Какие музыкальные жанры существовали в Древней Руси? Можно ли считать волынку и варган нашими традиционными инструментами? И как обычный пастуший рог помогал в отражении вражеских набегов?
О том, что мы знаем о самой древней русской народной музыке, рассказывает (и озвучивает её) музыкант и этнограф Сергей Николаевич Старостин.
Стенограмма эфира программы «Родина слонов» с музыкантом, собирателем фольклора Сергеем Николаевичем Старостиным.
Михаил Родин: Сегодня мы будем говорить про русскую народную музыку. По моим наблюдениям, процентов 90 населения страны на самом деле русскую народную музыку никогда и не слышали. Потому что все, что сейчас можно услышать – это по большей части композиторская музыка, псевдофольклор, написанный в XIX, а то и в ХХ веке: все эти «Ой, мороз, мороз» и так далее. А сегодня мы попытаемся максимально глубоко копнуть в прошлое и понять, как звучала русская музыка в истории.
Начнем с самых ранних моментов. Где мы ее можем уловить, за счет чего? Какие самые древние источники у нас есть?
Сергей Старостин: Самые древние источники – письменные.
Михаил Родин: Даже не археология?
Сергей Старостин: Археология, безусловно, стоит рядом. Здесь приходит на ум только, пожалуй, Великий Новгород, где велись достаточно обширные раскопки, и были найдены фрагменты музыкальных инструментов. По крайней мере, специалисты отнесли эти фрагменты именно к ним. Собственно говоря, на этом возникло направление музыкальной археологии в России, и Владимир Поветкин организовал в Великом Новгороде центр, который сейчас, после его кончины, носит его имя. Сотрудники этого центра занимаются такими проблемами.
Михаил Родин: Какие инструменты или части каких инструментов мы находим?
Сергей Старостин: Во-первых, такой инструмент, который, по сути, сложно назвать чисто русским, потому что он давно был утрачен. Это варган. Данный инструмент имеют почти все народы. Во всяком случае, народы Сибири, Урала и Средней Азии. Варган – это металлическая подкова с металлическим язычком; инструмент этот делается кузнечным способом (Сергей Старостин описывает дуговой варган, существуют и другие типы — рамочный и пластинчатый— РС.) . Насколько он «русский» – трудно сказать, потому что фольклористы XIX–XX в. ничего не говорят об этом инструменте.
Михаил Родин: Он к тому моменту мог просто уже уйти – точно так же, как и волынка, части которой на XIV, на XIII век, точно не помню, тоже найдены в Новгороде. А это вообще чуть ли не самая древняя находка.
Сергей Старостин: Одна из древних, да. Она наделала много шума. Идут разговоры о том, что это такое, каким образом определить ее строй, потому что у ее трубки сразу три канала, а не два и не один; но мы еще поломаем над этим голову, и у нас есть время подумать об этом. На территории России название волынки вошло в обиход как литературное слово, хотя не понятно, что за ним стоит: «волынить», «тянуть волынку». По сути, это мешок с игровыми трубками, который создает возможность беспрерывного извлечения звука. Когда ты поддуваешь в этот мешок и создаешь давление, ты можешь звучать, не прерываясь, сколько угодно по времени. На территории России волынку вытеснила гармошка, которая пришла в XIX в.
Михаил Родин: Получается, до XIX в. волынка нормально бытовала в русских селах? Это был типичный инструмент?
Сергей Старостин: Волынка – это ближе к югу. Это южнорусское название. Если говорить о том, кто мог наследовать эту «волыночную историю», то надо обращаться к фольклорной южнорусской традиции и искать там. Там попадались такие инструменты, и у меня есть похожий в руках. Правда, он относится к чуть более северным регионам: это инструмент с верхней Волги, верхневолжский рожок. А есть так называемый курский рожок. Он по своей конструкции чуть-чуть «деликатнее», а по строю выше. Его можно рассматривать как волыночную трубку, которая «вышла» когда-то из этого мешка и стала жить самостоятельной жизнью, потому что это было гораздо проще. Мешок изготовлялся из козьей шкуры либо из пузыря – в разных местах по-разному. Даже кто-то из собак делал: пастухи, чтобы продлить жизнь своему павшему другу, делали из него волынку.
