Стенограмма эфира программы «Родина слонов» со старшим научным сотрудником Центра по организации археологических исследований Новгородского музея-заповедника Михаилом Иванович Петровым.
М. Родин: Сегодня мы будем подбираться к теме, которая всегда актуальна, всегда интересна. Мы удивительно мало знаем о том, как жили люди на территории Древней Руси. Сегодня мы пригласили специалиста по новгородской археологии, с которым поговорим о том, как в принципе был устроен древнерусский город.
Мы уже говорили про китайские города, частично про античные города. А про древнерусские как-то ещё не сложилось. Когда они вообще возникают? В археологической летописи когда мы их в первый раз фиксируем?
М. Петров: В письменных источниках, если мы говорим о Новгороде, точнее, не сам Новгород, но новгородцы, упоминаются под 859 годом. Новгород – один из древнейших городов на территории России. Но дело в том, что на территории собственно Новгорода, который мы имеем сейчас, слоёв IX в. у нас нет. Самые ранние слои датируются по материалам дендрохронологии 30-ми годами Х столетия. Примерно на полстолетия-столетие позже, чем дата в летописи. Но зато рядом с Новгородом расположено Рюриково городище, на котором есть слои IX в. И возможно именно городище подразумевалось под тем населённым пунктом, в котором жили новгородцы. Но было ли городище Новгородом или нет – это вопрос по прежнему дискуссионный. И по комплексу причин ответить на него, может быть, и нельзя.
Но есть такие наблюдения, что площадь городищенского холма составляет около 20 га. По средневековым меркам это довольно много, но в случае такого крупного центра, расположенного на транзитном внутреннем речном пути, это довольно быстро заполняемая территория. То есть появляется некий, условно, торговый центр, его контролирует некая власть. Мы не можем оперировать с достаточной убедительностью с именами и фамилиями, в отличие от Западной Европы. Там хроники раннего времени менее легендарны, чем наши. И вот это пространство в 20 га в какой-то момент заполняется постройками и населением.
М. Родин: Ты так рассказываешь, как будто это целенаправленно организованное поселение. То есть сначала построили ограду, а потом она начала заполняться. Есть такое ощущение по археологии?
М. Петров: У меня есть такое мнение, скажем так. Некоторое время назад я принимал участие в коллоквиуме по археологии средневековых ганзейских городов, который охватывал города Ганзейского союза. Новгород – самая восточная точка, Корк – самая западная. И тема коллоквиума была возникновение раннего города. Общее впечатление от столь широкого спектра городских памятников одно: ни один город, как центр сосредоточения ремесла, торговли, власти, идеологии, не возникает сам по себе. Всегда находится некая центральная власть, это может быть император в случае германских городов, это может быть епископ в некоторых ситуациях, это в нашем случае будет, допустим, князь, который «назначает» некое место, возможно, своей резиденции.
Некое место, где, условно, ведётся торг, может быть относительно хаотичным. Но если мы говорим о городах Древней Руси, о IX-X вв., то это населённые пункты, которые стоят на ключевых точках дальней торговли. То есть это торговля между Скандинавией и Византией, которые между собой никак не граничат. И даже по современным понятиям о скоростях и расстояниях это довольно далеко. И, соответственно, есть несколько центров по условному Пути из варяг в греки, на самом деле, это скорее система из малых и коротких локальных путей, которые, условно, некими первопроходцами объединяются в единую цепь, есть место, где встречаются люди из ближних регионов. Туда приходит некая власть. Археология не может дать точный ответ о природе этой власти, как и почему она возникает: авантюризм это некий, силовой захват контроля над транспортным путём – здесь можно гадать. Это не совсем археология, археология – это материальная наука.
