Крепостной человек являлся в описываемое время предметом купли-продажи. Газеты рубежа XVIII — XIX веков пестрят объявлениями о «продажных людях». Никого не смущало объявление о продаже «мальчика, умеющего чесать волосы и дойной коровы». Тут же рядом публиковалось о продаже «малого 17 лет и мебелей». В другом номере газеты сообщалось, что «у Пантелеймона, против мясных рядов», продаются «лет 30 девка и молодая гнедая лошадь». В 1800 г. объявлялось о продаже женщины с годовым мальчиком и шор на 6 лошадей. «В Московской части в улице Больших Пеньков (так называлась в старину Разъезжая ул,), в доме № 174, — публиковалось в 1802 г., — продаются муж с женою от 40-45 лет, доброго поведения, и молодая бурая лошадь». Продавали, — пишет современник, — повара — пьяницу — «золотые руки, но как запьет, так прощай на целый месяц», продавали лакея — «хороший малый, но извешался: из девичьей его не выгнать», продавали горничную — «услужливая и расторопная, но очень уж умна: в барыни захотела».
На аукционах, при продаже с молотка старого хлама, сбруи, колченогих столов и стульев, фигурировали и «доброго поведения семьи, нраву тихого, спокойного». И только грозные раскаты французской революции принудили «просвещенного друга енциклопедистов», Екатерину II , воспретить употребление на аукционах молотка при продаже крестьян, без земли, за долги владельцев.
Следующая «реформа» последовала уже при Александре I , когда воспретили печатание в «СПБ. Ведомостях» объявлений о продаже людей без земли.
Но по существу ничто не изменилось. Как сообщает в своих записках декабрист Якушкин, «прежде печаталось прямо — такой-то крепостной человек или такая-то крепостная девка продаются; теперь стали печатать: такой-то крепостной человек или такая-то крепостная девка отпускаются в услужение, что означало, что тот и другая продавались». «Продается охота из 16 гончих и 12 борзых, — читаем мы в одном из объявлений «СПБ. Ведомостей», — а если кому угодно, то при сей охоте отпускаются ловчий и доезжачий».
Помещая в газетах объявления о «продажных людях», владельцы их обычно откровенно выхваляли свой «товар». Эпитеты, — «пригожий», «собой видный», встречаются постоянно. О «девках» писали: «изрядная собой», «с лица весьма приятна», «собой дородная». Восхвалялись также качества и способности продаваемых слуг. «Отдаются в услужение: чеботарь 25 лет, по стройности и росту годен в ливрейные гусары и жена 18 лет, неуступающая хорошему кухмистеру в приготовлении кушанья».
Что касается цен на крепостных людей, то они значительно поднялись с середины ХVIII века. В 1747 г. Лерх купил за 60 руб. двух людей и двух лошадей и нашел эту цену высокой, — отмечал В. Фрибе. — Теперь крепкий, здоровый парень стоит 300 — 400 руб. и больше, а девушка 100, 150 и 200 рублей. Эти же цены отмечает и Г. Шторк для конца ХVIII века . «В рассуждении дарований крепостного», цена на него иногда доходит до 1 000 руб.», — сообщает Массон.
Конечно, такие высокие цены на «продажных людей» держались лишь в столице. В соседней Новгородской губ. на рубеже ХVIII — ХIХ веков можно было легко купить крестьянскую девку за 5 руб.
Как записал в своих мемуарах адмирал П, В. Чичагов, он «пустил на выкуп», в начале XIX века своих крестьян. -«За каждую душу мужского пола, кроме женщин, мне выдали по 150 руб., — пишет он, — цена была назначена самим правительством. Желая в то же время избавиться от конского завода, устроенного в моем имении, я продал английских маток за 300-400 руб. каждую, то есть больше нежели вдвое против стоимости людей».
