропологические определения костяков в большинстве случаев не упоминаются, специфику мужских и женских наборов определить затруднительно. Возможно, могилы с оружием (мечи, копья, стрелы), кремневыми отщепами и оселками были мужскими, а те, в которых встречались бусы, пряслица и фрагменты зеркал, — женскими.
Погребальные комплексы элиты этого времени — женские захоронения у с. Соколово (Червона могила, группа II, курган 1)101, с. Васильевка Старобешевского района Донецкой области (курган 1)102, случайная находка на распаханной дюне у с. Солонцы103. Комплексы датируются второй половиной II в. до н. э. В их состав, помимо предметов, характерных для стандартных погребальных приношений, входили веретенообразные унгвентарии, золотые украшения, подражающие греческим образцам (серьги, украшенные головкой льва, медальоны с изображением греческих божеств), броши с двуигольным аппаратом застежки, фибулы среднелатенской схемы.
В I в. до н. э. в северном Приазовье, в долине р. Молочной, появляются новые курганные могильники (Аккермень, Ново-Филипповка), которые использовались до II в. н. э. Здесь, помимо узких прямоугольных могил, представлены также погребения в подбоях, квадратных могилах и ямах с заплечиками. В ранних захоронениях этих могильников к стандартному набору погребальных приношений относятся кости передней ноги овцы с ножом, лепной или гончарный сосуд. В мужских комплексах найдены предметы вооружения (меч, стрелы). В женских — бусы на груди.
Наиболее массовые погребения I-II вв. н. э. обнаружены в Калантаевском и Усть-Каменском могильниках104. В большом курганном могильнике в окрестностях Белозерского городища Г. П. Скадовским раскопано 52 кургана, где были открыты впускные погребения рубежа и первых веков н. э.105 Часть погребений обнаружена в окрестностях современного г. Кривого Рога, другая — на Никопольщине106.
В Усть-Каменском могильнике погребения датируются от I в. до н. э. до начала II в. н. э. Они совершены в подбойных, квадратных, узких прямоугольных могилах. Стандартный набор погребального инвентаря, независимо от пола и возраста погребенного, включает лепную и гончарную посуду (типичен набор «миска и узкогорлый сосуд»), переднюю ногу овцы с ножом, фибулы. В могилах с погребенными обоего пола изредка встречаются также оселки, обработанные куски мела. Для мужских могил характерно оружие (меч, кинжал, стрелы), пряжки, ворворки, кремни. В отдельных случаях встречаются предметы конской узды. В женских комплексах отмечены бусы на груди, руках, поясе и ногах, пряслица, иглы, лепные курильницы, зеркала. Детские захоронения как правило содержат стандартный набор либо безинвентарны.
В I в. н. э. в регионе зафиксированы курганные элитные погребения. Это женские захоронения в Соколовой Могиле (окрестности Ольвии)107 и Чугуно-Крепинке (Северное Приазовье)108 и мужские погребения в Запорожском кургане109 и в Цветне (правый берег Днепра)110. Женские комплексы содержали ювелирные украшения средиземноморского происхождения, предметы роскоши, привезенные из дальних стран Китая, Ближнего Востока, Римской империи. В разрушенном мужском погребении Запорожского кургана обнаружены поясные пластины и детали конской упряжи, форма и стиль которых подражают изделиям, известным по находкам от Сибири до Китая111. Из раскопанного крестьянами кургана в Цветне происходят, помимо серебряной чаши, драгоценного поясного набора и других украшений, бронзового литого котла с костями животных, крупной греческой амфоры, фрагментов железного чешуйчатого панциря и наконечников стрел, также золотые листики погребального венка — элемент греческого и римского погребального обряда.
Погребения второй половины II-III вв. н. э. немногочисленны (до двух десятков комплексов), большая часть их найдена в курганном могильнике Брилевка112. В этом могильнике погребальный обряд отличается от обряда других курганных захоронений: основные подбойные могилы, северная ориентировка костяков, наличие оружия. Погребальные комплексы, обнаруженные на других могильниках, как правило, одиночны (не образуют кладбищ), погребенные ориентированы в восточный сектор, среди стандартного погребального инвентаря преобладают лепные сосуды и бусы.