Появление этой власти начинает подтягивать всё больше и больше обслуживающего персонала, торговцев. Представим ситуацию: пришёл некий военачальник со своей дружиной. У него, положим, 50-60 человек под началом. У них оружие, корабли. Оружие нужно точить, корабли – чинить. Что-то нужно ковать. Где-то они берут серебро или меха, не важно, где. Соответственно, кто-то это должен делать. Не княжеское дело стоять в кузне в качестве основного времяпровождения. Придут кузнецы. Всем им нужно есть. Соответственно, сельскохозяйственная округа, которая теоретически должна быть вокруг. То есть на пустом месте не возникает ничего. Сельскохозяйственная округа начинает везти продукты. Продукты нужно в чём-то готовить. Значит, у нас должен быть гончар, ещё кузнец для котлов и сковородок. Есть вопросы личной гигиены: гребни, копоушки. Нужно причёсываться, умываться. Соответственно это будет мастер-косторез. Можно много перечислять. Разнообразное ремесло начинает подтягиваться к этому месту, потому что они дают дороже цены, они требуют больше товаров. Не для продажи наружу, для собственного пользования. И соответственно некий абстрактный ремесленник может обеспечить себе сбыт продукции. Всем этим людям нужно где-то жить. Не будешь ты за 30-40 км возить свои товары. Рано или поздно люди начинают оседать. Они селятся в некоем жилище. Абсолютно ясно, что если мы говорим о власти, власть должна себя защищать. Это значит, что нужно построить крепостцу. Для раннего Средневековья это обычно земляные валы, или каменные, как на городище Любши, например. Это 200 км от Новгорода, грубо говоря.
В Новгороде на городище долгое время не было известно укреплений. Собственно слово «городище» фигурирует в летописи очень рано. Но городище в древнерусском означает место, где был город. Точно так же как дворище – где был двор, пепелище – где был пепел, и так далее. И до относительно недавнего времени, где-то четверть столетия назад, на городище нашли остатки укреплений. То есть они были засыпаны где-то в районе XI в. Они существовали до того, там был город. Об этом была память. Город разровняли. Там осталась только княжеская резиденция. От укрепления остался засыпанный ров и некие намёки на вал и деревянные валовые конструкции. То есть городище было укреплено. Это около гектара площади. То есть из всего городищенского холма у нас остаётся 18 га.
Понятно, что не вся эта площадь была застроена. Точнее, мы можем предполагать, что не вся она была застроена. Потому что всегда есть неудобица, всегда нужны некие вспомогательные пространства, грубо говоря, где ты будешь смолить лодки, хранить древесину. Должны быть некие коммуникационные маршруты, т.е. уличные трассы, условно. Мы не знаем, у нас пока нет на это данных.
М. Родин: А на этом месте нет тотальной раскопки?
М. Петров: Нет. Там раскопано по размерам достаточно много памятников эпохи раннего Средневековья. Но в основном все раскопки велись в зоне укреплённой части. По вполне понятным причинам: это поиски княжеской резиденции, укреплений. Последние раскопки – это церковная археология, вскрытие одной из древнейших церквей на территории городища. Потому что существующая – это XIV в., а там каменное здание церкви появляется гораздо раньше. Соответственно мы не знаем, сколько дворов, то бишь городских участков, у нас было на городище.
М. Родин: А резиденцию-то нашли?
М. Петров: Ну, плюс или минус. Есть остатки построек, заглублённые части. Либо это погреба, либо подклеты, либо понижение пространства под подклеты. Но поскольку на значительной части городища располагается современное кладбище, то археолог сюда не может проникнуть.
Инвентарь, сфрагистический материал, который на городище встречается в огромных количествах (печати, княжеские печати, церковные, разнообразные). Строго говоря, находки городищенского сфрагистического комплекса, скорее всего – это некий архив, который рассыпался по плюс или минус всей территории городища. И он в принципе составил основу для изучения древнерусской сфрагистики. То есть их очень много.