Михаил Родин: Я правильно понимаю, что этот рожок звучит примерно так же, как та же волынка? Единственное, что на нем нельзя играть бурдон – длинный тон.
Сергей Старостин: Я могу продемонстрировать. Это будет достаточно жестко звучать в студии, потому что инструмент громкий, предназначенный для довольно широких пространств.
*Играет на рожке (6:49-07:13)*
Михаил Родин: Отлично. Вот так это звучало. Откуда вообще мы это знаем? Это же строй нужно понять. По тем археологическим находкам, что у нас есть, мы можем восстановить строй, тональность?
Сергей Старостин: Весьма сложно. Это возможно, если мы знаем все исходные данные точно: то, каким конструктивно был пищик по типу, то, каким образом этот пищик использовался. Для того, чтобы этот инструмент звучал, у него, помимо игровой трубки, должен быть пищик – та часть, которая является звукообразователем.
Михаил Родин: Что-то типа свистка?
Сергей Старостин: Нет, свисток – это на флейтовых инструментах. А это пищик – просто трубочка с язычком. Воздух, попадая в эту щель между трубкой и язычком, возбуждает вдуванием этот язычок, он начинает вибрировать и издает звук. Аналоги среди современных инструментов – это саксофон, кларнет, гобой.
Михаил Родин: Какие у нас еще есть старые находки, описания их в письменных источниках? Это полезно для понимания того, как звучала Древняя Русь X–XII вв.
Сергей Старостин: Как военные инструменты упоминались накры и сурны (зурны), скорее всего, пришедшие к нам с востока, судя по этому созвучию. Сурна (зурна) – это то, что, возможно, было заимствовано у восточных воинствующих племен, потому что инструменты эти были громкими и непосредственно связанными с военными действиями: это были инструменты, подающие сигналы. Вот то, что я сыграл на верхневолжском рожке, тоже было, по сути, сигналом – только имеющим отношение к коровам или к хозяйкам, имеющим этих коров, которых нужно было разбудить и каким-то образом оповестить о том, что пастух вышел. Природа этих сигналов проста. Если говорить музыкальным языком – это трихорд в кварте; если говорить простым языком – эта «мелодия» состоит из определенных, очень ограниченных интервалов.
*Напевает для примера (9:38-9:43)*
Три-четыре звука используется – больше не нужно. Они в сознании человека, на наш слух, воспринимаются, как некий зов, некая тревога. Есть разные типы сигналов. Сигнал, издаваемый, скажем, медным натуральным инструментом, где звукоряд несколько иной, соответственно, базируется на том, что может извлечь сам инструмент. А на инструментах язычкового типа, где существуют лады, вы можете выбирать. Если у вас пять ладов, у вас довольно большой музыкальный выбор.
Михаил Родин: То есть мы говорим, в первую очередь, про духовые инструменты. А какие-то другие инструменты находились?
Сергей Старостин: Конечно: это то, на чем, в первую очередь, базировалась музыкальная археология Новгорода – найденные фрагменты гуслей (IX–XI вв.) и гудков (струнных смычковых инструментов). Гусли, слава богу, дошли до нашего времени. Гудки на определенном этапе истории потерялись и как бы ушли в небытие; но о них осталась память, а также нашлись их фрагменты, и эти инструменты были реконструированы. Аналоги подобных инструментов можно найти в ранней Европе и, естественно, у наших ближайших родственников с европейского юга, со Средиземноморья (у болгар, македонцев, югославов, словенцев, сербов). Поэтому воссоздать игру на этих инструментах было не то чтобы просто, но это случилось. Сегодня у нас есть довольно большое количество музыкантов, которые играют фольклорную традиционную русскую музыку, и они используют гудки. Гудок – это, по сути, маленькая скрипочка.