П. Н. Столпянский, посвятивший небольшое исследование «Торговле людьми в старом Петербурге», на основании публикаций в «СПБ. Ведомостях» за последние годы ХVIII века, приходит к выводам, что цены на «рабочих девок» стояли тогда от 150-170 руб. и до 250 руб., каковые просили за «горничных, искусных в рукоделии». За мужа-портного и жену-кружевницу просили 500 руб., за кучера и жену-кухарку-1000 руб., за повара с женой и сыном двух лет-800 руб. Мальчики обыкновенно стоили от 150 до 200 руб. «За изрядно пишущих» просили 300 руб.
Француз Дюкре, оставивший, под именем Пассенана, ряд сведений о России, сообщает, что в 1808 г . цена крепостного человека достигала в среднем 400-600 франков, при ежегодном доходе от его работы в 50 франков. В ту же эпоху негр в колониях стоил 2-3 000 франков, но приносил 200-300 франков дохода.
Около 1812 г. цена крепостного не превышала 200 руб., а в 1829 г . французский литератор Ж.-Б. Мей снова сообщает, что в Петербурге можно купить одинокого человека за 400 франков. Однако, в последующие годы цены на «продажных людей» пали до 100 рублей; на этом уровне они держались до 40-х годов. Конечно, столь низкая цена назначалась лишь за скромных «необученных» крестьян. Люди же грамотные, знавшие хорошо какое-либо ремесло, в особенности крепостные актеры и живописцы, расценивались значительно дороже.
Кроме продажи крепостных «с рук» и по газетным объявлениям, предприимчивые люди устраивали в центре столицы «невольничьи рынки», наподобие восточных, где, на «особливых двориках», выставлялись на продажу крепостные. Какой-то «секретарь» Громов содержал в конце XVIII века такой «дворик» против Владимирской церкви; другой подобный же находился в доме Вахтина у Поцелуева моста. Рынки для продажи людей имелись также на Лиговском канале, у Кокушкина моста и в Малой Коломне, где этим промышлял некий дьячек. Шантро в своем » Voyage philosophique » писал: «Если дворяне решают продать своих крепостных они их выставляют с их женами и детьми в общественных местах и каждый из них имеет на лбу ярлык, указывающий цену и их специальность.» В Петербурге цены на «продажных» людей стояли значительно выше, чем в провинции. Поэтому, В конце XVIII века, как отметил в своем дневнике Н. И. Тургенев, людей привозили в Петербург на продажу целыми барками.
При Петре I в Петербурге продавались также и пленные. Как сообщает датский посланник Ю. Юль, после взятия Выборга «русские офицеры и солдаты уводили в плен женщин и детей, попадавшихся им на городских улицах. Дорогою, — рассказывает Ю. Юль, — встретил я, между прочим, одного русского майора, который имел при себе девять взятых таким образом женщин. Царь тоже получил свою часть в подарок от других лиц. Иные оставляли пленных при себе, другие отсылали их в свои дома и имения в глубь России, третьи продавали. В Петербурге женщины и дети повсюду продавались задешево, преимущественно казаками».
Торговля людьми в Петербурге в некоторых случаях приобретала исключительно злостный характер. Один поляк, содержавшийся в екатерининское время в заключении в Петербурге, так передает свои впечатления о жизни русской столицы: «Я не думаю, чтобы продажа негров на сенегальских перекрестках была бы более позорной, чем то, что происходило в Петербурге еще в конце XVIII века, под покровительством Академии Наук и на глазах Екатерины » Le Grand «, «Екатерины-Философа». Страницы «Ведомостей» столицы, — пишет автор, были заполнены лишь продажей юношей и девушек. Каждый мог их купить. Простой русский поручик, не владевший и пядью земли и живший на одно свое жалованье, скопив немного денег из тех, которые мы передавали ему с моими несчастными сотоварищами за оказываемые нам, по соглашению, услуги, решил однажды заняться торговлей крепостными. Он покупал девушек 19-20 лет, заставлял их работать на себя, бил, когда они не имели достаточно работы и сдавал, затем, в наем своим товарищам или находившимся любителям. Эти сцены происходили на наших глазах во время двухлетнего нашего заключения, в доме, примыкавшем к нашей тюрьме».