Вещи из драгоценных металлов, редкие предметы. Но это мы уже говорим о княжеской резиденции XI-XII в., эпохи развитого русского Средневековья. Это не совсем позднее время. Но считается, что Ярослав Мудрый переносит резиденцию в начале XI в. из городища в Новгород. Поэтому у нас появляется Ярославово городище как топоним. А в 30-х гг. XII в. с изгнанием князей из Новгорода их резиденция окончательно закрепляется на городище.
М. Родин: Очень любят нам рисовать огромные красивые княжеские терема. Что нам говорит археология про княжеские резиденции?
М. Петров: Это были большие дома по меркам раннего Средневековья. Те подклетные ямы 10х8 м. Это много, но по современным меркам не очень. Нам изобразительные ряды в значительной степени диктуются второй половиной XIX в. осмыслением былин, картинками Билибина, Васнецова. Мифологическое несколько сознание. Средневековый мир был гораздо более жёстким. Это не обязательно каменные здания. И по большому счёту в Новгороде за всё его существование, независимое, грубо говоря, 500 лет, у нас есть три гражданских каменных постройки. Они все XIV-XV в. До того у нас есть только деревянные постройки и некие скудные упоминания. Но упоминания – это не материальные свидетельства.
М. Родин: Эта подклеть 10×8 как-то разделена на комнаты?
М. Петров: Тут опять же начинается беда археологии. У нас есть яма. И это всё, что у нас есть. В случае с городищем это достаточно высокий песчаный холм. По новгородским меркам он очень высокий, где-то 27-30 м над уровнем Балтики, у нас в Новгороде всё очень низко. При этом нужно понимать, что современный уровень уреза Волхова – это 18-19 м. Волхов в паводок в среднем поднимается на 2-3 м, а может достигать до 6 м. И соответственно нет ни одной новгородской церкви, которая стояла бы ниже 21 м по балтийской системе. И даже некоторые из них иногда заливало. То есть мы допускаем, что в Х веке уровень воды в Ильменско-Волховской системе был примерно такой же как сейчас, у нас есть на это основания, но особенность в том, что у нас появилась Волховская ГЭС, которая несколько поменяла гидрорежим. Соответственно, высокий холм, песок, уровень аэрации большой, то есть вода там не сильно задерживается, и всего того, что мы привыкли видеть собственно в Новгороде, то есть деревянные срубы полностью сохранившиеся, дерево, которое при взятии проб по прежнему пахнет сосной, на городище нет. Там органика сохраняется только в низинных частях, которые, в принципе, в подтапливаемой зоне, абсолютно точно не в зоне княжеского дворца. Там органика сохраняется гораздо хуже, поэтому кроме некоторого количества ям мы не знаем ничего. И инвентаря, естественно.
М. Родин: То есть мы не можем сказать, как выглядела княжеская резиденция, какой она была высоты, сколько этажей.
М. Петров: Мы можем сказать как выглядела среднестатистическая более-менее крупная городская усадьба. Подобные данные у нас есть по Новгороду Х в. Это крупные постройки примерно тех же размеров. Причём я замечу, что на нескольких памятниках новгородской земли раннего Средневековья у нас также фигурируют схожие большие ямы, иногда с остатками древесного тлена или с отпечатками древесины вокруг. Собственно, что и позволяет нам сделать предположение, что это яма подклета и она связана именно с постройкой, с её нижней частью. Как минимум это один этаж. Два? Ну, для Х века я лично склонен отказывать в подобной конструкции. Это одноэтажный мир, и мир в принципе невысоких домов.
Опять же, поскольку в археологии до нас доходят в лучшем случае нижние части срубов, т.е. мы видим фундамент и часть стены, иногда у нас есть (я говорю не только про Х век, а вообще) архитектурные элементы крыш. Иногда у нас есть архитектурные детали внутреннего устройства здания. Но оно фрагментарно, и все наши облики древнерусской городской усадьбы реконструируются во многом на основе архитектуры XIX в.
М. Родин: Что тоже анахронизм. Я так понимаю, что в какой-то момент городище прекращает своё активное существование, и жизнь переносится собственно на территорию современного Новгорода.
