Патриарх Никон в Новоиерусалимском монастыре. 1665. Извлечение из дневника Н. Витсена «Путешествие в Московию». 1664—1665

Николаас Витсен посетил Россию в составе голландского посольства к царю Алексею Михайловичу в 1664—1665 гг. У него был статус «дворянина по положению», то есть он являлся привилегированным лицом в свите посла для придания большего престижа посольству. Вместе с тем он имел много времени для приватных встреч и бесед.

Молодого голландца интересовало все: характер власти московского царя, военный строй, судебные порядки, экономика, культура, церковные праздники, свадебные обряды и различные бытовые подробности. И обо всем этом он тщательно записывал в своем дневнике.

Особое внимание Н. Витсен уделял вопросам церковного культа и монастырского быта. На свой страх и риск он посетил инкогнито опального патриарха Никона в Новоиерусалимском монастыре в мае 1665 г., когда до церковного низвержения Никона оставалось около года. Его записи об этой поездке бесценны: в них предстает живой образ русского патриарха, особенности жизни, нравы и обычаи монастыря.

Дневник Н. Витсена является надежным историческим источником. Факты, им сообщаемые, достоверны и хронологически точны. Он рисует яркую, хотя и не всегда беспристрастную, картину тогдашней России, увиденной глазами иностранца. Для его записок характерны острая наблюдательность, свежесть ума, юмор, юношеская непосредственность и откровенность.

 Патриарх Никон в Новоиерусалимском монастыре. 1665. Извлечение из дневника Н. Витсена «Путешествие в Московию». 1664—1665 

Патриарх Никон в Новоиерусалимском монастыре. 1665. Извлечение из дневника Н. Витсена «Путешествие в Московию». 1664—1665

 

5 мая. [1665 г.]

Убедившись в том, что на нашу просьбу идти куда-нибудь нам отказывают — либо прямо, либо с увертками, — я дерзнул тайком предпринять поездку в Новый Иерусалим, который строит патриарх.

Вместе со мной был Еремиас ван Тройен[1]. Мы выехали после полудня, а чтобы избежать подозрений, отправили багаж, ружье и все прочее вперед за ворота. Две даровые подводы, также корм и постоялый двор нам предоставили в пути патриаршие монахи. Вечером, в темноте, мы прибыли к большому монастырскому дому в Чертово. Там мы поели, переменили лошадей и в ту же ночь доехали до монастырской деревни Нахабино. Проспав два часа, встали и утром в 7 часов приехали в Иерусалим.

 

6 мая. [1665 г.]

Земли здесь кругом хорошо обработаны и густо заселены. Монастырь стоит в 10 милях от Москвы. Ночью в пути мы слышали, как жутко выли волки; они были очень близко от нас; на утренней заре мы видели лисиц и слышали пение многих птиц. [C. 177]

Монастырь, который они называют Иерусалимом[2], издали похож на русскую крепость. Имеет 10—12 башен[3], или брустверов; расположен довольно близко от быстро текущей реки [Истры], которая теперь [с помощью искусственного канала] полностью его окружает. Вокруг вся земля разрыта и временно покрыта бревнами, рвы сухие. У ворот стоит довольно высокая деревянная башня, по их обычаю, искусно украшенная резьбой; в ней висят часы с боем; на возвышении[4] стоят 5—6 пушек и висит оружие караульных стрельцов, их десять; царь прислал тридцать, но двадцать отослали обратно. Перед воротами монастыря большой двор, где находится гостевой дом, куда Его Преосвященство помещает тех, кто его посещает или приезжает сюда — не монахов. Там же рядом находятся кузницы, литейная для отливки колоколов, кирпичный завод, конюшни, малярии, лавки, каменотески, а также жилища для рабочих. В этот передний двор проходят через большие ворота.

