«Ренессанс фашизма» в Европе

После Первой мировой войны и спада революционной «волны» 1917-1920/1921 гг. европейское общество пережило период стремительного отступления буржуазных демократий, на смену которым во многих странах приходили фашистские (или близкие к фашистским право-авторитарные) режимы. Начавшись с «похода на Рим» и «пивного путча» в Баварии, данный процесс протекал в Европе в русле длинной череды разнообразных столкновений, знаковых событий и острых конфликтов — от поджога германского рейхстага в феврале 1933 г. до кровавого удушения социальной революции в Испании, от развязывания жестокого полицейского террора до Мюнхенского сговора 1938 г. — процесс, сопровождаемый демагогическими речами Муссолини, Гитлера, Мосли и других фашистских деятелей, как известно, привел в Европе к Гляйвицкой провокации и развязыванию самой страшной в мировой истории войны. Однако фашизация общества — явление, относящееся к ведению не одной лишь истории: мы видим, как ультраправые радикалы современности завоевывают политический вес по всей Европе.

Не говоря уже об украинском «Правом секторе» (о котором в последние месяцы мог не узнать разве тот, кто начисто изолирован от средств массовой информации), и «Золотая заря» в Греции, и «Йоббик» в Венгрии, и «Национальный фронт» Марин Ле Пен во Франции, и неонацисты в Германии, и радикальные националисты в России активизируют свою деятельность, завоевывая все новых и новых сторонников. В своей статье «К вопросу о национализме и интернационализме» мне уже приходилось писать о тех условиях в российском обществе, которые ведут к росту популярности ультраправых. Однако корни проблемы лежат гораздо глубже, и, чтобы их обнаружить, нам необходимо обратиться к рассмотрению самого феномена фашизма, его сущности и социально-политических функций, к выявлению его классовой природы, а также комплекса тех общественных условий, которые создают почву для установления фашистских режимов. Забегая немного вперед, отметим, что в современном европейском (и российском) обществе сложились благоприятные (если так вообще можно выразиться, говоря о данном вопросе) условия для новой серии утверждений фашизма у власти. А противостояние пролетариата и всех остальных трудящихся классов фашистской опасности может быть успешным лишь в том случае, если мы понимаем, против чего именно необходимо вести борьбу.

Начать придется издалека. На рубеже XIX и XX веков капитализм перешел на новую стадию своего развития, на стадию монополистического капитализма (или империализма), марксистский анализ которого дал В.И. Ленин в своей работе «Империализм, как высшая стадия капитализма». «Обычно, говоря об империализме, имеют в виду захватническую политику, стремление крупных держав подчинить своему влиянию более слабые страны. Однако в теоретических работах Ленина речь шла о совершенно ином. Крупные европейские державы были не менее агрессивны в XVIII и XIX в., чем в начале XX столетия. Однако в эпоху империализма наступление капитала на новые рынки оказалось тесно связано с его новой корпоративной организацией»[1]. Так в чем же состоят основные отличия монополистического капитализма от капитализма домонополистического, и как это связано с возникновением феномена фашизма?

Имманентной чертой капиталистического способа производства является тенденция к концентрации и централизации капитала, т.е. тенденция к сосредоточению все больших капиталов в одних и тех же руках, к увеличению масштабов капиталистического производства и объемов накопления, к объединению разрозненных прежде капиталов в результате разорения мелких предпринимателей, объединения компаний и т.п. На рубеже XIX и XX столетий, в результате действия данной экономической тенденции, концентрация и централизация капитала достигли такой ступени развития, которая вызвала к жизни появление капиталистических монополий — крупных объединений капиталистов, основанных на той или иной степени слияния капиталов, на тех или иных условиях по разделу рынков сбыта, источников сырья, на тех или иных договоренностях по установлению определенных цен на производимую продукцию и т.д.