М. Петров: Не совсем, но почти. Нет явного прекращения жизни и прямого переноса. Получается, по крайней мере мне эта картина кажется более жизненной, люди селятся, пространство заполнено.
М. Родин: Пространство внутри стен?
М. Петров: Мы не уверены, были ли стены. Мы говорим о городищенском холме. Дело в том, что даже при современном уровне воды, в мае это остров. Тут мы как ответвление выходим на скандинавский термин «Хольмгард». «Хольм» – это остров. То есть это город на острове. И городом на острове может быть только городище. Есть предположение, что собственно город на городище назывался Холмом. Что, в принципе, соответствует: это действительно холм. Разлив Волхова и Малого Волховца образует район, где расположен этот холм и городище. И созвучие русского слова «холм» и скандинавского «хольм», «остров», возможно и вызвало наименование.
Соответственно, территория холма конечна. А люди всё прибывают. У нас же сделали Новую Москву – ситуация абсолютно та же самая. Соответственно, люди начинают где-то селиться рядом. Здесь начинается небольшая проблема, потому что самая ближняя территория – это Славенский конец, а на нём слои Х века пока что есть только в одном раскопе. Это на Торговой стороне. До Славенского конца у нас полтора километра. Причём затапливаемого пространства. Основная артерия – это Волхов, вниз по течению. Это важно. Одно дело грести против течения, другое – по течению.
Видимо, часть населения выплёскивается туда. И, опять же позволю себе прибегнуть к не очень историчной аналогии, сейчас, когда в некоем городе строятся новые жилые массивы, они зачастую называются новым городом. Или новым районом. С моей точки зрения это картина, которая имела место быть и в Х веке. То есть строятся новые районы: «Ты где живёшь?» «Да в новом городе».
Здесь есть, правда, один скользкий момент, потому что в русском языке город – это не только населённый пункт, но и укреплённый населённый пункт. И с древнейшими укреплениями пока что в Новгороде не всё гладко. У нас они есть прослеженные археологически на XI в., но далеко не на значительном пространстве. Есть несколько вариантов реконструкций, и мы пока не знаем. То есть мы понимаем, что да, где-то должны быть укрепления. Но где и как – это постоянная задача перед археологом в Новгороде. Ты любым своим раскопом можешь наткнуться на нечто, что будет связано с укреплением. Городская археология как мозаика: каждый маленький кусочек может завершить пазл.
И когда люди начали перебираться в новые районы, в современный Новгород, там очень чётко видна структура заселения. Люди селились от берега в гору. Они двигались от реки как от центральной транспортной артерии. И сначала улицы прокладывались на запад и на восток, то есть Волхов делит Новгород примерно на две части, проходя примерно с юга на север. И в некоторых раскопах, в Троицком в частности, исследователи, Ольга Альбертовна Тарабардина и Наталья Николаевна Фараджева в частности, занимались в последнее время именно застройкой и смогли проследить с абсолютными датами, методом дендрохронологии, как развивалась усадебная застройка от берега в гору. Сначала люди селились ближе к берегу, вырубали какой-то лес на своей окраине, сеяли поле, потом там образовывался лужок. Я рассказываю достаточно просто, но здесь стоит огромный коллектив исследователей, я всех перечислить даже не смогу.
М. Родин: Основной элемент города, я так понимаю, это усадьба. Как выглядела усадьба, какого она была размера, что это за постройки?
М. Петров: Это самый интересный вопрос. Он впервые обозначен в Новгороде по результатам Неревского раскопа, Ильинского, это 60-е гг. С тех пор изучение городской усадьбы – чуть ли не основная задача. К сожалению, эта задача не очень простая. Мы ведём раскопки, исследуем усадьбы, вещи, застройку, но в комплекс это не всегда получается свести. Но при этом можно сказать, что мы достаточно неплохо сейчас себе представляем, как усадьба выглядела. По крайней мере, как выглядели усадьбы на Неревском и Троицком раскопе, которые огромные по площади. Неревский – 9000 м2, Троицкий, если я не ошибаюсь, приближается к 12000 м2. Это гигантские площади вообще в мировой археологии. Сейчас ситуация поменялась и у нас раскопы небольшие. Раскоп в 300-400 м2 считается уже очень крупным.