Когда мы приехали, нас принял один из его юнкеров[5] и секретарь Дионисий Иванович, он родом из Риги, был в Польше пленным, а теперь перекрещен. Нас повели в упомянутый дом для гостей, где сразу накрыли стол и застлали скамьи ковриками. Когда настало время Его Преосвященству вернуться с молитвы, мы приготовились явиться и бить перед ним челом. Привели в порядок привезенные дары, чтобы показать ему. Стрельцы держали их, стоя рядом с нами. Это были: пуд жидкого масла, т. е. 40 фунтов, 5 голов сахара, 2—3 пакета с пряностями, мешочек с семенами и большой ящик, который мы оставили на повозке и так ему показали, он был полон луковицами, цветами, рассадой, кустами роз и ягод. Нельзя пренебрегать подарками для высоких лиц, особенно если имеется к ним просьба либо хотят их посетить или прийти к ним в гости. Итак, мы стояли со всем этим добром в открытую у крыльца, ожидая его. Когда он приблизился, мы все трое очень почтительно били перед ним челом, а встав, предложили ему свои подарки, которые он охотно принял и, рассматривая, очень нас благодарил. На его крыльце стоял большой белый камень. На него он сел, чтобы беседовать с нами, а мы стояли [С. 178] перед ним под открытым небом с обнаженными головами. Он расспрашивал нас о многом, о ходе нашей войны [с Англией] и о том, как отпускают нашего посла; когда мы ответили: «Плохо», он сказал: «Вот теперь так и идут дела, когда меня там нет и они лишены моих благословений, всех они делают своими врагами, включая татар. Когда я еще находился в Москве, всегда меня обвиняли в подобных неудачах; но кто же теперь виноват?» После этого он стал расспрашивать нас о положении большинства государств в мире.

Надо знать, что этот патриарх, вызвав немилость царя, самовольно ушел со службы, забрал свой священный посох и тайком уехал из Москвы. Теперь он живет далеко от Москвы в добровольной ссылке. Обо всем этом слишком долго рассказывать. Но ввиду того, что Никон такое священное и высокое лицо, царь не может или не хочет его наказать и пока оставляет ему все церковные доходы.

Поговорив с нами, он пошел наверх, где снял свое одеяние: шапку с крестом из жемчуга, ценный посох и парчовую полосатую ризу; надел подобное же, но более простое. На груди его висела серебряная позолоченная коробочка[6], на одной ее стороне изображен Христос на кресте; в ней он хранит знак своего сана.

Когда он шел из своей церкви, его сопровождало много попов и монахов; на всех были греческие клобуки[7], как и у него самого, все были в черном. Каждый, мимо кого он проходил, бил головой о землю до тех пор, пока он не прошел. Многие подавали челобития, т. е. прошения; некоторые он велел принять, другие — отклонить.

Вернувшись, он продолжал с нами беседу. Велел подарить нам пять жбанов, т. е. ведер, живой рыбы, в большинстве мне неизвестной. Сказал, что хочет прислать нам своего повара, чтобы приготовить рыбу по нашему обычаю. «Этому новичку, — сказал он, указывая на меня, — наверно, еще не нравится наша пища». Ему наговорили, что я купец, только что приехавший; я же так нарядился, чтобы быть неузнанным[8]. На слова Никона я поклонился и сказал, что все, что Его Святейшество велит сделать, будет мне приятно. [С. 179]

Потом Никон просил нас посадить привезенные семена и рассаду; это и началось. Я тоже принялся за работу при нем, да он и сам участвовал в посадке и высказывал одобрение. Их неумелость и незнание были нам смешны; мы столько наговорили им о пользе этих семян и растений, что редька и петрушка получили лучшие места. Его сад был плохо ухожен, и земля неумело подготовлена, с таким незнанием дела, вряд ли лучше, чем у местных жителей; его садовники знали не больше, поэтому мы казались мудрыми земледельцами, распоряжались и повелевали в присутствии патриарха.

После этого мы пошли в упомянутый гостевой дом вне монастыря и сели за накрытый стол. Перекрещенные угощали нас. Мы ели из серебряных тарелок; на стол поставили 3—4 алебастровых кувшина. Перед нами ставили одно за другим 10—11 блюд, все из рыбы и деликатно приготовленные, некоторые по-польски. Мы пили хорошее пиво и, по обычаю монастыря, ели ржаной хлеб. Так как была среда — их постный день, то на столе не появилось ничего молочного.