РИТУАЛЬНЫЕ КЛАДЫ
Особым видом археологических памятников, обнаруженных на территории Северного Причерноморья, являются «клады» — захоронения вещей в насыпях курганов и естественных возвышенностях при отсутствии костей человеческого скелета. Большинство предметов в этих комплексах находят в поломанном виде. Они датируются в рамках от III до I в. до н. э. Впервые эти захоронения вещей назвал «кладами» А. А. Спицын, опубликовавший наиболее полную на то время подборку таких находок на территории юга Российской империи113. «Клады» содержали редкие вещи, в том числе серебряные фалары конской упряжи с художественными изображениями.
Не сразу было обращено внимание на то, что речь идет об особой группе археологических памятников. Называя публикуемые находки «кладами», А. А. Спицын не подразумевал какого-то особого ритуала, связанного с захоронениями этих вещей. Скорее всего, употребление им этого термина объясняется тем, что большинство комплексов было открыто случайно и приобретено частными коллекционерами или Императорской археологической комиссией для главных музеев страны — Эрмитажа (Санкт-Петербург) и Исторического музея (Москва). Не исключено, что подобные находки фигурировали как «клады» и у лиц, профессионально занимавшимися их поисками. М. И. Ростовцев, пристально интересовавшийся фаларами Южной России, не придавал особого значения контексту, в котором они были найдены, и называл эти комплексы просто «находками» — «finds»114.
Впервые на необычные обстоятельства обнаружения фаларов указал Н. Феттих. Он провел параллель с дакийскими находками, подчеркнув, что некоторые категории вещей (серебряные гривны, фибулы и другие украшения) редко встречаются в дакийских погребениях, но они дошли до нас в памятниках особого рода: «их не клали с умершим владельцем, а уничтожали после его смерти, и в этом состоянии хоронили в фамильных кладах»115.
Эта идея поначалу не нашла приверженцев в отечественной науке. Фалары продолжали считаться «безусловно» происходящими из разрушенных богатых погребений, инвентарь которых полностью не сохранился116. Но вскоре стали обнаруживаться новые клады с фаларами, теперь уже открытые или доследованные археологами117, что привело к интерпретации их как особой группы памятников — ритуальных кладов, которым М. Б. Щукин дал название «странные комплексы»118.
Первый суммарный анализ кладов провел А. В. Симоненко119. Он обоснованно выделил в их составе три основные категории предметов: украшения и функциональные части конского снаряжения (фалары, удила, псалии), вооружение (оружие, шлемы) и предметы роскоши (металлическая и стеклянная посуда, украшения). Исследователь также особо подчеркнул тот факт, что ни в одном случае авторы раскопок не отмечали останков человека. По его наблюдениям, этот круг памятников объединяет также топография находок: они выявлены в большинстве случаев в насыпях курганов или в естественных возвышенностях. В итоге, А. В. Симоненко интерпретировал рассматриваемые клады как памятники поминального характера, связанные с воинским культом120. То, что эти комплексы не являются погребальным инвентарем, он аргументировал тем, что в них часто входят несколько комплектов удил и псалиев, а в погребениях даже высшей знати этого и последующего времени не содержится более одного уздечного набора121. Этот аргумент, однако, можно оспорить. Uberausstattung — захоронение необычно большого количества предметов одного функционального назначения (особенно это касается предметов престижа) — является одним из вероятных признаков погребений элиты, подчеркивающих особый статус погребенного122. К тому же надо обратить внимание на тот факт, что в период с III по I в. до н. э. на территории Северного Причерноморья мужские погребения элиты, за исключением комплекса в культурном слое Каменского городища, не известны. Погребальные памятники вообще чрезвычайно малочисленны — исследовано всего несколько десятков погребений123. Такая ситуация привела некоторых исследователей к выводу, что эта территория вообще не была заселена (несмотря на наличие целого ряда городищ на Нижнем Днепре). Так, Ю. П. Зайцев считает, что «вотивные клады» могли маркировать основные пути сообщения через незаселенную территорию, и являются остатками неких обрядовых действий, совершенных во время следования караванов124.