С самим термином «усадьба» есть определённая сложность. Древнерусские письменные источники такого слова не знают. Они знают слово «двор». Двор такого-то. Есть сообщения о пожарах. «Погоре двора Иванкова», условно. То есть у Ивана на дворе возник пожар, огонь пошёл дальше, и сгорел весь Новгород, например. Но дело в том, что в современном русском языке двор – это часть городского участка, не занятая постройками. Поэтому в исследовательском плане у нас есть определённая дилемма: что понимает исследователь, когда пишет «двор»? Незанятое постройками пространство или всю территорию городского участка целиком? Поэтому я предпочитаю использовать термин «усадьба», и многие мои коллеги так же. Но есть коллеги, которые используют термин «двор», хотя речь идёт о городском участке с застройкой, находками, которые оставили какие-то жители.
Соответственно, новгородская усадьба тяготеет к некоему стандартному наделу примерно размером 15х30 м. То есть 15 м вдоль улицы и 30 м в глубину. Для Новгорода домонгольского времени, может быть даже до XIV в., характерна периметральная застройка, когда строения размещаются по периметру этого прямоугольника. Обычно так или иначе эти городские наделы тяготеют к прямоугольной форме, что позволяет ставить вопрос, как они выделялись. Потому что этот размер прослеживается от усадеб XI в. и до XV в.
М. Родин: Ты к тому, что это как-то централизованно распределялось, и все знали, какую территорию можно занять?
М. Петров: Я склонен полагать, что да. Что ты не мог придти в город и просто так прихапить себе сколько угодно земли и жить как тебе хочется. Я думаю, всё было сложнее. Опять же, археологически мы можем проследить размер, который ставит определённый вопрос. Особенно если учесть, что например в Тронхейме у нас такие же размеры.
М. Родин: Может это эргономично? Для семьи вот столько удобно.
М. Петров: Возможно. Но ответа у нас пока нет. Возможно это единый для северной Европы земельный надел в поселении городского типа.
М. Родин: Как выглядела эта усадьба? Это прямоугольник, застроенный по периметру?
М. Петров: Это один вариант. Второй вариант – по оси.
М. Родин: То есть центральная линия и налево-направо?
М. Петров: Нет, просто центральная линия. По периметру более характерно для крупных усадеб и вообще древнерусских усадеб. А осевая застройка однозначно характерна для скандинавских городов, которые возникают в сопоставимое время: вторая половина-конец Х века. А в Новгороде такие усадьбы появляются позднее, и обычно это более бедные усадьбы. Они чуть поменьше площадью, у них 2-3 дома. То есть на усадьбе обычно 1-2 жилых дома с печами, с отоплением, какие-то хозяйственные постройки, это амбарчик для держания зерна, возможно какое-то ремесленное сооружение, возможно какая-то подсобка для сена, например.
Я уже сказал, что у нас есть только нижний венец, мы не всегда можем определить. Мы чётко можем в большинстве случаев выделить жилое помещение и нежилые помещения. Они отличаются в том числе по характеру строения: нежилое помещение чаще всего из более тонких и низкокачественных брёвен, чаще всего между брёвен не уложен мох для теплоизоляции и, естественно, там чаще всего нет печки. При этом меня регулярно спрашивают работники на раскопах: а как же у них такие маленькие срубы? Как жить: сруб 3,5х3,5, грубо говоря, 10 м2, и в нём печка?
М. Родин: Ещё и диаметр бревна съедает пространство.
