Дуб в мировоззрении славян

Агапкина Т.А., канд. филол. наук «Дуб в мировоззрении славян»

Дуб (Quercus L.) [1] — в традиционной культуре славян самое почитаемое дерево, связанное с богом-громовержцем и символизирующее силу, крепость и мужское начало; место совершения религиозных обрядов, объект и локус жертвоприношений.

Дуб занимает первое место в славянском дендрарии: он соотносится с первыми элементами других символических рядов, а также с верхним миром; ему приписываются положительные значения. Сербы говорили о дубе — цар дрва, русские называли его Царь Дуб, поляки — gospodarz lasu; в сакральной практике именно дуб выполнял ряд культовых функций, в фольклоре и практической магии фигурировал в качестве мирового дерева; согласно поверьям и фольклорным текстам, на дубе обитал царь птиц орел или птица Кук; в приметах и запретах дуб сопоставлялся с хозяином дома; в главном календарном обряде южных славян дуб использовался в качестве бадняка; в славянских заговорах дуб наделялся именем собственным (рус. Дуб Карколист, Дорофей, Мавританский и др.); в польских загадках через дуб загадывалось солнце («stoi dab na šrodku wsi, a každý konar do domu wisi» [«стоит дуб посредине села, каждый сук дотягивается до дома»]) [2] (жешов.); в русском апокрифе говорилось о том, что Иуда хотел повеситься на дубе, но «Божим повелением преклонися дуб и сохранен бысть» [3]; в болгарской легенде рассказывалось о том, что дубовая роща спрятала Бога, убегавшего от Чумы; в благодарность за это Бог сделал так, чтобы листья с дуба опадали лишь поздней осенью и т.д. В средневековой Польше был обычай сажать дубы (при дорогах, у костелов) в память о важных исторических событиях. В Верхней Силезии дубы сажали около усадеб богатых и знатных хозяев, обозначая тем самым их более высокое положение по сравнению с соседями.

В славянских языках и диалектах «дуб» часто выступает в родовом значении ‘дерево’; производные от *dobъ обозначают части дерева вообще и предметы из него (дубец ‘ветка’, дубина ‘большая палка’ и др.), а также различные ботанические виды (ср. чеш. duběnka, серб, дубачац, рус. дубровник, дубравка).

В символическом и мифологическом аспектах (культовые функции, запрет рубить) дуб обнаруживает много общего с другими крупными деревьями, такими, как граб, вяз, бук у южных славян, ель и сосна на Русском Севере. Наличие у дуба плодов сближает его с плодовыми деревьями: магические действия против бесплодия совершаются обычно под плодовыми деревьями, но иногда и около дуба.

Ранние свидетельства о почитании дуба у славян относятся к Х-ХП вв. В трактате Константина Багрянородного (сер. X в.) сообщается о том, что росы совершали жертвоприношения на о-ве Хортица, где рос огромный дуб [4]. В «Славянской хронике» Гельмольда рассказывалось об участии в уничтожении в 1155 г. священной рощи в земле вагров (одного из племен полабских славян), где росли «священные дубы, посвященные богу этой земли Прове» [5]. Практически к тому же времени (1124) относится эпизод из «Жизнеописания» Оттона, епископа Бамбергского, составленного немецким хронистом Гербордом, — о возглавляемой Оттоном католической миссии у поморян: «Был также в Штетине огромный густолиственный дуб, под ним протекал приятный источник; простой народ почитал дерево священным и оказывал ему большое чествование, полагая, что здесь обитает какое-то божество», причем народ просил епископа не рубить этот дуб [6]. На культовую роль дуба указывают поднятые со дна Десны и Днепра древние стволы дубов, в которые были вставлены кабаньи челюсти [7].

В более позднее время дубы сохранили свое значение святыни, места совершения христианских и языческих обрядов, в Том числе и жертвоприношений, и в этом смысле дуб выступал как аналог храма. По сведениям из Воронежской губ., молодые после венчания ехали к старому дубу и трижды объезжали вокруг него [8]; в других местах под дубами устанавливались кресты и совершались молебны, украинцы вешали на них полотенца и мотки ниток как приношения русалкам или в качестве обета. В известных на Украине детских закличках дождя упоминается о своеобразной жертве, приносимой на дубе или вербе: «1ди, щи, дощику, зварю TO6Í борщику, на дуб1 поставлю. Дуб 13ворухнеться, горщечок роз1б’еться» [9], ср. лужицкое поверье, согласно которому мифологические карлики lutki совершали свои обряды, как язычники, под дубом.