Это было обусловлено и выросшими до гигантской степени масштабами самого капиталистического производства, и ростом взаимосвязей между различными капиталистическими предприятиями, и той громадной степенью сосредоточенности крупных капиталов в руках немногих буржуа, которые были достигнуты к началу XX века. Несколько крупных фирм могли владеть половиной, тремя четвертями или даже 90% национального производства в той или иной отрасли (здесь нет необходимости приводить примеры, т.к. мы ведем речь о наиболее общих процессах в развитии капитализма; заинтересованный читатель может открыть упоминаемую выше работу Ленина, где приведен обширный блок производственной и торгово-финансовой статистики, проиллюстрированный множеством примеров из экономической жизни различных капиталистических стран). В результате, в экономической сфере устанавливается полное господство капиталистических монополий, которые обладают практически неограниченной властью над промышленным производством.

Более того, империализм характеризуется не только огромной степенью концентрации и централизации промышленного капитала, но и огромной степенью концентрации и централизации банковского капитала, который сращивается с капиталом промышленным. Сосредоточенность колоссальных производственных мощностей в руках немногих капиталистических монополий требует и огромных вложений капитала, и позволяет получать сверхприбыли от продажи товаров на рынках, и требует постоянного регулирования финансовых потоков. Объективно это ведет к сращиванию промышленного и банковского капитала, что приводит к появлению капитала монополистического (или финансового). В результате, и в промышленной, и в банковской сферах устанавливается тотальное господство капиталистических монополий, которые, таким образом, получают полнейшую власть над экономической жизнью общества.

Данные изменения в капиталистической экономике имеют своим следствием и изменения в политической сфере общественной жизни. В эпоху домонополистического капитализма, во времена «свободной конкуренции», достигшей вершины своего развития в 60-70-е годы XIX века, буржуазия нуждалась в существовании и функционировании буржуазно-демократических порядков. Конкуренция относительно широкого (относительно, разумеется, количества современных представителей монополистической буржуазии) числа более или менее независимых друг от друга промышленников, торговых предпринимателей и банкиров требовала и соответствующих «правил игры» в государственно-политической области. К. Маркс и Ф. Энгельс в связи с этим многократно писали о том, что адекватной, «нормальной» политической формой правления класса капиталистов является буржуазно-демократическая республика. Однако переход капитализма на монополистическую стадию своего развития привел к тому, что буржуазная демократия, с точки зрения монополистов, стала «излишеством», ненужной «помехой» для их экономического и политического господства.

Поскольку капиталистические монополии обрели полную власть над экономикой современного общества, над производственным, банковским и торговым секторами; поскольку сами монополии связаны друг с другом тысячами различных хозяйственно-экономических нитей; поскольку монополистический капитализм означает конец «свободной конкуренции», а также передел рынков сбыта, источников сырья, сфер влияния и приложения капиталов между крайне ничтожным количеством «крупных игроков»; поскольку с началом эпохи империализма усилилась классовая борьба между наемным трудом и капиталом; — постольку для монополистической буржуазии стали «излишними» прежние буржуазно-демократические политические порядки.

Из вышесказанного вытекает, что с переходом капитализма на монополистическую стадию развития неизбежно должна была поменяться и адекватная форма политического господства буржуазии. В эпоху империализма такой «нормальной» формой является именно фашистский режим. Иными словами, фашизм есть диктатура (причем диктатура ультрареакционного и террористического характера) монополистической буржуазии, такая диктатура, которая в наиболее полной степени соответствует условиям экономического и политического господства крупных капиталистов империалистической эпохи.

Однако высказанные идеи подвергаются критике со стороны ряда современных исследователей феномена фашизма. Крупный буржуазный историк В. Випперман в своей работе «Европейский фашизм в сравнении. 1922—1982» с помпой заявляет: «Общие теории, связывающие фашизм с определенной стадией развития капитализма или процесса модернизации, не выдерживают критики»[2]. В таком случае, впрочем, остается неясным, почему фашистские движения и режимы появляются именно в XX веке, в столетии, отмеченном переходом к новой, монополистической стадии в развитии капиталистического способа производства; почему в XIX веке мы не можем назвать ни одного государственно-политического режима, который мог бы быть охарактеризован как фашистский? Монография Виппермана, ограниченная позитивистской, поверхностно-описательной концепцией феномена фашизма, не дает никакого убедительного ответа на данный вопрос.

