ПОГРЕБАЛЬНЫЕ КАМЕРЫ ИЛИ ПСЕВДО-КАМЕРЫ ЭПОХИ ВИКИНГОВ НА ЮЖНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ

В настоящее время мало у кого вызывает сомнение существование особого
обряда захоронения в подземных деревянных камерах-склепах, который
практиковался в Северной и Восточной Европе в эпоху викингов. Широкое
распространение обряд захоронения в камерах получает в римскую эпоху и
эпоху переселения народов, когда в камерах хоронили представителей родовой
аристократии. В эпоху Меровингов и ранних Каролингов в погребальных
камерах продолжают захоранивать представителей германской языческой
воинской верхушки. С распространением христианства этот обряд вытесняется
на периферию германского мира, где он постепенно исчезает из могильников
(Eisenschmidt 1994: 71-73). Новый толчок к распространению этот особый тип
трупоположений получает в скандинавском мире с конца IX по конец Х в. В
эпоху викингов погребальные камеры со скандинавскими элементами обряда и
костюма выходят за пределы Скандинавии и появляются в ранних
древнерусских городских некрополях. В могильниках Дании к концу ХХ в.
было исследовано около 100 погребальных камер эпохи викингов (Eisenschmidt
1994; Müller-Wille 1991) 1 . Ещё около 120 погребальных камер было открыто в
крупнейшем некрополе викингов Бирка на острове Бьёрко и в сельских
могильниках материковой Швеции (Gräslund 1980). Несколько погребальных
камер зафиксировано в южной части Норвегии. В настоящий момент мне
удалось собрать достоверные данные о 76 древнерусских погребальных
камерах. Ещё о 35 камерах имеется отрывочная или не всегда достоверная
информация (Михайлов 2001; Михайлов 2005). Таким образом, можно
утверждать, что в Х в. данный обряд захоронения являлся характерной
особенностью могильников Балтийского побережья. Концентрация богатых
камерных захоронений связана, главным образом, с ранними городскими
торговыми центрами и их округами.
Строительство погребений в подземных склепах с деревянными стенами,
многочисленным инвентарем и сопутствующими захоронениями женщин и
верховых лошадей в Скандинавии и на территории Древней Руси заканчивается
на рубеже Х–XI вв. В крупнейшем шведском некрополе Бирка на о. Бьерко на
озере Меларен обряд прекратил свое существование вместе с исчезновением
самого города где-то в 70-е гг. Х в. От Бирки функции главного торгового
центра Средней Швеции переходят к Сигтуне. Этот город начинает развиваться
на рубеже Х–XI вв. Однако жители христианской Сигтуны уже не хоронили
своих мертвых в погребальных камерах. В Дании же самые поздние
захоронения в камерах в местечках Маммен и Хёнин-кирхе были произведены
между 970/971 и 1000 г. По-видимому, на территории Древней Руси, в
могильниках Киева, Гнездова, Пскова и в Тимерево сооружение камер
прекращается в 970-980-е гг (Авдусин, Пушкина 1989: 190-205; Яковлева 2004:
253-255). Следовательно, хронологическим рубежом бытования этого обряда
можно считать 980–1000 гг. До сих пор большинство исследователей
соглашались с мнением, что одновременно с затуханием торговых центров этой
эпохи завершается традиция сооружения погребальных камер с «пышным» и
разнообразным инвентарем.
Но раскопки на Балтике продолжаются, и последние десятилетие
исследований подарило научному сообществу совершенно новый регион, где
погребальные камеры ранее не фиксировались. Как считают наши польские
коллеги, за последние 35 лет число камер эпохи викингов значительно пополнился
новыми находками с южного побережья Балтийского моря, с территории Польши
и Северной Германии. В 1970–1980 гг. одиночные погребения с деревянными
конструкциями были зафиксированы на городище Ольденбург (погребения No
19/20,), в Гдыне (погребение No 558) и в могильнике Усадель (погребения No 38 и
100). По мнению А. Яновского, к числу могильников с находками камерных
погребений эпохи викингов можно причислить: могильники Совинки (Sowinki),
Наполе (Napole), Пень (Pien), Кальдуц (Kaldus), Дзекановичи (Dziekanowice) в
Польше и могильник Уседом (Usedom) в Северной Германии, открытые в 1990 –
2000-е гг. Всего в работах А. Яновского (Janowski 2011: 257-258) упоминаются 33
погребальные камеры из девяти могильников на южном побережье Балтийского
моря (рис.1) 2 . В 2008–2010 гг. во время работ на могильнике Чепле,
расположенном в долине р. Висла, недалеко от Гданьска, было открыто 52
погребения X–XII вв. Среди них своим обрядом и богатым погребальным
инвентарём выделяется ранняя группа, состоящая из четырех ингумаций. В трех
из них были найдены мечи, копья, шпоры, стремена, удила, фрагменты узды и
весы с гирьками. Эти захоронения З. Ратащук называет погребальными камерами
(Ratajczyk 2013: 325-340) 3 . В 2007 – 2009 гг. польские исследователи прибавили к
числу могильников с захоронениями в камерах некрополь в местечке Бодзя (Buko
2014). Могильник X – XII вв. был найден в бассейне Вислы вблизи городка
Влодавек. Среди 58 захоронений польские исследователи выделили группу из 12
ингумаций, которые они называют камерными погребениями. Эти погребения
располагались в больших ямах со следами деревянных конструкций и остатками
гробов. В нескольких из них были найдены: меч, боевой нож–ландсакс и
украшения костюма (Buko, Kara, Price, Duczko, Frei, Sobkowiak-Tabaka 2013: 423-
442; Buko 2014). Таким образом, общее число могильников с «камерами»
достигает 11, а общее число погребений – 49 4 . А. Яновский и ряд других польских
исследователей считают, что выявленные захоронения имеют прямые аналогии в
скандинавских и древнерусских могил