Для интерпретации этого особого вида археологических памятников важное значение имеют обстоятельства их обнаружения (характер места находки и состояние, в котором были найдены вещи, — целые или поломанные) и состав комплекса125. Все памятники этого типа находились вдалеке от поселений, поблизости от мест погребений или даже в насыпях курганов. Большинство предметов испорчено. Эти признаки свидетельствуют о том, что речь идет о преднамеренном захоронении вещей, совершенном без цели их последующего использования. То есть очевидно, что эти «клады» имели сакральный характер. Мотивом захоронения такого комплекса могло быть вотивное приношение неким сверхъестественным силам или посвящение умершему для загробной жизни. Вотивные приношения кельтов богам описаны Цезарем (Gall. VI. 17.3-5) и Тацитом (Ann. XIII. 57). Сакральные клады как часть погребального ритуала упоминаются в древнегерманских сагах126.
Чтобы выяснить, к какому типу ритуальных кладов относятся северопричерноморские комплексы, обратимся к их составу. Большинство таких находок состоит из предметов упряжи и ее декоративных элементов, серебряных чаш для питья и фрагментов амфор, оружия, защитного доспеха, реже украшений. В некоторых случаях есть сведения о том, что вещи были сложены в некое вместилище — бронзовый сосуд или шлем. Следовательно, захоронение вещей было одноразовой акцией, связанной с каким-то конкретным событием. В некоторых сопредельных Северному Причерноморью местностях, где традиция погребения подобных «кладов» получила распространение (Нижний Дон, междуречье Волги и Дона, Прикубанье), состав этих комплексов аналогичен погребальному инвентарю погребений элиты — воинов-всадников. Следовательно, событием, к которому было приурочено зарывание сакрального «клада», скорее всего, была смерть представителя элиты. Наличие одновременно нескольких наборов упряжи не противоречит, а укрепляет этот вывод.
Ритуальные клады Северного Причерноморья, скорее всего, являлись преднамеренными захоронениями предметов, связанными с погребальным обрядом. Ничтожно малое число погребений в Северном Причерноморье в период с III по I в. до н. э. может свидетельствовать о том, что в данном регионе был распространен погребальный обряд, при котором археологически невозможно зафиксировать останки погребенного (водное, воздушное погребение и т. п.). Обряд, состав ритуальных кладов и типы обнаруженных в них вещей демонстрируют близость культуры Северного Причерноморья позднеэллинистического времени культурам круга Латена на территории современной Болгарии, Румынии и Венгрии. В этих землях также была распространена традиция захоронения ритуальных кладов с драгоценными фаларами конской сбруи, серебряными чашами и т. д. Вполне очевидно, что данные регионы Восточной Европы, в том числе Нижнее Поднепровье, были включены в одну систему политических связей.
Из проведенного анализа памятников Северного Причерноморья можно сделать следующие выводы.
Археологическая ситуация в Северном Причерноморье по многим параметрам существенно отличается от картины, наблюдаемой в Нижнем Поволжье. В период с III до начала I в. до н. э. здесь, видимо, существовали погребальные обычаи, которые слабо отражены в археологическом материале. Причем те немногие захоронения, которые зафиксированы для этого промежутка времени, существенно отличаются от погребальных комплексов степи к востоку от Дона. В них отсутствует животная пища, почти не представлено оружие, в костюме используются фибулы среднелатенской схемы. Наличие же в этом регионе населения документируется существованием городищ, которые появились не позднее II в. до н. э. Следовательно, это население вряд ли можно охарактеризовать как практикующее кочевой образ жизни. Состав погребальных приношений в комплексах элиты (ритуальные «клады») свидетельствует о включенности региона в систему социально-политических связей с культурами латенского типа, распространенными на территории современных Румынии, Болгарии и Венгрии. Погребение в культурном слое Каменского городища указывает на существование контактов с варварами Крыма. Связей с культурами «кочевого типа», распространенными к востоку и юго-востоку от Дона, наоборот, не отмечено. Так что если под «сарматами» иметь в виду кочевников, памятниками культуры которых являются курганные некрополи нижневолжского облика, то до I в. до н. э. нет никаких археологических данных о проживании в Северном Причерноморье населения соответствующего хозяйственно-культурного типа.