Михаил Родин: Ее упирали в колено.
Сергей Старостин: Да, она держалась не как европейская скрипка: при ходьбе ее упирали в пояс (потому что все мужчины, а играли в основном мужчины, распоясанными не ходили), а сидя – в колено. Так вот, это была маленькая трехструнная скрипочка, где две струны настраивались в бурдон и одна в квинту или кварту; смычок имел вид лука.
Михаил Родин: Вы упомянули, в первую очередь, именно письменные источники. Что там упоминается? Какие были жанры, как использовалась музыка и где она звучала?
Сергей Старостин: По поводу жанров есть разве что ситуативные упоминания; например, музыкальная игра связывается с празднествами или другими событиями. Из этого можно сделать вывод, что существовала особая «каста» музыкантов, – людей, владеющих этими инструментами, – которых приглашали на праздники. Хотя, если судить по количеству найденных в Новгороде фрагментов гуслей, на этом инструменте играло довольно много людей.
Михаил Родин: То есть никаких аналогов музыкальных школ не было? Все просто учились, и на инструменте много кто играл?
Сергей Старостин: В народе учатся друг от друга, поэтому такая передача знаний в культуре называется устной – «из уст в уста». Пока не было (по крайней мере, у нас) письменности, способной зафиксировать нотную грамоту, весь этот опыт передавался исключительно вживую от условного «учителя» к условному «ученику». Здесь надо понимать, что в школах не было никакой необходимости – все регулировалось мотивацией: этим занимались люди, которым было действительно интересно идти по этому пути. Это сегодня родители отводят ребенка в музыкальную школу, и бедный ребенок там страдает, потому что натаскивание в музыкальной школе не всегда бывает интересным. А интересны на самом деле игра и само существование в пространстве музицирования. Вот взять простой (и относимый, опять же, к древним) инструмент. Я его немного реконструировал и сделал постоянно действующий вариант. Его природа очень проста: это зонтичное растение, дудник, произрастающее вдоль рек и в других влажных местах. Если у вас есть с собой нож, изготовление будет недолгим: буквально минута, и все – можно предаваться музицированию, то есть организованному (на свой манер) извлечению звуков.
Михаил Родин: Опишу для слушателей: сейчас в руках у Сергея Николаевича «палка» сантиметров шестьдесят длиной, и, видимо, полая внутри.
Сергей Старостин: Полая внутри, со свистковым отверстием сверху и вторым отверстием снизу. Собственно, это все, что нужно было простому музыканту из далекого прошлого для того, чтобы усладить себя звуками инструмента; кроме того, он использовался во время выпаса коней, то есть в ночном. Можно себе представить: летнее время, степь или другое открытое пространство, пасутся кони, и ночь нужно скоротать. Тогда срезают себе дудки по длине руки (как у меня; у кого-то она может быть короче или длиннее), и все: можно играть. Двое-трое могут играть вместе; в единственном экземпляре она звучит так.
*Играет на дудке (17:00-18:58)*
Михаил Родин: Вторая часть вашей композиции навела меня на мысль о необходимости некой ритм-секции, что ли, и, соответственно, ансамблевой игры: хочется притопать-прихлопать, добавить какой-то барабан или бубен… Что мы про это знаем?
Сергей Старостин: Ансамблевая игра наверняка была. Прежде всего, были княжеские дворы, и были в большом количестве, что ни область, то князь – и для их увеселения требовались мастера, умеющие играть. Они составляли ансамбли. Немного сведений оставила нам скоморошья история: исследователи скоморохов описывали в составе этих скоморошьих ватаг (групп, объединений) довольно много умельцев играть на разных инструментах. Это были, например, бубнисты: традиция игры на бубне, на самом деле, сохранилась в районе западных регионов России (Брянская, Псковская области), также она включает в себя часть белорусских областей – это были места, куда ссылали скоморохов. Там они оставили свой след и кучу разных инструментов; на самом деле, это те же самые пространства, где до прошлого века сохранялась традиция игры на дуде (это та же волынка, только в западнорусском варианте).