Массон также упоминает об одной петербургской даме, некой Посниковой, владелице населенного имения под Петербургом, которая выбирала среди своих крепостных самых красивых девочек 10-12 лет и обучала их, с помощью гувернанток, музыке, танцам, шитью, причесыванию и т. д. В 15 лет она продавала наиболее ловких в горничные, самых же красивых в качестве любовниц, получая за них по 500 руб. «Дрессировкой» крепостных мальчиков и девочек занимались в то время многие помещики. Обучение крепостного ремеслу стоило гроши, но зато цена на него возрастала втрое. Ряд помещиков занимался также выгодным делом — перепродажей людей. Так, например, Пашкова, урожденная кн. Долгорукова, составила себе большое состояние спекуляцией по продаже «рекрут». Она покупала населенные имения, продавала по дорогой цене в рекруты всех дворовых мужчин, а затем сбывала с рук купленное поместье. Как сообщает кн. П. Долгоруков, ей в этом успешно подражали Е. П. Бутурлина и гр. И. И. Воронцова.
Когда, однако, при приезде в 1829 г. в Россию Хозрева-мирзы, прибывшего с извинениями от персидского шаха по поводу убийства в Тегеране русского посланника А. С. Грибоедова, восточный принц выразил желание приобрести для себя и своего отца двух дам, приглянувшихся ему на одном из аристократических балов, высший свет пришел в негодование от дерзости «дикаря». Как, покупать живых людей? Россия ведь не Персия.
В официальных документах того времени крепостные именовались «душами» . Фамусов об отце Чацкого говорит, что он «имел душ сотни три» . В одном из произведений декабриста А. И. Одоевского, молодой крестьянин говорит: «Я орошал землю потом своим, но ничто производимое землей не принадлежит рабу. А между тем наши господа считают нас по душам; они должны были бы считать только наши руки». Характерно, что в античном мире раб именовался «мужским телом». Надпись, найденная в Халее и относящаяся ко II веку до нашей эры, гласит: «Клеоген, сын Андроника, халеец. работающий в Амфиссе, продал мужское тело по имени Димитрий, родом из Лаодикии».
Закон, изданный 2 мая 1833 г., воспрещал «отдельно от семейств, как с землею, так и без земли, продажу крепостных людей вообще и уступку их по дарственным записям в посторонние руки. Ce мейством же, не подлежащим раздроблению, — гласил закон, — считать отца, мать, из детей их сыновей неженатых и дочерей незамужних». Закон этот, однако, систематически нарушался помещиками. Нам известен бесчисленный ряд случаев «дробления» при продаже семей.
В начале XIX века при продаже людей купчая писалась следующим образом: «Продана мною, продавцом, девка Матрена Лукина, за 100 руб. асс. А та моя девка, опричь такого-то, никому не. продана и не заложена и ни в каких крепостях ни у кого ни в чем не записана и не укреплена и в приданых ни за кем не отдана. А буде кто у него или у жены или у детей ево в той девке станет вступаться по каким-нибудь крепостям или по чему-либо ни есть и мне, продавцу, и детям моим — его, такого-то, и детей его от всяких крепостей очищать и убытка ни до какого не доводить. А что ему и детям его, от кого ни есть, моим неочищением учинятся какие убытки — и ему и детям его взять на мне и на детях моих те свои 100 руб. и убытки сполна».
Помимо купли-продажи и наследования, основных способов перехода права собственности на крепостных, их также дарили. Так, С. Л. Пушкин, отец поэта, подарил своей крестнице, малолетней дочери своего управляющего Пеньковского, крепостную Пелагею Семенову, как «верноподданную». В те времена, рассказывает Н. С. Селивановский, «людей дарили в знак приязни. У нас было таких несколько».