ПОГРЕБАЛЬНЫЕ КАМЕРЫ ИЛИ ПСЕВДО-КАМЕРЫ ЭПОХИ ВИКИНГОВ НА ЮЖНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ

Рис. 1. Карта распространения могильников с погребальными камерами конца Х – XII
вв. на южном побережье Балтийского моря (по Janowski 2011).

На мой взгляд, главным признаком, по которому польские исследователи
выделяют «камерные» погребения, стали большие размеры погребальных ям.
Большинство польских погребальных камер имеют размеры больше чем 2 х 1,2
м. Например, длина больших погребальных ям из могильника Бодзя составляла
от 2,60 до 3,48 м, ширина – от 0,97 до 1,68 м. Других конструкций, которые
могли свидетельствовать о наличии в них пола, стен или верхнего перекрытия
почти не зафиксировано. Об этом факте открыто пишет в своих работах А.
Яновский (Janowski 2011: 261 – 263, fig. 8). На эту же особенность недавно
открытых польских «камер» обратил внимание М. Мюллер-Вилле. Только в
трех погребениях в Бодзе были зафиксированы ямки от угловых столбов, на
которые могли крепиться деревянные стены. В тоже время, в большинстве
ингумаций могильника были найдены остатки гробов. Обнаруженное в
«камерах» дерево относилось именно к гробам, а не к сооружениям самих
камер. (Müller-Wille 2014: 481-482).
Польские исследователи пишут о том, что в южно-балтийских камерах
прослеживаются прямые параллели с обрядом погребальных камер могильника
Бирка, древнерусских некрополей Х в. в Гнёздово, Чернигове и Киеве. В тоже
самое время, среди польских находок отсутствует такой важный элемент обряда
как вещевые наборы мужских воинских и одиночных женских захоронений. Да,
в семи мужских погребениях из Цепле, Бодзи, Усаделя, Уседома и Гдыни
наличествуют мечи. Но в остальных погребениях инвентаря, практически, нет.

ПОГРЕБАЛЬНЫЕ КАМЕРЫ ИЛИ ПСЕВДО-КАМЕРЫ ЭПОХИ ВИКИНГОВ НА ЮЖНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ

Рис. 2. План погребения No 38 в «камере» могильника Усадель (по Janowski 2011)