М. Петров: Естественно. Нужно воспринимать усадьбу не как набор разных домов, а как квартиру со многими комнатами. Есть «гостиная», большой сруб, где люди живут, пируют, принимают пищу. Есть, например, кухня. Отдельно стоящие поварни у нас фиксируются и в поздних письменных источниках для древнерусского города. Мы знаем их в городах Западной Европы. То есть кухня за пределами того места, где ты спишь.
М. Родин: Баня, а через дорогу раздевалка.
М. Петров: В том числе и так.
М. Родин: Получается, отдельный сруб – этот как комната. И он чаще всего однокомнатный?
М. Петров: Чаще всего да. Но где-то к XI в. складывается пятистенок. То есть сруб с внутренней перегородкой, капитальной стеной, у которого есть тёплая часть, которая побольше, и холодные сени. Это позволяет меньше дров тратить на отопление большой части, потому что у тебя дверь в отапливаемое помещение открывается не на улицу, а в сени, где, как ни крути, у тебя теплее, чем на улице. И срубы-пятистенки продолжают существовать до сих пор. Это конструкция, которая осталась практически вечной.
М. Родин: Когда ты привёл аналогию о том, что усадьба – это многокомнатная квартира, сразу возникает вопрос. Насколько я понимаю, это большая проблема в археологии. По логике, чтоб через улицу не ходить, хотелось бы всё это накрыть крышей.
М. Петров: Иногда бывает и так. При идеальной новгородской сохранности дерева ты видишь эти остатки. У нас есть несколько примеров, ну, не полных перекрытий усадьбы, а навесов разного рода. То есть это вкопанные столбы, они читаются очень чётко, и некое мощение. Но в XIV в., например, жители очень многих, но состоятельных городских усадеб, полюбили застилать пространство своего двора деревом.
М. Родин: Целиком?
М. Петров: Практически полностью.
М. Родин: То есть не дорожки?
М. Петров: Тотально. Дорожки – это норма жизни. Они начинают появляться практически с Х века. По наиболее употребительным маршрутам внутри своей «квартиры» ты выкладываешь дорожку. Причём благодаря этим дорожкам зачастую сохраняются редкие вещи, фрагменты мебели. У тебя сломалась лавка – ты её бросаешь под ноги и по ней ходишь. А потом через семьсот лет археологи добираются и говорят: «Ух ты, какая красивая резьба!» И в некоторых вариантах вот эти навесы занимают достаточно большое пространство усадьбы. Ну не 50, но, положим, 30. Но это не рядовые усадьбы.
Если учесть, что каждые 15-20, а то и 10-15 лет город горит, то иногда складывается ощущение мало того, как они жили, а как они думали. То есть ты приехал, построил жилой дом, начал жить, пристраивать кухоньку, амбарчик, мастерскую, какой-то загончик для скотинки. Вроде как всё хорошо. Ты же не строишь это всё сразу, ты пристраиваешь это всё постепенно. Потом бах – у соседа загорелось, на тебя перекинулось, ты сгорел. И ты снова начинаешь сначала: времяночку, бытовку, жилой дом, кухоньку, амбарчик. И так всю жизнь.
М. Родин: Это, кстати, важный момент, потому что когда говоришь про какую-то древность, возникает ощущение, что вот у нас есть дом, родовое гнездо, где дед мой жил. Нет, ничего подобного: ты сам перестраиваешься в течение жизни лет пять.
М. Петров: Раза три. Мы имеем возможность это в некотором роде прослеживать. Это гипотеза, естественно. Когда на усадьбе структура застройки, то есть расположение построек, их размер, несколько сменяющих друг друга ярусов совпадают, то есть они стоят на том же месте, мы можем предполагать, что это либо тот же самый владелец, либо его прямой наследник. Потому что это опять же из элементов современной психологии. Я несколько раз наблюдал на своих знакомых: им родители покупают квартиру, и они обставляют квартиру точно так же, как родительскую. На начальном этапе. Потом они меняют, но на начальном этапе квартира такая же, как у папы и мамы.