После обеда мы осматривали церковь и колокольню, которые он [патриарх] строит по образцу церкви в Иерусалиме, над гробницей Христа. Все в тех же размерах и так же расположены, но колокольня здесь выше[9]. В прошлом году здесь работали 1500 человек; кроме мастера, каждый получает по 6 стейверов в день, и это продолжается уже 7 лет. Считаю, что размер [церкви] несколько больше половины нашей ратуши в Амстердаме. Нет нужды рассказывать много о сооружении: я ссылаюсь на книги и журналы, где описывается храм в Иерусалиме; это — то же самое. Низ построен из белого мягкого камня, а верх из обожженного красного кирпича; белый камень обтесывают, и на него кладут кирпичи.

Церковь, кроме одного этажа, уже построена, а колокольня совсем готова. Многие часовни уже освящены, и в них нас не пустили; неосвященные открыты для всех. Гробницу Христа, хотя уже освященную, я все же видел через щели[10]. Вокруг гробницы стоят 12 колонн; это большая часовня в середине церкви. Но если в Иерусалиме ангелы сидят перед гробницей у опрокинутого могильного камня, то здесь они нарисованы на стене, а надгробный камень лежит на [С. 180] полу. Позади стоят 4 высоких столба, которые будут поддерживать мощный свод[11]. Вокруг, а также и под землей уже построены часовни: одна в память пленения Христа, другая — в память Иоанна [Крестителя], третья часовня — Благовещения, всего часовен 14—15 или больше. Я не дал их описания, потому что о них можно прочитать.

Одна часовня, по названию Голгофа, стоит высоко, к ней можно подняться и снаружи; она уже освящена и очень почитается ими. Нам разрешили осмотреть ее через дверь. Но когда монах, который нас сюда привел, ушел за чем-то и мы стояли одни перед дверью, я вошел внутрь часовни, а сопровождавшего меня купца оставил караулить. Осмотрел все: алтарь, иконы, резные фигуры, книги и т. д., даже вошел и в святая святых [алтарь] как бы сказать, т. е. в то место, где попы ведут службу, куда и русским, кроме священников, не разрешено входить. Этого никогда во всей Московии не случалось; это и очень опасно, да, некоторые, кто делал подобное, были вынуждены пройти перекрещение. Однако любопытство и хорошая выпивка подзадорили меня. Когда поп возвращался, меня предупредили, и я отступил. Он открыл царские врата, чтобы мы увидели то, что я уже видел. Изображение Христа на кресте, искусно вырезанное из кипарисового дерева, висело над алтарем. Крест сделан такого же размера, как и найденный крест Христа. На двери алтаря нарисован император Константин со своей женой, которая нашла крест[12].

Колокольня по форме и размерам такая же, как Ивана [Великого] в Москве, а по высоте — почти как наша башня Яна Роденпорта в Амстердаме[13], два красивых колокола висят внутри: на верхнем вылиты святые всего года; говорят, что в них влито много золота, на нижнем — Царь, его жена, сын и патриарх. Недалеко от Нового Иерусалима будет построена церковь под землей, под названием «Обретение Креста», и еще одна, подобная ей.

На это строительство понадобится еще 3—4 года. Но что я могу сказать? Русские строят и отделывают, мастера — поляки, а распоряжаются немцы. Но работа ведется очень небрежно. Известь не приготовляют как требуется, кирпич [С. 181] обожжен слишком мягко и рассыплется еще до окончания строительства; ничего не покрывают и не берегут [от непогоды]; все рамы и даже столбы, да и целые стены обваливаются, поломаны и портятся. Я советовал им все покрывать досками, лучше приготовлять известь, иначе не будет прочной работы. То, что в Иерусалиме из мрамора, здесь из камня и кирпича. Каждую зиму недостроенное здание теряет 1—2 фута, что можно было бы предотвратить, если бы работу прикрывали. Коротко говоря — русские гораздо лучше умеют использовать дерево, чем строить каменные здания. Часть здания, уже готовая, покрыта землей, а она ведь пропускает влагу. Жалко видеть, как столь ценную работу, красу и гордость России, так запускают.