В них отсутствуют наборы вооружения и снаряжения всадника, лошади,
пиршественные наборы (чаши, ритоны, керамические сосуды с едой, ведра,
подносы и туши животных и птиц), крупногабаритные вещи (сундуки, стулья,
коробки), второй набор парадной одежды, скандинавские типы фибул, гребни,
дорогие наборы бус и многое другое (Михайлов 2005).
Ещё одна особенность польских и северогерманских «камер» – это
хронологический разрыв между ними и всей остальной группой погребальных
камер эпохи викингов. Датируя свои погребения по находкам монет и мечей,
польские коллеги определяют время их бытования концом X – началом XI в.
Но, если внимательно рассмотреть погребения с мечами, то окажется, что они
распадаются на две хронологические группы. В первую и саму раннюю
следует включить погребения из Цепле и Бодзи. В них найдены мечи
относящиеся к типу Z, О или R (по Я. Петерсену), которые датируются концом
X–XI вв. (Buko, Kara, Price, Duczko, Frei, Sobkowiak-Tabaka 2013: 430-431). Во
вторую – мечи из могильников Усадель, Уседом и Гдыня. Это
позднесредневековые романские изделия (рис. 2), которые относятся к типам Xa
и B (по Оуксхоту) или типу 12/I–12/II (по Гейбегу). Датировки мечей: Гдыня –
вторая половина XII в., Усадель No 38 – XII в., Усадель No 100 – середина XII в.,
дендродата – 1150 г, Уседом No 135 – конец XI – первая половина XII в. (Janowski
2014: 53-67, tab. 1). Следовательно, часть этих «камер» выпадает из эпохи
викингов. Скорее всего, эти захоронения в склепах и гробах с романскими
мечами принадлежали христианизированной поморской элите и никоим образом
не относятся к обряду погребальных камер (рис. 3).

ПОГРЕБАЛЬНЫЕ КАМЕРЫ ИЛИ ПСЕВДО-КАМЕРЫ ЭПОХИ ВИКИНГОВ НА ЮЖНОМ ПОБЕРЕЖЬЕ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ

Рис. 3. План и реконструкция погребения No 558 из Гдыни (по Janowski 2011)