Как отметил Д. Н. Свербеев, «крестьянских мальчиков и девочек дарилось, особенно барынями, порядочное количество. Набожные барыни любили награждать своих духовных отцов или поступались знакомым купцам или купчихам, хотя ни те, ни другие не имели права иметь у себя крепостных и держали их у себя в рабстве, часто весьма тяжелом, на имя дарителей. По недостатку в деньгах или по скупости дарили людей судейским и приказным за их одолжения по тяжебным и следственным делам».
Придворный рекетмейстер Фенин, обвиненный во взяточничестве, писал в свое оправдание: «Подполковник Зиновьев ни по какому делу, но токмо по старой еще дружбе, привел ко мне мальчика и девочку киргиз-кайсаков». Гвардейские офицеры, желая получить продолжительный отпуск в Москву, посылали начальству в подарок по несколько своих крепостных. Известный минеролог Н. И. Кокшаров, при своем посещении Парижа в 1841 г. увидел у подъезда дома известного живописца О. Верне русские дрожки, запряженные парой лошадей, с «танцующей пристяжной». Кучер был в кафтане и в русской кучерской шляпе. «Я был озадачен такой неожиданностью, — отметил Кокшаров, — и еще более удивился, когда Верне сказал мне: «С кучером вы можете даже говорить по-русски». — Оказалось, что кучер и дрожки с лошадьми были подарены живописцу императором Николаем». .
Крепостные ставились также на карту. Пушкин писал Великопольскому, вспоминая карточную игру своего знакомца:
Проигрывал ты кучи ассигнаций
И серебро, наследие отцов,
И лошадей, и даже кучеров, ..
Декабрист Якушкин рассказывает в своих записках, как «однажды к помещику Жигалову приехал Лимохин и проиграл ему в карты свою коляску, четверню лошадей и бывших с ним кучера, форейтора и лакея; стали играть на горничную-девку и Лимохин отыгрался».
Одному французскому врачу называли некоего помещика, большого любителя мен, обменявшего как-то своего лакея на датского дога. Пушкин, как известно, был дружен с Михаилом и Матвеем Виельгорскими. Последний был прославленным музыкантом своего времени, владевшим замечательной виолончелью итальянской работы, которую он получил в обмен «на тройку лошадей с экипажем и кучером в придачу». На портрете Виельгорского кисти Карла Брюллова художник запечатлел и эту замечательную виолончель.
По поводу обычая менять своаих крепостных, декабрист Лунин в одном из своих писем из Сибири сообщает интересную биографию нанятогоо им в ссылке слуги «Василича». — «Его отдали в приданое, потом заложили в ломбард или в банк. После выкупа из этих заведений он был проигран. в бильбокет, променен на борзую и, наконец, продан с молотка со скотом и разной утварью на ярмарке в Нижнем. Последний барин, в минуту худого расположения, без суда и справок, сослал его в Сибирь». Крепостных продолжали «менять» и в последующую эпоху. Так Герцен упоминает в «Колоколе» за 1860 г. о некоем казачьем есауле Попове, обменявшем принадлежавшую ему крестьянку на часы.
Наряду с этим бывали, конечно, и случаи отпуска господами своих слуг на волю. У известного. «либералиста » николаевского времени, адмирала Мордвинова, дворовый, прослуживший в его петербургском даме в качестве слуги десять лет, получал, по словам Н. Н. Мордвиновой, вольную. Не следует, однако, думать, что общее положение мордвиновских крепостных было очень завидным. Как рассказывает Михайловский — Данилевский, при проезде Александра I в 1818 г. через принадлежавшую адмиралу Мордвинову в Крыму Байдарскую долину, царскую коляску окружила толпа местных крестьян в 2000 человек, со слезами жаловавшихся на притеснения своего помещика. «Славны бубны за горами!»- сказал тогда Александр о Мордвинове, пользовавшемся репутацией гуманнейшего человека своего времени.