Михаил Родин: Вы упомянули ссылку скоморохов. Я правильно понимаю, что «репрессии» касательно скоморохов, упомянутые в том же фильме «Андрей Рублев», это исторический факт? И власть, и православная церковь не очень поддерживали существование этих скоморошьих ватаг и вообще музыки в смысле развлечения?
Сергей Старостин: Официальные постановления надо уметь отделять от того, что происходило в реальности. На официальном уровне (примерно при Алексее Михайловиче) как раз вышел указ о том, чтобы насильно отбирать инструменты у скоморохов, а затем сжигать их. Показательная «казнь» скоморошьих традиций и их культуры состоялась в Москве: там сожгли несколько десятков возов инструментов. Это была своеобразная акция устрашения. Да, скоморохов высылали, но нужно понимать, что тогда они (как и некоторые певцы современности) весьма критично относились к какой-то ситуации, к каким-то конкретным особам, и клеймили их в своих песнях. Эта культура ушла; сегодня она практически отсутствует, а тогда это все было очень открыто и подвижно. Скоморохи сыграли свою роль, и тех из них, которые не выступали против власти, или выступали не очень сильно и заметно, использовали при дворах. Они создавали вот эти ансамбли, куда входили разные инструменты: и гусли, и гудки, и сопели, и зурны, и бубны, и так далее. Кстати, вот еще один из инструментов.
Михаил Родин: Это два инструмента!
Сергей Старостин: Да, это парные свирели.
*Играет на парной свирели (23:24-23:48)*
Михаил Родин: Опишу для радиослушателей: Сергей Николаевич играет одновременно на двух дудках, двух флейтах разного размера. Как мы их находим? Есть археологические находки, изображения?
Сергей Старостин: Да, это две флейты – одна подлиннее, другая покороче. На самом деле здесь не нужно было делать никаких археологических раскопок, потому что эти инструменты бытовали вплоть до войны.
Михаил Родин: Великой Отечественной? В деревнях?
Сергей Старостин: Да, например, в Смоленской области. Это был очень распространенный вид музицирования. В конце XIX, начале XX века существовали артели, которые делали эти инструменты и продавали их на ярмарках.
Михаил Родин: Мы уже начали говорить про Алексея Михайловича, а это уже достаточно хорошо задокументированное время. Я полагаю, что в это время уже находятся какие-то источники, которые говорят нам о текстах песен и о том, как именно пели.
Сергей Старостин: Естественно, в разных письменных источниках упоминаются свадьбы и другие события из жизни знати – из таких документов мы и черпаем информацию. Например, это «Сборник Кирши Данилова», одного из первых известных собирателей русских песен – это первый источник, по которому мы можем судить о фольклоре.
Михаил Родин: К какому времени он относится?
Сергей Старостин: Это конец XVIII века. В XIX веке народные песни записывало большое количество людей, и записывали они их подробно, потому что тогда пришло осознание, что наша культура богата. И ее увидели, услышали, осознали ее ценность. Что касается всех представителей творческой интеллигенции, которая была в русском обществе, начиная от композиторов, поэтов и художников – все они оглядывались на народ и то, что в нем делается. Они понимали, что это многовековая, тысячелетняя культура, опыт которой накапливался, сохранялся, «шлифовался» и передавался. Не обратить на него внимания, если человек жил на этом пространстве и пытался развивать свои творческие идеи, было невозможно; поэтому его стали изучать, и очень подробно. Появилось большое количество сборников народных песен, стали фиксировать инструменты. Что интересно, этим занимались не только какие-то профессиональные собиратели (тогда, по сути, их и не было): люди, интересующиеся языком, фиксировали какие-то слова и особенности речи; люди, интересующиеся музыкой, обращали внимание на мелодию.
Михаил Родин: Как они это фиксировали? Нотами?