Другой исследователь, придерживающийся марксистской методологической ориентации — филадельфийский историк М. Лайонс — в своем эссе «Что такое фашизм?» ставит перед собой задачу оспорить «представление о том, что фашизм есть не более, чем инструмент подавления в руках капитализма. Такое представление не только искажает историю, но и мешает понять важнейшие политические угрозы современности. Более продуктивно рассматривать фашизм как автономную правую силу, которая находится в противоречивых отношениях с капиталом и обеспечивает себе массовую поддержку во многом благодаря призывам к революции против существующих ценностей и институтов»[3]. По мнению Лайонса, «фашистские режимы бросают вызов политической и культурной власти капитализма и берут государство под свой контроль, не допуская к власти представителей крупного бизнеса и подчиняя интересы капиталистов собственной идеологической повестке»[4]. Однако история фашистских режимов демонстрирует нам, что дело, в реальности, обстоит как раз наоборот.

Фашизм отнюдь не является «автономной правой силой», состоящей в противоречивых взаимоотношениях с капиталом, — напротив, именно фашистские режимы в наиболее яркой, рельефной, не прикрытой никакими демократическими одеждами и гуманистической фразеологией форме демонстрируют нам подлинную сущность устремлений монополистического капитала. Точно так же фашизм не бросает вызова культурной и политической власти капитализма на деле, хотя нередко может делать это на словах, прикрываясь революционной и социалистической риторикой. Иллюзия «вызова», якобы бросаемого фашистскими партиями и режимами капитализму, проистекает не только из демагогических радикально-антикапиталистических заявлений, делаемых популистами от фашизма, но и из неоднородности интересов различных фракций внутри самой монополистической буржуазии, в результате чего представители проигравших в межфракционной борьбе группировок могут подвергаться притеснениям и гонениям со стороны фашистского режима[5]. Помимо этого, сам Лайонс рассматривает «культурную власть» капитализма преимущественно в ее либерально-«потребительских» формах, игнорируя тот факт, что она может представать и в других одеяниях. Наконец, тезис филадельфийского исследователя об оттеснении представителей крупного бизнеса от власти также противоречит историческому материалу.

Итак, как мы выяснили, фашизм является «нормальной» формой политического господства буржуазии в эпоху монополистического капитализма. Однако это ставит перед нами следующий вопрос: почему, в таком случае, мы не видим в странах современного развитого капитализма победивших фашистских режимов? Действительно, исходя из вышесказанного, существование в нынешней Европе или Соединенных Штатах Америки фашистской государственной системы должно было бы стать «в порядке вещей». Тем не менее, при всех упреках в адрес политики европейских и североамериканского буржуазных государств, мы не можем причислить их к категории фашистских режимов. Дело заключается в том, что для утверждения фашизма у власти необходим комплекс конкретных социально-экономических и общественно-политических условий, которые и приводят монополистическую буржуазию к отказу от демократических форм своего господства и использованию фашистско-террористических методов управления. К числу таких условий, благоприятствующих установлению фашистских режимов, относятся:

1) наличие протестных настроений в среде трудящихся классов капиталистического общества при относительной (но именно относительной!) слабости пролетариата. Протестные настроения трудящихся и их рост вселяют в умы и сердца монополистической буржуазии серьезные опасения за судьбу своего экономического и политического господства, что толкает ее на путь установления фашистской тирании, тогда как относительная слабость пролетариата не позволяет направить протест представителей трудящихся классов в русло социалистической революции, единственно открывающей путь к реальному снятию противоречий капиталистического общества. Не случайно известный философ В. Беньямин заметил как-то, что победа фашизма указывает на упущенный шанс пролетарской революции. Следует при этом особенно подчеркнуть, что страх монополистической буржуазии перед растущей активностью трудящихся должен быть достаточно силен для того, чтобы она решила перейти к установлению фашистского государственно-политического режима.