То есть таких постоянных блоков застройки на разных раскопах очень редко бывает три. Обычно два. Я не проводил специальные исследования, то есть это больше предположения, не подтверждённые точными датами: если мы допустим, что срок жизни одного яруса застройки 20 лет, вот у нас один возник, потом второй. То есть у нас 40 лет. Срок жизни в Средневековье меньше, чем сейчас. Нельзя исключать, что третью итерацию строит уже не тот, кто строит первую избу. Он умер, строит его потомок, например. И он начинает что-то немножко менять.
М. Родин: По размерам мы можем же понять, сколько там людей живёт. Я правильно понимаю, что мы говорим о малой семье? То есть папа, мама, дети. Или всё таки много поколений?
М. Петров: Безответная проблема. С одной стороны, у нас есть некая площадь, и вроде мы понимаем, сколько людей сюда может поместиться. Но у нас нет средних норм проживания для Средневековья. В качестве лёгкого отступления от Средневековья, норма проживания, если меня не обманывает память, у индейцев Пуэбло и в советской России одинаковые: 10 м2 на человека.
То есть мы не знаем, сколько в Средневековье. У нас есть косвенные данные. Если у нас есть остатки обуви с усадьбы и мы можем предполагать, что это не выброшенная в какой-то момент обувь и не остатки сапожного ремесла, а обувь именно жителей, она получает нормальное распределение. У нас есть детская обувь, её мало. У нас есть явно мужская обувь, сорок второй с плюсом размер, и у нас есть огромное количество обуви посерединке, 34-38. Но нога мальчика-подростка и женщины примерно одинаковы. Поэтому мы имеем пик. То есть мы можем выделить, что у нас был ребёнок, или дети, не всегда можно сказать, один или несколько. Иногда можно сказать пол, а иногда можно сказать «ребёнок», а мальчик или девочка – не понятно. Мы можем сказать, что у нас был некий взрослый житель-хозяин усадьбы, соответственно, если у нас есть ребёнок, то должна быть мама. То есть расклада с минимальным набором жителей у нас нет. И у нас недостаточно статистических данных по количеству жителей на городском дворе. Потому что письменные источники по древнерусским городам в большинстве своём не сохранились. У нас не Западная Европа. Поздние писцовые книги на, положим, XVI-XVII в., могут дать некий ключ. Но абсолютно ясно, что Новгород в XII и в XVI в. – это два разных города. Совсем.
Есть ещё один существенный момент. Если у нас на усадьбе два отапливаемых дома, то, скорее всего, там не малая семья. Или малая семья и работники. Есть ещё одна проблема. Мы не знаем, кому принадлежал этот участок. Жили на нём собственники этого участка, арендаторы, или зависимые люди? А откуда, у нас этой информации нет. У нас есть данные по Сигтуне XVII-XVIII вв., где участок принадлежит вполне конкретной крупной городской землевладелице, но на нём живут её арендаторы. И недостаточно у нас оснований, чтобы отвергать, что в Новгороде было не так.
М. Родин: То есть это аналог современных съёмных квартир?
М. Петров: По сути, да. Съёмный двор. Земля принадлежит кому-то. Он держит там ремесленника, который от него зависит, своего помощника по торговым делам. То есть множество вариантов.
Это тоже составляет проблему. Мы не знаем, чья эта усадьба, кто на ней жил. Да, иногда бывает, что мы находим берестяную грамоту и там упоминаются некие имена. Но вопрос в том, кому написана эта грамота? Она осталась на усадьбе того, кто её написал, или её донесли по адресу? И почему одно и то же имя упоминается в грамотах, найденных на разных усадьбах? Он что, один день жил здесь, другой день – там? Или он ходил по усадьбам, его догоняли и приносили? Здесь такой простор для фантазии, что просто ух!
М. Родин: Мы говорили, что усадьба выходит на улицу короткой стороной. Как было организовано общественное пространство? Улица – это вообще организованное пространство, или оно хаотично возникало между дворами?