Сергей Старостин: Композиторы и люди, музыкально образованные, получившие музыкальное образование в Европе и понимавшие, как фиксировать звуки на бумаге – да, нотами. Естественно, все это делалось со слуха, так как не было никаких современных нам средств звукозаписи, была только одна схема: услышал – запомнил – написал. Поэтому, что касается именно нотных записей народных песен, при всей их полезности для понимания истории этого процесса, нужно делать поправку на то, что музыкальный человеческий слух несовершенен; запись, сделанная даже композиторами XIX века, скажем так, не совсем близка к истине.
Михаил Родин: Так мы можем утонуть в музыковедческих проблемах. До эфира мы говорили, что слух человека, который вырос в темперированном строе, по-другому воспринимает натуральный строй.
Сергей Старостин: Да, он переводит это на свой «язык».
Михаил Родин: Хорошо, а какая, грубо говоря, самая древняя, четко задокументированная песня, которую вы знаете?
Сергей Старостин: Дело в том, что определить исторический возраст песни довольно сложно: хотя бы потому, что существуют разные сравнительные способы. К примеру, если у нас в России был зафиксирован обряд вождения стрелы, сопровождаемый определенными обрядовыми песнями, и такой же обряд был зафиксирован, например, в Сербии, мы понимаем, что он возник достаточно давно.
Михаил Родин: До того, как народы разделились.
Сергей Старостин: Даже эпос, те былины, которые мы знаем, вряд ли можно отнести к совсем уж древним песенным источникам, потому что должно было пройти какое-то время после существования этих богатырей. Были они, не было их – их надо было придумать, создать этот миф, раскрыть его. А для того, чтобы такой жанр в принципе возник, нужны были какие-то исторические и политические предпосылки. Да, у народа должен быть эпос; и одними из самых древних музыкальных форм являются причеты и плачи, а также колыбельные. Это то, что на фоне остальных исчезнувших жанров, несмотря ни на какие возникающие проблемы, постоянно наследуется.
Михаил Родин: Это присуще любому человеку.
Сергей Старостин: Да, причем генетически.
Ай люлю, люлю, люлю,
Ай баю, баю, баю,
Ай бай, бай, бай,
Баю-баю, баюньки,
Засыпай, мой маленький,
Ай бай, бай, бай, бай…
Все это, фактически, древнейшие формы.
Михаил Родин: Это как раз то, что очень естественно, и это знают все.
Сергей Старостин: Да – и мы все связаны с этой вечностью. Мы даже не представляем себе, какой глубины та память, которая в нас существует. Есть и более развитые формы, которые можно отнести к очень ранним – не скажу, что к десятивековой давности, но все же.
Как у нас на синем на море
Сильная дробная волна!
А не пора ли нам, братцы-ребяты,
Со синя моря долой!
Как и я, удалой мальчишка,
Я на взгоренке да лежу…
Это длинная эпическая баллада, повествующая, если так можно сказать, об изгнании человека из рая.
Михаил Родин: То есть это все-таки уже христианская тема?
Сергей Старостин: Да, но переосмысленная. Вообще все в нашей культуре, что есть христианского (если не брать какие-то внутрицерковные понятия), было воспринято и легло на интонации, существовавшие до этого периода.
Если говорить о ранних формах, к ним можно отнести и хороводные, и обрядовые песни – то, что связано непосредственно с нашим растительным культом, возделыванием земли…
Михаил Родин: … сельскохозяйственным циклом.
Сергей Старостин: Да, с отношением к земле, с взаимоотношениями полов, мужчины и женщины – то есть к свадьбам. И здесь самое простое, что приходит нам в голову – это «Бояре, вы зачем пришли, / Молодые, вы зачем пришли», или «А мы землю наняли, наняли, / А мы просо сеяли, сеяли».
Михаил Родин: Как это звучало?
Сергей Старостин:
А мы землю наняли, наняли,
Ой, дид-ладо, наняли, наняли…
Здесь используются очень простые напевы – как пишут о них музыковеды, узкообъемные. Голос не «бросается» вверх или вниз.