Приходу фашистов к власти в Италии предшествовали мощные забастовки и акции протеста пролетариата на севере страны в 1920—1921 гг., наибольшей остроты достигшие в Турине, тогда как политические симпатии представителей класса пролетариев к 1922 г. были разделены между коммунистами и социалистами; схожее положение сложилось в Германии к началу 1930-х гг., где организованное пролетарское движение раскалывалось между коммунистической и социал-демократической партиями; франкистский мятеж в Испании и вооруженная борьба фашистского лагеря за власть в ходе развернувшейся Гражданской войны 1936—1939 гг. и вовсе проходили после революции 1931 г., вовлекшей в политическую жизнь громадные массы трудящихся, а также на фоне начавшихся социально-революционных преобразований в социально-экономической жизни общества, проводимых пролетариатом и трудящимся крестьянством в ряде районов страны, при наличии обширного количества политических организаций и движений, боровшихся за симпатии пролетариев, — от левых социалистов до анархистов, от сталинистов до троцкистов; путч Пиночета в Чили состоялся в условиях, когда у власти находилось левое социал-реформистское правительство социалистов и коммунистов;

2) экономические кризисы, обостряющие классовые противоречия буржуазного общества и разогревающие протестные настроения в среде трудящихся. Сразу следует оговориться, что кризисное состояние экономики является частым, но не обязательным условием, благоприятствующим приходу фашизма к власти: если «походу на Рим» и победе фашистов в Италии предшествовал мировой кризис 1921 г., а германские нацисты завоевали популярность в массах и осуществили рывок к власти на волне «Великой депрессии» 1929—1932 гг., то военный переворот 1973 г. в Чили, несмотря на апологетические заявления поклонников Пиночета об «упадке хозяйства», до которого, дескать, «довели» страну социалисты и коммунисты, произошел на фоне экономической стабильности. Дело в том, что капиталистические кризисы, взятые сами по себе, совершенно необязательно являются одним из условий, благоприятствующим установлению фашистского режима; они могут стать таким условием только в совокупности с другими факторами, а потому как за началом экономического кризиса не всегда следует утверждение фашизма у власти, так и победа фашистов может состояться и без экономического кризиса;

3) социально-психологическое отчуждение, усиливающееся в эпоху монополистического капитализма и особенно обостряющееся во времена экономических кризисов, характеризуется атомизацией индивидов, страхом за собственное будущее и будущее своих близких, неуверенностью в завтрашнем дне и мучительным ощущением перманентной внутренней тревоги. Выходом из такого психологически-подавленного состояния отчужденного существования, становящимся особенно невыносимым в кризисные времена, может стать обретение иллюзорной «общности» путем растворения в «нации», «родине», а также чувства уверенности в будущем, обеспечиваемом «сильной властью», дарующей «стабильность» и «порядок». Очевидно, что подобная социально-психологическая обстановка создает питательную почву для утверждения фашистского режима и его легитимации в глазах масс. В свое время известный философ, один из теоретиков Франкфуртской школы социологических исследований Э. Фромм рассмотрел феномен отчуждения, его влияние на психологические структуры личности и социальные последствия данного влияния в своей знаменитой работе «Бегство от свободы»;

4) отсутствие или неразвитость традиций буржуазной демократии. Данный фактор, впрочем, не следует переоценивать, так как и монополистический капитал страны с наиболее глубоко развитыми буржуазно-демократическими порядками с охотой пойдет на установление фашистского режима, если соответствующим образом сложатся общественные обстоятельства. Тем не менее, устойчивые буржуазно-демократические институты и традиции политического управления дают монополистам больше простора для лавирования в ситуации, когда рост протестных настроений в среде трудящихся начинает приближаться к опасному для капиталистов рубежу. Ни в Италии к 1922 г., ни в Испании к 1939 г. не существовало развитых традиций буржуазной демократии, тогда как в Германии буржуазно-демократическая Веймарская республика на момент захвата власти нацистами существовала всего полтора десятилетия, отмеченными, помимо прочего, серьезными социально-экономическими проблемами и кризисами (гиперинфляция 1920-х гг., Рурский кризис 1923 г., хозяйственно-финансовый обвал, начавшийся во времена «Великой депрессии» и т.д.). Существование устойчивых республиканских буржуазно-демократических традиций не помешало, впрочем, французской монополистической буржуазии предпочесть нацистскую оккупацию возможной пролетарской революции во Франции, которая могла бы начаться в случае сопротивления германской экспансии, и пойти на создание коллаборационистского профашистского режима Виши во главе с маршалом Петэном[6].