Вторая часть польских захоронений в больших ямах (конца Х – XI в.) может
продолжать линию развития погребальных камер эпохи викингов, но имеет с
ними значительные различия. Для территории государства Пястов этот вновь
выявленный погребальный обряд мало характерен и по этой причине польские
исследователи стали искать его прототипы на соседних территориях. Но, на мой
взгляд, некоторое занижение датировок привело к тому, что аналогии
продолжали искать в Бирке и Хедебю. Правда М. Мюллер-Вилле и М. Кара
обратили внимание на отличия погребений Бодзи от классических камер и даже
стали называть их квази- или псевдо-камерами ( chamber-likegraves , см.,: Müller-
Wille 2014: 479, 507-510; Buko 2014: 363). Вероятно, термин квази- или псевдо-
камеры применим к большинству вышеперечисленных захоронений.
Ближайшие аналогии этой группе южно-балтийских погребений можно увидеть
в многочисленных погребениях на территории Восточной Европы.
Также как и в польской, в отечественной историографии появилась
тенденция расширять традиционные хронологические рамки существования
обряда погребальных камер на территории Древней Руси. Это явление среди
украинских и российских археологов проявилось лет на 20 раньше, чем в
Польше и, вполне вероятно, повлияло на наших польских коллег. Произошло
своеобразное омоложение этого обряда, когда «верхнюю» дату его
существования расширяют вплоть до конца XI – начала XII вв. Главным
образом, новые открытия таких поздних «камер» сделаны в периферийных,
пограничных районах Древней Руси, на раннехристианских некрополях
сельских поселений. Например, Е.А. Шинаков считает, что в Среднем
Подесенье в настоящий момент известно не менее 19 (по другим данным – 18)
камерных погребений эпохи викингов, идентичных погребальным камерам
Киева, Гнездова, Шестовицы и Бирки. Основная часть этих могил (по Е.А.
Шинакову) оказалась обнаружена в древнерусском могильнике Кветунь близ
летописного Трубчевска. К ним, по мнению исследователя, относятся
погребения в курганах No 4, 7, 62, 73, 84, 100, 103, 122, 142, 177, 193. Ещё одно
«камерное» погребение, происходит из раскопок Г.П. Полякова (по Е.А.
Шинакову) в могильнике у с. Антоновка под Брянском (Шинаков 1995: 82-84;
Шинаков 1998: 311-312). В своей монографии исследователь пишет о
присутствии погребальных камер уже в целом ряде древнерусских могильников
XI-XII вв. на Левобережье Днепра: в Гочево, Ляпино, Левенке и Кветуни
(Шинаков 2002: 245-246). Ссылаясь на мнение Е.Н. Шинакова, В.Н. Гурьянов
пишет о деснянских «камерах» и «камерах» на Брянщине как о хорошо
205известном и доказанном факте (Гурьянов 1993: 31-33). К таким погребениям в
«камерах» В.Н.Гурьянов относит кветунские погребения No 1, 6, 113, 177, 82,
142 из раскопок В.А. Падина и погребения из раскопок у с. Арефино и близ
Левенки.
Опираясь на работы брянских исследователей, А.С. Щавелев и С.П.
Щавелев так же причисляют некоторые древнерусские погребения в бассейне р.
Сейм, в Курской области, к числу погребальных камер эпохи викингов
(Шинаков 1982; Щавелев 2001: 153-156; Щавелев, 2002). С.П. Щавелев считает,
что к «вероятным» камерам относятся погребения гочевского некрополя No I,
IX, XXVII, XXX, LXVIII из раскопок Д.Я. Самоквасова, No 85 из раскопок В. Н.
Глазова и трупоположения из курганов 3 и 29 из раскопок Г.Ю. Стародубцева
(Щавелев 2001: 154-156). Как нам кажется, С.П. Щавелев сознает, что
перечисленные им погребения по своему облику, обряду и составу инвентаря
значительно отличаются от камерных погребений Киева, Гнездова и
Шестовицы. Возникшие противоречия он пытается объяснить особым
развитием этого обряда на Юго-Востоке Руси в XI в. и тем, что древнерусские
дружинники создали смешанный вариант погребального обряда с учетом
местных и христианских форм погребения. На основании датировок гочевских
древнерусских захоронений существование обряда погребальных камер
продлевается исследователем вплоть до конца XI – начала XII в. (Шавелев 2001:
156).
А.С. Щавелев повторяет аргументы С.П. Щавелева и дополнительно относит
к камерам ряд погребений из Гочево: No I, IX, XXVII, LXVIII, исследованных
Д.Я. Самоквасовым (Щавелев 2002: 211). Главным признаком камер (по А.С.
Щавелеву) становится величина погребальных ям. Одновременно
исследователь цитирует выдержки из дневников Д.Я. Самоквасова, который
пишет, что в ямах обнаружены трупоположения в гробах и нигде не упоминает
других деревянных конструкций. У нас были бы основания не доверять Д.Я.
Самоквасову, если бы он никогда не видел камерных погребений воочию.
Однако именно этот исследователь перед открытием Археологического съезда в
Чернигове уже успешно раскапывал «срубные погребения» в Чернигове,
Гущино, Левенке и Седневе (Самоквасов 1917: 77-80, 81-83, 85-86; Самоквасов
1916: 33; Рыбаков 1949: 22). Трудно заподозрить такого опытного полевого
археолога, как Д.Я. Самоквасов, в повторяющейся ошибке, когда вместо
обширного и впечатляющего погребения в срубе он описал рядовое
древнерусское трупоположение в деревянном гробу.
Главным критерием для атрибуции «камер», обнаруженных
исследователями в древнерусских могильниках на Левобережье Днепра, в