Михаил Родин: То есть все напевается в пределах одной октавы?
Сергей Старостин: Не то что одной октавы, а внутри вообще очень малого интервала – «узкого объема». Терция – кварта, терция – кварта.
Закатилося да красное солнце
Да за темные ох да леса…
Это узкообъемный напев. Правда, это женская песня, поэтому я пою чуть выше.
Уж вы жаворонки, жавороночки!
Прилетите к нам, принесите нам
Весну красную, лето теплое,
Унесите от нас зиму холодную…
Это то, что могло исполняться как раз в этот период приближения весны – во время, когда это приближение уже ощущается, когда начинаются первые капели. Это было ожидание жаворонков – первых птиц, которые должны были спеть свою песню о лете.
Михаил Родин: Сейчас мы говорим о самых древних напевах. Источники позволяют судить нам о каком-то развитии? Например, о появлении многоголосья? Он пришло позже?
Сергей Старостин: Безусловно, узкообъемное многоголосье было: «нижние» голоса держат какой-то постоянный бурдон, а другие немножечко «гуляют» рядом. То, что я спел: «Закатилося…» можно спеть на одной тональности, никуда не ходить, стоять на месте и бить в одну точку, потому что в обрядовом фольклоре, в обрядовых песнях главное – вот эта «доказательная база». Пространству, небесам надо «доказать», что у нас есть свой голос, достучаться до них. Поэтому надо бить в одну точку.
Михаил Родин: Это фиксируется по этнографии? Мне всегда казалось, что русская музыка – одноголосная, в отличие от каких-нибудь кавказских напевов. То есть у нас в деревнях использовалось многоголосье?
Сергей Старостин: Да, была очень развита полифония, например, в традиционной казачьей культуре. Естественно, это более поздний период. Я хочу сыграть на одном роге, чтобы вы услышали тот первозданный тембр, который мог быть в незапамятные времена.
Михаил Родин: Я опишу этот рожок: это деревянная дудочка с отверстиями.
Сергей Старостин: Язычок у нее располагается на самой трубке.
Михаил Родин: И на нее насажен телескопический раструб из моточка бересты. Очень забавная конструкция.
Сергей Старостин:
*Играет на рожке (38:42-39:00)*
Немного напоминает пароходный гудок. В пространстве поля или леса он звучит совершенно потрясающе – правда, он должен быть еще поднастроен, а сейчас, в конце зимы, еще не время. По весне, когда шел сок и все было насыщено влагой и таянием, эти рожки оповещали о том, что весна пришла, пора выгонять коров на траву. У этого рожка есть необычный акустический эффект, так называемый «перелив»; о нем мало кто знает, и до конца никто не понимает, как он возникает – я общался со специалистами на эту тему, и они не понимают. Внутренний объем рога можно увеличить до такой степени, что нижний тон, извлекаемый на этом инструменте, начинает «играть», то есть как бы скакать туда-сюда, вниз-вверх.
Михаил Родин: Получается, он как бы становится двухголосным?
Сергей Старостин: Да, и это очень интересный акустический эффект. Когда такой рожок звучит на огромном открытом пространстве, то на большом расстоянии слышно только вот этот «перелив» – удар, скачок. Всю эту «мелочь», которая играется, не слышно, а слышно только своеобразную «азбуку Морзе». Мастера игры на этом инструменте через эту «азбуку Морзе» сообщали определенную информацию – тревожную или какую-то другую. То есть они владели, фактически, утраченной на данный момент технологией: сейчас мы не владеем этим «языком», а они могли его считывать.
Когда я интересовался историей, я понимал, что по нашей земле огнем и мечом прошло много разных завоевателей; для того, чтобы выжить, необходима была система предупреждений. И этой системой владели пастухи, потому что они владели соответствующими инструментами. На открытом пространстве вдоль реки рожок, настроенный на «перелив», слышно километров за семь. У каждого пастуха была своя территория, и с помощью таких рожков они могли передавать информацию чуть медленнее, чем мы делаем это с помощью мобильного телефона.