Кроме этой строящейся церкви, внутри монастыря имеется еще деревянная церковь, а вокруг нее кельи для монахов. Когда входишь в ворота, то на левой стороне стоит большой замок, или скорее дом. Это жилище самого патриарха. Рядом с ним небольшой сад, впереди — караульная сторожка, а позади, на валу, церквушка. Кругом склады для извести и кирпича, нужные для строительства. Стены вокруг монастыря, размер которого примерно с наш Дам[14], из дерева, с 8—10 деревянными бастионами, но они сплошь закрытые, без бойниц; это для того, чтобы монахи через них не поднимали водку; они [бастионы] не пропорциональны и не на одинаковом расстоянии друг от друга.

Ежедневно в хорошую погоду патриарх, вместе со всеми своими монахами, приходит по два-три раза в день помогать строить. Позади, напротив передних ворот, стоят еще одни маленькие ворота. За ними, у вала, стоит большое колесо, которое вращается водой и колотит лопастями белье при стирке.

После полудня мы отправились гулять с ним самим [патриархом]. Он очень прост в обхождении и любознателен. Спрашивал нас и особенно меня о многом, в том числе: так ли красиво в нашей стране, как здесь? Велел для нас звонить в большой колокол и шутя спросил, такие ли в Амстердаме колокола? Привел нас на свою пасеку. «Вы, немцы[15], — сказал он, — хорошо умеете считать, высчитайте-ка, сколько пчел в моих ульях?» [С. 182]

У этого человека нехорошие манеры, он опрометчив и тороплив, привык часто делать некрасивые жесты, опираясь на свой крест [крест на посохе]. Он крепкого телосложения, довольно высокого роста, у него красное и прыщавое лицо, ему 64 года. Любит испанское вино[16]. Кстати или нет, часто повторяет слова: «Наши добрые дела». Он редко болеет, но перед грозой или ливнем чувствует себя вялым, а во время бури или дождя ему лучше. С тех пор как он уехал из Москвы, теперь уже 7—8 лет назад, его головы не касались ни гребенка, ни ножницы. Голова у него как у медузы, вся в густых, тяжелых космах, так же и борода.

Затем он привел нас в свой скит, куда очень редко кто попадает. Это каменный домик, в нем 16 комнаток, среди них две молельни. Мы все осмотрели. У него там и комната для научных занятий; но кроме русских и славянских книг, других я не видел. Лестницы очень узкие, похоже на лабиринт. Наверху площадка с часовенкой, похожей на беседку. Снаружи она белая, на вид как садовый домик у нас. «Пустынь» [скит] Никона лежит на островке, окружена водой[17]. По примеру Христа Никон уединяется здесь на дней раз в году[18].

Вне этого монастыря, называемого Иерусалимом, вокруг него, размечены местечки на таком же расстоянии, как они в действительности находятся в Иерусалиме: Вифлеем, Кана, гора Олифетум, сад Гефсиманский и т. д. На некоторых [здесь] стоит только крест, на других — часовня, хотя там [в Иерусалиме] — деревни и деревушки. Здесь же вне монастыря еще пять-шесть больших рыбных прудов.

 

7 мая. [1665 г.]

На следующий день утром он пригласил нас послушать его певчих и посмотреть богослужение. В назначенный час мы опять поджидали его в монастыре, и, когда он шел в церковь, мы появились перед ним и били челом. Здесь принято являться с низким поклоном каждое утро перед тем великим, к кому имеешь дело или просьбу. Он сразу велел привести нас в церковный портал, откуда мы могли видеть церковные церемонии и слушать пение, которое он приказал [С. 183] исполнить специально для нас. Как велено, так и сделано. Мы прошли в церковный притвор, и, так как дверь по велению патриарха оставили открытой, мы видели и слышали все. Церковь снизу доверху увешана иконами, алтарь отгорожен иконостасом и имеет три выхода; средний — самый большой, и сюда, как сказано, никому нельзя входить, кроме духовенства. Его используют священники, и то только тогда, когда идет важная служба, как, например, при выносе тела Христа[19]. Великолепные кресты и иконы висят против алтаря на стене. Вся церковь в свечах, также и перед каждой иконой свеча, зажигая которую, монах всякий раз крестится. Против алтаря стоят два аналоя, их переставляют в церкви по надобности, с них священнослужители читают по церковным книгам. Прямо против того же алтаря стоит высокое кресло для патриарха, но теперь он почти все время стоял, как стоят и все другие.