Подесенье и Посеймье стали величина погребальной ямы и присутствие следов
дерева, но могилы без следов дерева также причисляются ими к камерам эпохи
викингов. Из этих публикаций можно сделать вывод, что авторы относят к
камерам или «срубным погребениям» захоронения по обряду ингумации в ямах
большого размера. Например, могильная яма из Арефино имела размеры: 2,70 х
2,07 м. Некоторые ямы из могильника Кветунь достигали размеров 3,2 х 2,8 м.
Однако, все эти погребения происходят из древнерусских могильников XI в.
Почти все они практически полностью лишены погребального инвентаря.
206Обширных деревянных конструкций, перекрытий и стен там так же не
обнаружено. В случае с погребением у с. Антоновка, на плане могилы хорошо
заметно, что костяк погребенного находился в деревянном гробовище. Однако
видимых следов деревянных конструкций, связанных с самой погребальной
камерой, на самом плане не заметно (Шинаков 1998: 311, рис. 2). В этих
погребениях не было обнаружено таких характерных черт погребальных камер
как: парные погребения, погребения с конем, воинское снаряжение
скандинавского или кочевого происхождения.
Главное, что при таком подходе исследователей к данной проблеме не
учитывается погребальный обряд как «совокупность ритуальных действий и
материальных элементов». Подобное забвение теоретических основ изучения
погребальных традиций приводит к тому, что исследователи в качестве главного
критерия группировки захоронений стали использовать один единственный –
величину погребальной ямы. Да, у большинства погребальных камер викингов
в Скандинавии и в «дружинных» некрополях Древней Руси величина
могильной ямы значительно превышает размеры других типов грунтовых
захоронений. Однако эти размеры были обусловлены обширными деревянными
конструкциями камер, которые имели стены, перекрытие, пол, а так же
значительным количеством погребального инвентаря. В состав инвентаря
входили многочисленные громоздкие предметы: сундуки, ларцы, наборы
посуды, дополнительные комплекты одежды, кони, упряжь, наборы оружия.
Именно для их размещения требовалась значительная площадь погребальной
ямы. А.-С. Грэслунд и Ю.Э. Жарнов, на примерах камер из Бирки и Гнёздова,
отмечают, что размеры ям могут стать важным признаком обряда камер только
в сочетании с другими признаками, характерными для этих захоронений
(Gräslund 1980: 7-9, 12; Жарнов 1991: 208; 1998: 98).
Мне представляется, что в случае с псевдокамерами из округи Курска и
Брянска исследователи столкнулись с явлением, которое ещё не получило
должной оценки в историографии. Находки древнерусских христианских
погребений датирующихся ХI–XII вв. и сооруженных в крупных могильных
ямах, известны в разных районах Древней Руси. Например, такие захоронения
открыты в Смоленской области и на территории Новгородской земли, где эти
ямные захоронения никогда не относили к характерному погребальному обряду
в камерах. В работах Ю.М. Лесмана и В.Ю. Соболева на материалах Северо-
Запада высказано предположение о существовании средневековых так
называемых «квазикамер» (термин Ю.М. Лесмана). По предположению
исследователей, «квазикамеры» продолжают существовать в древнерусских
могильниках вплоть до XI–XII вв. В качестве примеров таких погребений
авторы приводят трупоположения из могильника Струйское в Ржевском районе
Тверской области и грунтовое захоронение в кургане No 8 могильника Рапти-
Наволок II Лужского района Ленинградской области (Лесман 1997: 180-185;
Соболев 1997а: 272-277; Соболев 1997б: 183-185). «Квазикамера» из могильника
Струйское представляла собой обширную яму (3,4 х 3 м), которая оказалась
впущена в древнерусскую курганную насыпь XI в. Из инвентаря в захоронении
нашли двучастную лировидную пряжку, нож, два поясных кольца и гончарный
горшок. Ю.М. Лесман предположил, что в яме могли присутствовать
деревянные стенки и верхнее перекрытие. Он так же высказывает
предположение, что в «квазикамере» могло быть сидячее захоронение мужчины
(Лесман 1997: 181-182). В могильнике Рапти-Наволок II в кургане No 8 открыли
погребальную яму прямоугольной формы (4,5 х 2,7 м). Значительные размеры
ямы выделяли это погребение на фоне остальных грунтовых захоронений
могильника. В слое песка кости и органика не сохранились, но от
погребального инвентаря остались двучастная лировидная пряжка, нож и топор
группы IV (по классификации А.Н. Кирпичникова). Находки позволили отнести
время сооружения кургана к середине – второй половине XI в. Авторы раскопок
попытались реконструировать деревянные стены и деревянную крышу над
могильной ямой. Реконструкцию производили ориентируясь по пятнам
ожелезненного песка, открытым на дне ямы. Однако в разрезе могилы никаких
следов рухнувших перекрытий и стен им зафиксировать, судя по чертежам, не
удалось. В разрезе могильной ямы исследователям не удалось проследить
воронкообразных провалов грунта в пустую могильную яму, которые так
характерны для погребальных камер в Гнёздове и Шестовице (Соболев 1997а:
272-275, рис.2-3). По-видимому, в этих двух погребениях главным аргументом