Таковы основные условия, благоприятствующие установлению фашистских режимов в капиталистических странах. Как мы видим, после Первой мировой войны общественные условия в Европе благоприятствовали процессу фашизации. Империалистическая бойня, катализировавшая крах четырех империй (Германской, Российской, Австро-Венгерской и Османской), обострила классовую борьбу в европейском обществе, усилившуюся также под воздействием победоносной социалистической революции в России, в результате которой возникла Советская республика. Как отмечает в своей работе про «короткий двадцатый век» известный британский историк Э. Хобсбаум, «подъем правых радикалов после Первой мировой войны, несомненно, явился реакцией на ставшую реальной опасность социальной революции и прихода к власти рабочего класса, в частности на Октябрьскую революцию и ленинизм»[7]. Неустойчивое состояние глобального капиталистического хозяйства и последовавшее «погружение в экономическую пропасть», усилившееся социально-психологическое отчуждение также подготовили почву для наступления фашистских режимов и отступления буржуазных демократий. Однако мы навряд ли можем согласиться с идеей Хобсбаума о том, что «фашизм исчез вместе с прекращением мирового кризиса, который позволил ему возникнуть»[8].

Да, в период после Второй мировой войны, с началом «золотой эпохи» тридцатилетнего экономического подъема, когда кейнсианская модель хозяйственного регулирования стала внедряться буржуазией западноевропейских и североамериканских стран, благоприятствующих условий для перехода к фашистским методам управления не было. Однако, в силу ряда причин[9], на смену «славному тридцатилетию» пришли «времена упадка» — неолиберальный поворот ознаменовался демонтированием структур «Welfare state», ростом социально-имущественной поляризации общества в странах капиталистического «центра», переходом к глобализационной политике, усилением экономического разрыва между «центром» и «периферией», ускорившимся обнищанием мирового пролетариата. Вместо «бескризисного» экономического развития кейнсианской эпохи мы видим постоянные хозяйственно-финансовые обвалы нынешней неолиберальной эры. На фоне неустойчивости мирового капиталистического хозяйства, нарастания глобальных социально-экономических проблем и агрессивного проведения неолиберальной политики монополистической буржуазией вновь повышается градус как протестных настроений в среде пролетариата и других трудящихся классов, так и социально-психологической отчужденности «массового индивида», что в условиях слабости современных революционно-марксистских сил ведет к новому подъему фашистских политических партий и движений.

Приведем лишь некоторые примеры. Так, в ноябре 2012 г. две ультраправые организации Польши — «Национальный радикальный лагерь» и «Всепольская молодежь» — объявили о своем слиянии и создании единого «Национального движения». Характерно, что заявление об объединении было сделано во время т.н. «Марша независимости», организованного «НРЛ» и «Всепольской молодежью» и собравшего более 30 тысяч человек, — и это при том, что всего за два-три года до этого на подобные акции приходило не более нескольких сот активистов. В конце сентября 2013 г. большая часть резервистов специальных сил армии Греции выступила с требованием отставки правительства и призвала к осуществлению военного переворота в том случае, если их требование не будет выполнено.