Трудно точно описать богослужение, хотя я и все видел, так как не понимал их языка и не знал значения многих церемоний. То, что видел и мог запомнить, я опишу. Вначале один дьякон читал нараспев много молитв, обращаясь к святым и к Богу. После некоторых слов он останавливался и замолкал; тогда все монахи начинали петь «Господи, помилуй», и это продолжалось, наверное, полчаса. Затем с амвона он молился за всех умерших царей, патриархов, митрополитов и святых русской церкви, а также за нынешнего царя и его семью. При назывании каждого имени все громко нараспев произносили пожелания и литанию[20], одновременно крестясь и делая поклоны. После этого спели «Аллилуйя» и «Кирие Элейсон»[21]. Дьяк продолжал стоять лицом к патриарху с опущенной на грудь головой, он облачен в ризу [стихарь], это кусок ткани, свободно висящий с плеч до земли.

В это время мальчик лет 12, уже монах [послушник], вышел на середину церкви и стал нараспев читать из Евангелия. Два монаха такого же возраста поддерживали эту книгу. Покончив с чтением, они с большой торжественностью отнесли книгу и положили ее на аналой, стоявший в середине церкви. Из книги стал читать упомянутый дьякон, подложив под нее длинную полосу своей ризы [ленту-орарь]. Часто [С. 184] он ошибался при чтении, и тогда патриарх поправлял и его, и мальчика (здесь редко кто умеет хорошо читать), а кто ошибался, тот за каждую ошибку бил челом. Читали одного из праотцев церкви. Затем все вместе долго и хорошо пели. Эти белорусы [украинцы] особенно хорошо понимают музыку. Затем сам патриарх громко читал «Отче наш» и «Верую».

Священник, который пока стоял внутри алтаря, где он по временам выполнял свою роль, вышел оттуда, держа в высоко поднятых руках книгу, думаю, это было Евангелие, за которой несли кадила, большие свечи и кресты; перед этим все кланялись, а патриарх, мне кажется, поцеловал книгу. Затем патриарх открыл Евангелие, которое стал читать священник, стоя перед открытым средним входом в алтарь. Между тем в знак почтения все сняли свои клобуки. После чтения священник с книгой отправился в алтарь; и снова все молились за умерших царей, а также и за настоящего.

После этого священник принял в алтаре причастие и вышел с просфорой на блюде; он нес это блюдо, накрытое драгоценным покрывалом, на голове, а с рук его свисали кадила. За ним другой священник нес в чаше вино. Когда святыню обносили, все кланялись, пока все не унесли обратно в алтарь, где была выполнена остальная часть обряда[22]. Для причастия они употребляют выдержанное красное вино, в которое опускают хлеб, вырезанный треугольными кусочками из целого хлеба. Я видел, как священник много раз благословлял вино с хлебом [просфору], при этом произносил длинную молитву и часто крестился вместе с присутствующими, но так как это происходило внутри алтаря, то я не все мог хорошо увидеть.

Как только церемония и причастие священнослужителей в алтаре закончились, оттуда вышел один и очень торжественно поднес патриарху оставшиеся куски просфоры и вино, а тот дал по кусочку и глотку каждому монаху, и они, осеняя грудь крестом, складывали обе руки так, чтобы ничего не уронить[23].

Затем снова пели и при этом делали много странных причуд с поклонами и скрещиванием рук. Никто не проходит мимо Его Святейшества без очень низкого поклона; все [С. 185] оказывают ему большой почет. Один раз во время этого представления патриарх встал и поцеловал висевшую на стене икону, изображавшую Страшный Суд. Затем в третий раз молились за царей. По большим праздникам патриарх сам служит, и тогда все происходит гораздо великолепнее и церемоний больше, но почти всегда и всюду происходит примерно то же самое, что я рассказал. Когда обносили тело Христа, я слышал, как один монах сказал другому: «Посторонись, сукин сын!»