для отнесения древнерусских грунтовых могил к числу камер послужили
значительные размеры могильных ям, а за остатки деревянных конструкций
были приняты естественные следы ожелезнения, не образующие правильных
структур. Сами исследователи, понимая отличия этих захоронений от
«классических» камер «дружинных» некрополей, пытаются ввести для них
новое обозначение – «квазикамеры».
Другой пример связан с Левобережьем Днепра. Ф.А. Андрощук в своей
монографии, посвященной норманнам в Подесенье, приводит новый список
погребальных камер из могильника Шестовица. Этот список существенно
отличается от предыдущей публикации. В него исследователь включил
погребения из курганов (по Д.И. Блифельду) No 2, 4, 7, 8, 12 (1-2), 17, 21, 22, 36,
38 (1-2), 41, 61(3), 63 (1), 67 (2), 78, 96, 98, 100, 107, 110, 117, 118, 119, 145, 121
(1-2), 123, 124, 126, 127 (1-2). В этот список попали, практически, все
трупоположения могильника Шестовицы. По-видимому, погребения
отбирались по принципу принадлежности к обряду ингумации и наличию в них
погребальной ямы значительных размеров (Андрощук 1999: 41-45, рис. 4). Но
так как размеры большинства этих погребальных ям значительно меньше
размеров погребальных камер, а погребальный инвентарь отличается от набора
находок из камер, то аргументы в пользу такого широкого включения всех
шестовицких ингумаций в список погребальных камер оказываются
недостаточными.
В последние годы некоторые исследователи высказали мнение, что
камерный обряд оказался «востребован христианизированной частью Руси
(вероятно под Русью авторы понимают окружение киевского князя – К. М. ) и
вместе с её представителями перемещается из центра Руси на её
географическую периферию (Северо-Запад – К. М. )». С этим они связывают
широкое географическое распространение больших погребальных ям в
древнерусских христианских некрополях XI–XII вв. В то же время, как мне
кажется, остается необоснованной преемственность камер эпохи викингов и
древнерусских захоронений в «больших» могильных ямах (Соболев 1997а: 272-
276; Платонова 1998; Мусин 1999: 144; Щавелев 2001: 153-154).
Из перечисленных работ следует, что в 1 990-е годы у ряда отечественных
исследователей появилась тенденция «механического» причисления
древнерусских погребений X-XII вв. к типу, так называемых, камерных или
«срубных» погребений.
Во всех перечисленных работах главное несоответствие выводов и
аргументов, по-видимому, связано с забвением теории погребального обряда.
Под погребальным обрядом исследователи подразумевают порой отдельные,
вырванные из контекста элементы погребального ритуала. Довольно часто
единственным критерием причисления к поздним камерам служил размер
погребальной ямы. Некоторые признаки обряда погребальных камер
разработанные А.-С. Грэслунд и Ю.Э. Жарновым для могильников эпохи
викингов и древнерусских «дружинных» некрополей, таких как Бирка и
Гнездово, оказались применены некоторыми исследователями к совершенно
другому типу погребальных памятников – древнерусским христианским
кладбищам с грунтовыми могилами. Результатом таких манипуляций стали
многочисленные «открытия» камер без признаков специфического
погребального обряда и соответствующего набора погребального инвентаря.
Такие исследования демонстрируют невозможность использования
единственного критерия отбора. Подобный отбор приводит к неоправданному
расширению группы погребений за счет погребений других типов. Опыт
исследований показывает, что размеры погребальных ям древнерусских камер
должны обязательно сочетаться с другими характерными признаками этого
обряда. Поэтому вышеперечисленные находки можно обозначить как
«псевдокамеры». Вся логика развития отечественной историографии
демонстрирует, что изучение древнерусских погребальных камер происходило в
отечественной археологии параллельно с исследованиями западноевропейских
ученых. В отдельные периоды эта связь не была столь заметна. Однако каждый
раз на очередном этапе изучения древнерусского материала новые
отечественные исследователи обращались к тем аналогиям и тем размышлениям
по поводу погребальных памятников, которые накопились в североевропейской
историографии.
Следует отметить близкие аналогии польских «камер» с древнерусскими
«псевдокамерами» Левобережья. Хронология, конструктивные особенности,
немногочисленный инвентарь сближают эти две территориально далекие
группы славянских захоронений. В случае с южно-балтийскими и
древнерусскими квази- или псевдо-камерами исследователям из разных
регионов, независимо друг от друга, удалось выделить новый тип погребений
XI–XII вв. в западно- и восточнославянском ареале расселения. Безусловно, это
новое явление заслуживает самого пристального внимания и объективного
описания, без попыток занизить хронологию или придумать объектам
исследования престижное происхождение или «знатных» предков.

К.А. Михайлов

Погребальные камеры или псевдо-камеры эпохи викингов на южном побережье Балтийского моря // Ладога и Ладожская земля в эпоху средневековья. Вып. 5. Санкт-Петербург, 2015. с. 200 — 211.

Ссылка на первоисточник
Рейтинг
( Пока оценок нет )
Загрузка ...
Исторический дискуссионный клуб