Памятники, по погребальному обряду (курганные некрополи, типы могильных ям) и стандартному составу погребальных приношений (нога барана с ножом, сосуд) сходные с поволжскими комплексами, появляются здесь не ранее I в. до н. э. (комплексы в Северном Приазовье, Усть-Каменка на Нижнем Днепре). Они функционировали одновременно с грунтовыми могильниками нижнеднепровских городищ, характеризующимися иным погребальным обрядом, причем в некоторых случаях курганные и грунтовые некрополи располагались недалеко друг от друга. Мужские погребения элиты отмечены появлением в них инсигний, связанных по происхождению с кочевым менталитетом (браслеты с зооморфными окончаниями, поясные пластины и детали упряжи в зверином стиле). Все элитные погребения Северного Причерноморья I в. н. э., как и аналогичные комплексы Нижнего Поволжья, содержат импортные предметы роскоши, попавшие сюда как с востока, так и с запада, что является свидетельством объединения политий, располагавшихся между двумя великими империями древности (Китай и Рим) в одну мир-систему социально-политических связей.
В последующий период (II-III вв. н. э.) в Северном Причерноморье по-прежнему сосуществовало несколько отличающихся друг от друга погребальных обрядов, которые, возможно, принадлежали обществам с различным хозяйственно-культурным укладом. Как и в случае с Нижнем Поволжьем, отсутствие элитных погребений в этот период связано, видимо, с общим ослаблением контроля Римской империи над этой территорией, следствием чего было прекращение потока ценностей в данном направлении. В западной части региона в это время происходит формирование Черняховской культуры, комплексы восточной части (Северное Приазовье) по своему облику тяготеют к памятникам Нижнего Дона (городища и некрополи в дельте Дона), культура которых в это время переживает свой расцвет.
В итоге можно сделать вывод о том, что в Северном Причерноморье после того, как внезапно исчезли памятники «скифской» культуры, имевшие в целом кочевнический облик, появилось некое оседлое население, сходное с носителями культур латенского круга Северо-Западного и Западного Причерноморья. Кочевые группы появились здесь, видимо, только в I в. до н. э., причем на одной и той же территории наряду с кочевым проживало оседлое население. Такая ситуация сохранялась до конца сарматской эпохи.
Остановимся теперь на ключевой и одной из наиболее сложных проблем истории Северного Причерноморья, а именно — на проблеме завоевания Скифии сарматами — и сопоставим ее с данными проведенного сравнительного анализа.
Рассказ Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), собравшего множество разнородных историй, о народе савроматов, который «полностью опустошил большую часть Скифии, уничтожая все на своем пути и превратив большую часть страны в пустыню» (II. 43.6-7), обычно расценивается как очевидное свидетельство завоевания сарматами Скифии, произошедшего на рубеже IV-III или в первые десятилетия III в. до н. э.127 Предполагается, что это завоевание должно было оставить следы в материальной культуре Северного Причерноморья соответствующего времени.
В качестве материального доказательства проникновения сарматов на территорию «Скифии Геродота» М. И. Ростовцев интерпретировал находки определенных вещей в некоторых погребальных комплексах Среднего Приднепровья и Прикубанья IV-III вв. до н. э.128 Уже во II в. до н. э., по мнению ученого, сарматы появились в Южной России компактными массами, одно племя за другим, и освоили степи Южной России сначала от Урала до Днепра, и затем до Дуная. Их продвижение маркировано почти полным исчезновением скифских могил и постепенным распространением новых форм погребений, «похожих на них, но ни в коем случае не идентичных скифским»129. Великая Скифия пала, скифы были оттеснены в Крым и в Добруджу130. В построении своей концепции М. И. Ростовцев применил метод выявления этнической принадлежности археологических комплексов по «этноопределяющим» признакам материальной культуры — некоторым категориям вещей (фалары, поясные крюки, броши) или декоративным особенностям отдельных объектов (полихромия, звериный стиль). Выбор именно этих категорий и свойств был обусловлен его представлениями о характере отражения исторического процесса в предметах материальной культуры. Для доказательства восточного происхождения «этноопределяющих» категорий и качественных характеристик предметов М.И. Ростовцев широко применял метод аналогий — поиск подобия между разнородными объектами по одному или нескольким признакам. При этом исследователь оперировал лишь отдельными находками, не делая анализа всей совокупности материала.