Когда все это закончилось, началось другое необычное богослужение за упокой души недавно умершего в Москве господина. Это они называют «помянуть усопшего» [панихида]. Молились Богу за него с пением, чтением и поклонами, опять кадили ладаном. Но что самое любопытное: в середине церкви поставили стол, а на нем — свечи и полное блюдо каши [кутьи] из вымоченного, очищенного и толченого ячменя или пшеницы, залитой медом. Это в память покойного, которому как бы предлагают ее, хотя он не ест; когда блюдо с кашей постоит там некоторое время, его уносят в алтарь, где, как я слышал, кашу съедают священники. Помянув покойного, прочитав опять молитвы и получив благословение Его Святейшества, все расходятся. Все это длилось более 2 часов.

Пока мы находились в Новом Иерусалиме, где никто не знал латыни, Его Преосвященство, узнав, что я понимаю латинский язык, предложил мне перевести присланные ему из Иерусалима и находившиеся у него в церкви надписи; он хотел иметь такие же надписи здесь, но переведенные на русский язык, чтобы показать их людям. Я перевел их на голландский язык, кто-то другой — на верхненемецкий, с него на русский. В переводе с голландского языка это звучит так: «С этого изваяния страдающего Христа враги-еретики позорно и с безбожной жестокостью сбросили голову в году MDCXI [1611 г.]. Но и вы так часто дерзко подымали голову против него, вашего Бога и спасителя! Восстановите же вы покорным внешним унижением и искренним внутренним обращением, ради вас самих и ради них [еретиков], поруганную честь Христа, отнятую врагами. Здесь, где прежде [С. 186] господствовали еретические заблуждения, они теперь побеждены, искоренены, как захваченные враги, и повешены трофеи в память победы, прославляя его [Христа] могилу. Мы поклоняемся тому месту, где стояли его ноги».

У этого патриарха были обожженные большие пустые горшки с широким туловом и узким горлом [голосники], их вставляют в стены церкви для звука. Патриарх позволил нарисовать свой портрет, но теперь он не смеет повесить его, боясь клеветы, будто он возводит себя в сан святых. Еще мне сказали, что недавно патриарха обвинили, будто он не молится за царя, и, хотя это неправда, ему очень угрожали, и даже некоторые митрополиты пытались отравить его.

Патриарх расспрашивал меня об альманахах, что они теперь предсказывают, особенно альманах Фурмана, а также спросил, что я думаю о комете. Сказал мне: «Дела царя теперь худые, потому что он лишен моих благословений». Рассказал, что его хотели побить камнями за то, что он велел оказывать иконам поменьше почестей, «и если бы вы что сказали, я был бы еретик». В его Иерусалим русские приходят уже на богомолье.

У него 20—25 человек дворцовых юнкеров. Они должны следить за тем, чтобы рабочие, большинство которых перекрещенные, усердно трудились.

В его монастыре всем запрещено пить водку из-за монахов, которые ее слишком любят и тогда плохо ведут службу. В каменных алтарях видны маленькие сточные отверстия, из них вытекает вода, когда священники, собираясь принять причастие, сперва умывают руки. Когда приходит время для еды, все рабочие кричат: «Христос воскрес — Христос восстал». С этими словами они заканчивают работу. Недавно несколько митрополитов, как нам там рассказали, пытались отравить патриарха.

Было раннее утро, и мы уехали, после того как еще раз отдали поклоны патриарху у его крыльца и поели. Теперь был мясной день, но монахи никогда не едят мяса. Мы ели опять из серебряной посуды. Подали 10—12 блюд; с собственного стола патриарха нам прислали 6—7 блюд из рыбы [С. 187] и молочных продуктов, несомненно, хорошо приготовленных. Это было необычной милостью. Были рыба в сухарях, молоко с яйцами и мукой и т. д. Когда мы уезжали, он [патриарх] подарил нам хлеб, наверное, локтя полтора в диаметре. Мы получили подводы в дорогу, куда сложили наши вещи и питание. По пути мы посетили владельца стеклодувного завода Койета[24]. Вечером мы спали на том же месте, где ночевали по пути сюда. Утром 8 мая еще до рассвета мы попали вовремя в Москву, и никто не узнал, где я был.