Примечательно, что значительное количество представителей греческой армейской верхушки, руководства полиции и судебной системы с сочувствием относятся к взглядам, проповедуемым неонацистской политической партией «Золотая заря»[10]; более того, сама эта партия активно спонсируется рядом крупных буржуа и землевладельцев Греции. Далее. На состоявшихся в настоящем году парламентских выборах в Венгрии ультраправая партия «Йоббик» («За лучшую Венгрию») получила 20,8% голосов избирателей, что обеспечило ей 24 места в венгерском парламенте. А на майских выборах в Европарламент лидером политической гонки от Франции стал крайне правый Национальный фронт Марин Ле Пен, заручившийся голосами 25% избирателей[11] (хотя здесь следует учитывать тот факт, что 58% французских избирателей проигнорировали выборы) и политкорректно записанный рядом обозревателей в категорию «евроскептиков», — хотя при характеристике сей организации на ум приходят иные, более резкие определения.

Общеевропейская тенденция вырисовывается, таким образом, достаточно четко. Современный исторический период отмечен явной угрозой нового цикла установления фашистских режимов в целом комплексе стран Европы. А это со всей очевидностью требует от европейских марксистов соответствующей ориентации и корректировки проводимой политической линии и организационных структур, ибо противостояние наступлению ультраправой опасности, помимо прочего, неизбежно приведет к использованию силовых методов борьбы. Борис Кагарлицкий в своей статье «Разбить кормушку», посвященную украинским событиям, отмечал: «Вся структура и культура ультраправого движения построены по совершенно иному принципу, эта гегемония опирается не на теоретические или аналитические конструкции, а на силовое поле, которому противопоставить можно только другую такую же силу».

Нынешние активисты новых фашистских движений в Европе будут избивать и убивать своих политических противников, среди которых главными, несомненно, являются революционные марксисты; и организация эффективного отпора насильственным акциям ультраправого лагеря невозможна без налаживания действенной силовой защиты. Соответственно, особое внимание к силовому фактору обусловлено динамикой конкретных условий борьбы, самими требованиями политического противостояния в эпоху усиления праворадикальных движений, логикой антагонизма между различными классовыми силами в такой период истории Европы, когда контуры свастики вновь стали ясно проглядывать сквозь туман будущего на горизонте современности.

Условия, благоприятствующие процессу фашизации в европейском обществе, существуют также и в России. В своей статье «К вопросу о национализме и интернационализме» мне приходилось писать о взаимосвязи роста националистических и шовинистических настроений в российском обществе с межфракционным противоборством внутри нынешнего класса капиталистов.

Однако, отталкиваясь от вышеприведенного рассмотрения проблемы, мы можем увидеть, что осуществление правящей фракцией господствующего класса России неолиберальных социально-экономических преобразований и вступление в ВТО ведут к накапливанию серьезных проблем в промышленной и сельскохозяйственной сферах страны, к росту протестных настроений в среде трудящихся классов и неуверенности пролетариев, полупролетариев, крестьян в собственном будущем. Учитывая, что на политической арене России пока что нет революционно-марксистской партии, авангардной политической партии пролетариата, способной стать во главе социалистической классовой борьбы, есть все основания опасаться дальнейшего усиления российских ультраправых, которые за последний год набрали весомые политические очки.

В самом начале настоящего года мне на глаза попалась любопытная Интернет-статья, в которой автор обосновывал опасность скорой фашизации российского общества. Он писал в ней о том, что угроза строительства новых концентрационных лагерей, функционирования газовых камер и проведения жестоких этнических чисток, к сожалению, ближе, чем нам может показаться. И это действительно так.

Мы подошли к рубежу, пересечение которого, возможно, приведет к катастрофическим последствиям для Европы (и России). А это означает, что вопросы создания революционно-марксистских партий, развития пролетарского движения, активизации классовой борьбы приобретают актуальнейшее, острейшее значение для дальнейшей судьбы европейского (и российского) общества. И попыткам фашистского наступления нам необходимо противопоставить объединение политических сил, на знамени которого будет написан бессмертный лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Ссылки:

[1] Кагарлицкий Б.Ю. Марксизм: Введение в социальную и политическую теорию. 2-е изд., испр. и доп. М.: URSS, 2012. С. 256.

[2] Випперман В. Европейский фашизм в сравнении. 1922—1982 / Пер. с нем. А.И. Федорова. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000. С. 177.