В советский период, когда в результате широкомасштабных раскопок появился массовый археологический материал и на основе изучения памятников Нижнего Поволжья и Южного Приуралья была выделена сарматская культура, проблема археологического подтверждения завоевания Скифии сарматами вновь стала обсуждаться. В памятниках Северного Причерноморья стали искать комплексы, аналогичные обнаруженным на «родине сарматов», в Нижнем Поволжье и Приуралье.
Согласно концепции К. Ф. Смирнова, в Северном Причерноморье в III в. до н. э. должны были появиться погребения, соответствующие «эталонным» сарматским комплексам. Передвижение сарматских племен из Поволжья-Приуралья в Нижнее Поднепровье связывалось с роксоланами131. Однако в 1950-е годы к западу от Дона по-прежнему было известно мало погребений времени предполагаемого прихода сюда поволжско-приуральского населения. И даже они демонстрировали существенные отличия от культуры Поволжья-Приуралья. К. Ф. Смирнов расценивал эту ситуацию как «самое слабое место в советском сарматоведении»132, полагая, что причина, вероятно, кроется в недостаточной степени изучения Северного Причерноморья, не позволяющей «проследить это первое продвижение савроматов»133. Впрочем, отсутствие археологических доказательств этого продвижения никак не повлияло на общую концепцию.
В специальной работе, посвященной ранним сарматским памятникам Украины, основное число собранных для анализа погребений, имеющих общие черты с поволжскими комплексами, относилось ко времени после I в. до н. э.134 К периоду же завоевания сарматами Скифии, т. е. к III в. до н. э., М. П. Абрамова отнесла группу кладов, которые она, вслед за К. Ф. Смирновым, интерпретировала как богатые погребения135. Эти богатые погребения/клады, наряду с единичными находками бедных захоронений, она расценила как подтверждение «свидетельства древних авторов о начавшемся в это время массовом передвижении сарматских племен»136, несмотря на весьма слабое их сходство с поволжскими комплексами.
Идея о том, что клады являются неопровержимым свидетельством перемещения сарматов из Нижнего Поволжья в Поднепровье, была затем более подробно изложена в вышедшей посмертно книге К. Ф. Смирнова137. Именно этим комплексам он отводил роль одного из индикаторов сарматского поступательного продвижения с востока на запад. Изучая материалы кладов, исследователь столкнулся с некоторыми категориями вещей, совершенно нехарактерными для раннесарматской культуры Поволжья/Приуралья — кельтскими шлемами, фибулами среднелатенской схемы, а также с выделенными М. И. Ростовцевым в качестве важного признака «первой сарматской волны» фаларами, которые до сих пор не играли значительной роли в системе доказательств К. Ф. Смирнова.
Окончательный вывод книги совпадает с позицией исследователя, высказанной в других его работах. Мощные союзы племен, сформировавшиеся в Южном Приуралье и Поволжье, в IV-III вв. до н. э. «настолько усилились и окрепли, что оказались способными на крупные завоевания и переселения на Северный Кавказ и в политически ослабленную Скифию»138. Радикальное отличие облика археологической культуры Северного Причерноморья от «эталонного» региона К. Ф. Смирнов объяснял тем, что «возможно, сарматы-“прохоровцы” несколько изменили культуру, перекочевав в другие районы, как это мы обычно наблюдаем в среде кочевников, все более терявших связи с прежней родиной»139.
Отсутствие в Северном Причерноморье погребальных комплексов, аналогичных поволжско-уральским, в период предполагаемого активного завоевания этого региона сарматами, а также резкое исчезновение скифских курганов с начала III в. до н. э., за которым последовало почти полное исчезновение археологических памятников — погребальных и поселенческих, обусловило формирование другого взгляда на проблему завоевания Скифии сарматами. С. В. Полин отрицает появление сарматов в Северном Причерноморье ранее второй половины II в. до н. э.140, а прекращение скифской культуры объясняет тем, что в III в. до н. э. степь опустела из-за резкой аридизации климата141. Исследователь проанализировал комплексы степи Северного Причерноморья, относимые к IV-III и III в. до н. э., и пришел к выводу, что датировку одних необходимо понизить до конца IV в. до н. э., а других — повысить до II в. до н. э.142, совершенно исключив, таким образом, III век до н.э. из хронологической шкалы. Сходная ситуация, по его мнению, наблюдается и на соседних территориях — в Прикубанье, Подонье и Волго-Донском междуречье, а также в более отдаленных регионах — Центральном Казахстане, Южном Прибалхашье и Туве143.