М. Петров: И так, и так. На начальном этапе чаще всего улицы нет. Есть некий проезд, просёлочная дорога. На нескольких раскопах на начальном этапе освоения мы видим просёлочную дорогу. То есть, есть частокол как граница усадьбы, есть застройка усадьбы, а уличного мощения нет. Есть какие-то ямы, в которые кинуты куски досок и брёвен, как, опять же, мы делаем это сейчас. То есть, провалилась яма – бросил туда какого-то хлама, езди дальше.
Но новгородские условия, Новгород стоит на глине и это всё вязко и топко, просто требовали мощения. И как только появляется уличное мощение – это стопроцентный признак городской структуры. В деревне никто улицу мостить не будет.
Другое дело, что у нас есть только гипотезы, как это организовывалось. Похоже, что мощение улиц определялось или наряжалось уличанским советом, то есть уличной общиной, но каждый житель усадьбы мостил перед собой.
М. Родин: Но тем не менее это было кем-то определено. Эти четыре метра мы не застраиваем, и они идут в таком направлении.
М. Петров: Мы держим в голове, что у нас сначала появляются усадьбы. Я построил усадьбу, я езжу на саночках (это лучше, чем телега в новгородских условиях) к своему двору. Приходит другой человек, говорит: «Я построюсь напротив тебя». Или кто-то его приводит и говорит: «Мы дали ему надел». Он строится напротив. Ездить нужно и тому, и другому. Поэтому остаётся незастроенное пространство. Допустим, возникает несколько таких дворов. И пространство их конечно. Положим, шесть дворов таких возникло, у нас, соответственно, 50 м длинны появилось. Соседи собираются. Допустим, они все свободные и собственники. И дальше у нас по сути кооператив:
— Что-то грязь мне месить не хочется, давай замостим.
— Ну, давай замостим.
— Скинемся?
— Скинемся!
Собрались, купили или порубили лес, вместе замостили. Мощение кончается за этими усадьбами. Приходят следующие, селятся. Вот здесь начинается момент, который долгое время несколько отличает русский город от западноевропейского. Город развивается упорядоченно-хаотически. С одной стороны, у тебя есть некое направление улицы и ты, в принципе, пристраиваешься к уже существующему отрезку городской коммуникации. Но никто тахеометром не разбивает. То есть ты пристраиваешься. И поэтому у тебя эти проезды так или иначе ведут к чему-то. Либо просто в гору от берега, как я говорил, либо всегда есть трасса, которая идёт параллельно Волхову.
При этом, когда у тебя происходит такая отстройка вглубь, рано или поздно последним, которые поселились на окраине, для того, чтобы проехать на соседнюю улицу, нужно делать огромный крюк. И они начинают что-то делать на своих задах. На задах своей усадьбы, на краю между границей усадьбы и, условно, ничьей земли, сначала просёлочная дорога, потом туда кидают деревяшки. И есть конкретный пример, там в течение где-то 40-50 лет появляется нормальное уличное мощение. И так возникают переулки.
М. Родин: Как были устроены большие общественные пространства, площади? Что они представляли собой?
М. Петров: Мы археологически знаем несколько перекрёстков. Они достаточно чётко видны, видно, какая главная улица, какая – вспомогательная. У нас есть открытая в конце 90-х площадь Смесного суда. Но это территория усадьбы, на которой огромный настил из очень качественной древесины, очень оригинально сделанный, со столбовыми конструкциями вокруг, возможно, крытый. Не совсем понятно, как это конкретно выглядело. Абсолютно точно, что здание, к которому этот настил примыкал, было двухэтажным, потому что сохранились лестницы.
У нас есть такие общественные объекты, как хлебные печи, их несколько штук. Они граничат с улицей. Ты можешь зайти туда с улицы. То есть видимо это тоже какое-то общественное пространство. Огромных площадей мы не знаем.