[3] Лайонс М. Что такое фашизм? / Пер. К. Харитонова, К. Медведева. М.: Свободное марксистское издательство, 2014. С. 41—42.

[4] Там же. С. 36.

[5] Яркий пример дает нам история Германии 1930-х гг. После прихода нацистов к власти между двумя группировками господствующего класса (большинство монополистов входило во фракцию, возглавляемую «ИГ Фарбениндустри», Круппом и др., меньшинство — во фракцию Шахта—Тиссена) разгорелось противостояние по поводу перспектив внешней политики «Третьего рейха» в Европе и экономического развития германского общества. В результате победы группировки «ИГ Фарбениндустри» правительство нацистской Германии взяло курс на стремительную подготовку к мировой войне, а сами Я. Шахт и Ф. Тиссен, в конечном счете, оказались в концентрационных лагерях.

[6] О том, насколько французская монополистическая буржуазия опасалась начала социалистической революции, говорят следующие факты. В разгар наступления германской армии в мае 1940 г. Петэн говорил, что «следовало кончать войну, заключать перемирие и в случае необходимости расправиться с Коммуной, как в свое время расправился с нею Тьер» (цит. по: Смирнов В.П. Франция: страна, люди, традиции. М.: Мысль, 1988. С. 204—205). У Петэна были основания опасаться установления революционным пролетариатом Франции своего политического господства: 1936 г. был отмечен радикальными забастовками французских пролетариев, для подавления которых капиталисты задействовали даже войсковые части; экономический кризис, начавшийся во Франции позже, нежели в Германии или в США (1929 г.), продолжался практически до начала Второй мировой войны, что также добавило протестных настроений пролетариату. Французская крупная буржуазия предпочла Гитлера перспективе социалистической революции, которая могла начаться при организации сопротивления наступлению германской армии. Опасаясь повторения событий 18 марта 1871 г., буржуазия не стала вооружать трудящихся Парижа; город был брошен без всякой организации обороны перед лицом наступления армии «Третьего рейха». Призрак Парижской Коммуны 1871 г. преследовал капиталистов Франции и в дальнейшем, — когда в августе 1944 г. в Париже вспыхнуло антифашистское восстание под руководством коммунистов, генерал де Голль изо всех сил гнал подчиненные ему войска во французскую столицу, дабы не допустить там «восстания наподобие своеобразной Коммуны» (цит. по: Смирнов В.П. Франция: страна, люди, традиции. М.: Мысль, 1988. С. 209).

[7] Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914—1991). М.: Изд-во Независимая Газета, 2004. С. 138.

[8] Там же. С. 192.

[9] Более подробно о них можно прочитать в другой моей статье, опубликованной на сайте «Рабкор.ру»: «Кризис 1968—1973 гг. и его актуальные последствия».

[10] Тогда же, осенью 2013 г., после серии громких преступлений, совершенных неонацистами (самым известным из них стало убийство греческого музыканта Павлоса Фиссоса, выступавшего с антифашистских позиций), правительство Греции было вынуждено предпринять ряд действий против «Золотой зари»: больше полутора десятков видных представителей партии, в том числе ее лидер — Николаос Михалолиакос, были арестованы, против них заведены уголовные дела. Тем не менее, данные меры отнюдь не свидетельствуют о ликвидации опасности фашизации греческого общества. Как известно, Адольф Гитлер также подвергался аресту во времена Веймарской республики, что не помешало ему 30 января 1933 г. стать канцлером Германии.

[11] В связи с итогами выборов в Европарламент Ле Пен заявила: «Результаты голосования свидетельствуют о массовом отказе от ЕС. Европа не может продолжать строиться без людей и даже против людей. Евросоюз должен вернуть то, что у нас было украдено — вернуть людям суверенитет. Нужно строить другую Европу, Европу свободных и суверенных государств, Европу свободного сотрудничества». Кого «уважаемые» г-да ультраправые считают людьми и о каком «свободном сотрудничестве» они мечтают, читатель, надеюсь, понимает сам.

 

источник