Эта концепция подверглась критике как со стороны археологов, так и историков144. С одной стороны, хронологический анализ, проделанный С. В. Полиным, выглядит недостаточно последовательным, некоторые комплексы должны определенно датироваться III веком до н. э.145 С другой стороны, археологические памятники Нижнего Днепра, датированные II-I вв. до н. э., также образуют очень небольшую группу, и отличаются от поволжских, донских и кубанских. Таким образом, когда сарматы, в соответствии с исторической парадигмой, основанной на письменных источниках, должны были достичь Дуная, в степях между Дунаем и Доном отсутствуют памятники, сравнимые с распространенными на территории сарматской «родины» — Поволжья и Приуралья.
Проведенный выше обзор письменных свидетельств и анализ археологических памятников Нижнего Поволжья и Северного Причерноморья позволяет по-иному взглянуть на эту проблему. Поскольку специфику Северного Причерноморья в глазах представителей греко-римской цивилизации определяло кочевое население этого региона, которое одни авторы идеализировали, а другие описывали с устрашающими подробностями, то под обобщающими понятиями «сарматы» и «Сарматия» могли фигурировать различные группы населения, в том числе принадлежащие к разным культурно-хозяйственным типам. Как уже отмечалось, смена названия исторической области Скифия хоронимом Сарматия могла произойти в результате появления новых политических партнеров греческих городов в конце III — начале II в. до н. э., которые вовсе не обязательно должны были населять степи Северного Причерноморья. Достаточно было политического контроля со стороны новых лидеров над этой территорией, которая могла быть населена другими народами.
В связи с этим необходимо вспомнить другой пласт сведений о событиях в Северном Причерноморье в III-II вв. до н. э. В декрете в честь Протогена упоминаются угрожающие Ольвии галаты и скиры146. Это сообщение сопоставляется со сведениями о восточной экспансии кельтов. Так, в 279 г. до н.э. кельты вторглись в Македонию, затем во Фракию, Грецию и Малую Азию. На территории Фракии в 279-213 гг. до н. э. существовало кельто-фракийское царство. Дальнейшее кельтское продвижение на восток, видимо, привело к разгрому сельской округи Ольвии и положило начало хозяйственному кризису этого города, поскольку полис потерял основную часть своей земледельческой территории, составлявшей его экономический базис147. Косвенным свидетельством нашествия с запада, сопровождающегося переменами в этническом составе населения, может также считаться упоминание Страбоном в регионе между Дунаем и Доном племен гетов, тирагетов и бастарнов, а также бастарнов, смешанных с фракийцами. Облик археологической культуры, распространенной на территории Северного Причерноморья в III-I вв. до н. э., также указывает на западное направление социально-политических контактов его населения.
Распространение археологических памятников кочевников в степи Северного Причерноморья в I в. до н. э. могло быть обусловлено изменениями в политической истории этого региона, связанного с расширением Римской империи и деятельностью понтийского царя Митридата VI Евпатора. В своей борьбе с Римом он обратился за поддержкой к правителям варваров (скифов), соседствующих с Боспорским царством. Вероятно, дипломатические подарки, династические браки и другие политические средства воздействия повлияли на консолидацию варварского и особенно кочевого, мира в восточной части Северного Причерноморья, что выразилось в возвышении новых центров власти и привело к появлению элитных погребений, сопровождавшихся особенно пышными погребальными приношениями на всей территории, прилегающей к северному и северо-восточному побережью Черного и Азовского морей. Видимо, это изменило равновесие политических сил, и кочевой мир качнуло к центрам античной цивилизации.
В целом, можно предполагать, что на культуру населения степной части Европейской и отчасти Азиатской Сарматии (территорий, прилегающих к северным берегам Черного и Азовского морей) в сарматскую эпоху существенное, структурирующее влияние оказывали соседние «очаги цивилизации». Само их наличие, а также происходившие в них политические и экономические изменения являлись одними из основных экологических факторов148, во многом обусловивших наблюдаемые изменения материальной культуры на «варварской» территории.