Как отметил в своем ценном дневнике Э. Дюмон, его племянник, известный петербургский ювелир Дюваль, отпустил на волю своих двух крепостных, отданных им мастеру Любье для обучения ювелирному делу. При этом Дювалю пришлось еще уплатить 5% налог с нарицательной стоимости каждой «души» в 500 руб.
Вопрос о выдаче «вольных» грамот крепостным, а некогда и рабам, имеет свою историю -В древнем Риме случаи отпуска рабов на свободу вызывали всеобщее негодование. Считалось недопустимым «создавать таких граждан тому государству, которое имеет руководящее значение и достойно претендовать на господство над всем миром». Поэтому император Август установил определенный возраст, который должны были иметь, как господа, освобождающие рабов, так и сами освобождаемые рабы.
Лишь после Августа, в связи с огромным притоком рабов, их отпуск на волю стал делом обычным.
В России, в эпоху феодализма, бывали периоды, когда русские бояре иногда сами старались освободиться от бесполезлой «холопской» челяди, содержание которой при новых экономических условиях было разорительно, так как боярину приходилось уже многое покупать на деньги, добывание которых было делом нелегким. Последующая эпоха в истории крепостничества отмечена уже обратным явлением, стремлением к ограничению выдач «вольных». Издается даже закон, воспрещающий освобождение крестьян целыми вотчинами, по духовным завещаниям, как это имело место в предыдущий период. В духовных завещаниях XVIII и начала XIX веков выдача «вольных» относилась уже исключительно к дворне. Так, в 1728 г., по духовной генерал-адмирала гр. Ф. Апраксина была объявлена «воля» всей апраксинской дворне. Таким же образом в те годы была отпущена на свободу, по духовному завещанию, дворня Бориса Шереметева. В 1826 г. гр. Ф. Ростопчин, умирая, отпустил на волю всю свою многочисленную дворню. Но оставшихся вотчинных крепостных немилосердно секла и ссылала в Сибирь его вдова.
В XIX веке случаи отпуска дворовых по завещаниям уже чрезвычайно редки. Число отпускаемых на волю совершенно ничтожно, так как завещательные распоряжения касались обычно лишь нескольких «доверенных» слуг-дворецких, камердинеров или управителей. Это были, большей частью, старики и «отпускные» грозили им подчас голодной смертью. Да и куда было уйти им, когда дети их, обычно, на волю при этом не отпускались. Как редки были в это время случаи «отпуска» дворовых по духовным завещаниям показывает «духовная» Н. П. Шереметева, скончавшегося в 1809 г. Согласно его завещанию было освобождено всего 22 человека, в том числе четыре художника. Между тем, Шереметеву принадлежало 123 000 крестьян, в том числе несколько тысяч дворовых.
Чтобы как-нибудь избавить своих детей от рабства, крепостные, жившие в Петербурге или в Москве, нередко относили их в воспитательные дома. Таким образом, дети навсегда лишались родителей, но зато выходили оттуда свободными людьми. Наиболее способных из них воспитательные дома отдавали даже для завершения образования в столичные гимназии. Это обстоятельство привлекло, наконец, внимание правительства. И 20 декабря 1837 г. последовало воспрещение приема питомцев воспитательных домов не только в гимназии и спб. коммерческое училище, но даже в уездные училища. Хотя сюда и попадали только наиболее способные воспитанники, но «умножающийся из года в год принос детей в Петербургский и Московский воспитательные дома обнаружил, — гласил приказ, — что многие родители отчуждают законнорожденных детей своих от родительского попечения семейного быта, Не по причине нищеты … а для того, чтобы этим подлогом (!) вывести детей своих из сословия, к которому принадлежит … или доставить выгоды по гражданской службе выше своего состояния».