Михаил Родин: Из этнографии мы знаем про африканские «барабанные телеграфы», то есть то же самое существовало и у нас.
Сергей Старостин: Важная информация о наступлении вражеских орд передавалась буквально за десять минут на расстояние около ста пятидесяти километров.
Михаил Родин: Прекрасно. У нас в студии есть еще гусли – хотелось бы успеть что-то на них сыграть и еще обсудить их, потому что, мне кажется, что вот эти развитые большие гусли относятся к более поздней истории.
Сергей Старостин: Да, это чуть-чуть более поздняя история – примерно XVII век.
Михаил Родин: Мне кажется, именно гусли для нас – русский народный инструмент. Когда и как они были найдены?
Сергей Старостин: Они были найдены в раскопах, и мы вполне можем претендовать на то, что у нас был древний инструмент. Он так и назывался, то есть название его сохранилось. Это многострунный инструмент, имеющий резонаторную коробку в виде треугольника, трапеции, полуовала. Было найдено множество вариантов; практически все из них сейчас реконструированы, и мы можем представить себе гусельную галерею от пятиструнных до тридцатиструнных (и более) инструментов.
Михаил Родин: Это сложный инструмент, и он позволяет сделать многое?
Сергей Старостин: Пятиструнные не очень сложны, но и сделать позволяют немногое. Чем больше струн – тем больше расширяется диапазон возможностей; сейчас профессиональные музыканты, обучающиеся на современных концертных гуслях, играют очень сложные произведения классического толка.
Михаил Родин: А что игралось в XVII веке?
Сергей Старостин: Игралось все, подо что можно было плясать. Сегодня есть музыканты (в том числе я), которые пытаются исполнять более протяжные, лирические песни, но это немного напоминает гитарное сопровождение. Если вспомнить того же Садко и историю о том, как он попал в подводное царство, можно представить, как он взбаламутил это царство и морского царя, потому что гусли – очень заводной инструмент. Я сыграю то, что обычно игралось под пляску.
*Играет на гуслях (45:43-47:50)*
А чучу, чучу, чучу,
Я горошек молочу,
Да на чужом точку,
На пригорсточку.
Ко мне курица бежит,
Ко мне рябая бежит,
А я курочку цепом,
Она кверху зобом.
Ай лю лю лю,
Да прилетели гули,
Да стали гули гурковать:
«Чем нам Ванечку питать?»
Ай дуду, дуду, дуду,
Да на зеленом на лугу,
Да на высоком на дубу
Да сидит ворон на суку.
Он играет во трубу,
Да труба точенная, да позолоченная.
Утром во трубу трубит,
Да ночью сказки говорит:
«Как по речке, по реке
Ехал рыжий на быке.
Рыжий красного спросил:
– Чем ты бороду красил?
– Я не краской, не замазкой –
Я на солнышке лежал,
Кверху бороду держал».
Михаил Родин: Такой вопрос у меня возник в конце программы: все, о чем вы сегодня нам рассказываете и поете – это «консервы», в хорошем смысле слова? Мы больше ничего не узнаем, или мы как-то продолжаем проникать в мир русской народной музыки?
Сергей Старостин: Мы постоянно узнаем что-то новое. Я отмечу важный момент: каждое новое поколение, которое приходит к этой сфере, задается разными вопросами. Дело в том, что мы чуть не упустили русскую традицию. Буквально в последнюю четверть прошлого века возникла ситуация, когда носители деревенского традиционного знания, которые почерпнули его из истоков и держали при себе, стали просто уходить в силу возраста. Казалось, что в России кончилась традиционная музыка… если бы не армия странных молодых людей, которые вдруг очухались и подумали – хотелось бы с этим еще пожить! И они стали ездить, записывать и исполнять… Это был первый этап эйфории обретения своей культуры, а сейчас мы наблюдаем уже наших детей, а кто-то и внуков, которые смотрят на все это – и задаются уже совершенно другими вопросами.