 

[1] Еремиас ван Тройен (Jeremias van Troijen) — голландский купец, осевший в Москве. Упоминается многими авторами.

[2] Новоиерусалимский монастырь, основанный Никоном в 1656 г., был расположен на холмистом полуострове, образуемом изгибом реки Истры. Получил свое название потому, что главный собор монастыря был копией храма Гроба Господня в Иерусалиме. Позднее здесь похоронили самого Никона.

[3] Монастырь имел восемь башен на углах и изгибах стены, о чем писал Архимандрит Леонид (см.: Арх. Леонид. Историческое описание Ставропигиального Воскресенского Новый Иерусалим именуемого монастыря. — М., 1876. С. 5). Дальше Витсен пишет тоже о «8—10 деревянных бастионах».

[4] Возвышение — по-голландски «kat». В рукописи вместо «kat» написано «loe» — «место», которое здесь совершенно неуместно. Вероятно, это ошибка переписчика. Неясно, как прочитал это место А. М. Ловягин, в интерпретации которого 5—6 металлических орудий стояли внизу, на земле (см.: Ловягин А.М. Николай Витсен из Амстердама у патриарха Никона // Исторический вестник 1899. № 9. С. 874—876).

[5] У патриарха в услужении было 20—25 дворцовых «юнкеров» — молодых служилых дворян.

[6] Это панагия — небольшая икона, носимая епископом на груди как знак его сана.

[7] Клобуки — высокие цилиндрические головные уборы с покрывалом, черного цвета у монахов и епископов, белого — у митрополитов.

[8] Следовательно, Витсен для сохранения инкогнито переоделся купцом, и, видимо, так о нем и доложили Никону. Тогда становится понятной фраза «я купец, только что приехавший». Вероятно, Никон догадался, что все это не совсем так, хотя Витсен и пишет: «Ему наговорили».

[9] Здесь говорится об отличии церкви Никона от храма в Иерусалиме. Под башней подразумевается колокольня с южной стороны церкви. В Иерусалиме колокольня в 1545 г. частично обвалилась и стала одной высоты с куполами.

[10] Часовня Гроба Господня находится в центре ротонды.

[11] Подразумевается, очевидно, центральный купол церкви, который опирался на четыре высоких столба. См.: Русское зодчество XVII в. — М., 1953. Вып. 3. С. 15.

[12] По христианской легенде крест нашла не жена императора Константина, а его мать Елена.

[13] Башня Яна Роденпорта в Амстердаме — башня Ян Роденпоортсторен в Амстердаме, находилась у городских ворот в районе Торенслёйс, разрушена в 1829 г.

[14] Дам — центральная площадь в Амстердаме, на которой стоит ратуша, ныне Королевский дворец.

[15] Немцы — здесь имеются в виду все иностранцы.

[16] Архимандрит Леонид говорит о Никоне намного лучше: «Единственное его питье — это чистая вода» (Арх. Леонид. Историческое описание Ставропигиального Воскресенского Новый Иерусалим именуемого монастыря. — М., 1876. С. 14).

[17] «Пустынь»… окружена водой. — С одной стороны рекой Истрой, а с другой — искусственной речкой Золотушкой.

[18] Пропуск в рукописи. Можно было бы предположить, что изначально здесь было написано «40» (по аналогии с сорока днями, которые Иисус пробыл в пустыне), хотя в сохранившемся рукописном экземпляре это число не читается.

[19] как, например, при выносе тела Христа. — Имеется в виду просфора.

[20] Лития — поминальная молитва.

[21] Кирие Элейсон. — Господи, помилуй!

[22] остальная часть обряда. — Освящение даров и причащение священнослужителей.

[23] Это так называемая раздача антидора — просфоры, которую раздают после литургии тем, кто не причащался.

[24] Вероятно, это был Петер Койет (Peter Coyet). Его стеклодувный завод находился в Духанине, в пяти вестах от Нового Иерусалима и в шестидесяти от Москвы.

 

Ссылка на первоисточник
Рейтинг
( Пока оценок нет )
Загрузка ...
Исторический дискуссионный клуб