У южных славян (болгар, сербов и македонцев) различные виды дуба (храст, цер, граница и др.) до самого последнего времени сохраняли свои культовые функции. На одиноко стоящем дубе вырезали крест и заполняли его воском (иногда деревянный или каменный крест просто помещали около дуба или привязывали к последнему). Каждый год в определенный праздник (Пасху, Троицу, Ильин день) священник освящал и причащал дуб, обновляя на нем крест, лил масло и ладан в отверстие, специально проделанное в стволе. Такое дерево называли «запис». Такие большие и старые дубы, стоявшие поблизости от села, церкви, источника, озера и др., воспринимались как хранители или хозяева местности (стопанин).

Повсеместно запрещалось рубить священные дубы. Считалось, что любая попытка нанести им ущерб (спилить, сломать ветку, отнести домой на дрова сушняк из-под такого дерева, содрать кору и т.п.) обернется несчастьем для человека или даже для всех, живущих поблизости. В Македонии (в окр. Малешево) был так называемый Ъур()ов даб, имевший в охвате около 15 м и служивший местом общесельских праздников; жители верили, что если унести старую ветку этого дуба для очага, то сгорит дом или умрет кто-нибудь в семье. Поляки и белорусы полагали, что при срубании старого дуба дерево плачет кровавыми слезами; покалишским поверьям, срубание дуба влекло за собой эпидемию. В Болгарии существовали дубравы, состоящие из нескольких крупных и старых дубов: никто не имел права срубать их или ломать на них ветки. Когда одно из деревьев само падало, его оставляли гнить на месте; в противном случае человек или кто-нибудь из его родни непременно бы пострадал. Те же последствия ожидали человека, который бы срубил дуб, на котором обитал стопанин.

Дубы считались местом обитания мифологических персонажей. У восточных славян на гигантские дубы (как и на горы) слетались в купальскую ночь ведьмы (ср. в известной белорусской купальской песне: «Стара ведьма на дуб лезла, кору грызла…»); на дубах, как и на березах, собирались русалки. В русской сказке «Правда и кривда» на дубы слетаются бесы и похваляются своими проделками [10]. У южных славян большие дубы, вязы и буки назывались самовилскими, или самодивскими (на них собирались самодивы, вилы, джины, черти, юды и др.). Их запрещалось рубить, а также спать под ними из-за опасности заболеть, повредиться умом и т.д. На больших дубах обитали гигантские мифологические Змеи («змаjи») — покровители угодий, охранявшие местность от града и непогоды и боровшиеся с халами и им под.; эти деревья также запрещались срубать или портить [11]. Согласно польским поверьям, в яме под Семидубом обитал lemy król. В Польше (на Куявах) рассказывали о том, как ведьма в облике дикой утки высиживала на вершине дуба яйца, заключающие в себе войну, наводнение, неурожай. Пребыванием на дубе или вблизи него демонических существ объясняются некоторые запреты: в частности, в Страндже верили, что у человека, заснувшего под дубом, появятся на теле трудноизлечимые нарывы.

В мифологических рассказах дуб (равно как и многие другие деревья) выступает в качестве пограничного локуса. Попавший туда человек оказывается во власти потусторонних сил, теряет память. В окр. Серадза рассказывали о парне, которого ведьма забрала на шабаш, и он очнулся наутро на вершине дуба. В окр. Кратова (Македония) некогда был оброчный дуб, поблизости от которого людям показывалась нечистая сила в облике животных (волка, быка и др.).

Для славянской народной культуры актуальна причастность дуба к мифу о громовержце (имеющая общеевропейский характер). Праслав. *dоbъ этимологически не связано с названиями дуба в древних и.-е. языках и, как считается, пришло на смену более древнему *реrkъ, косвенно сохранившемуся в *реrunъ [12]. На связь дуба и Перуна указывают о-слав. запрет находиться под дубом во время грозы и выращивать дуб около дома, так как в первую очередь гром бьет в дуб; микротопоним Перунов Дуб, известный по грамоте 1302 г. и имеющий аналогии в балтской микротопонимике; одно из серб, названий дуба или его ствола грм и др. [13]. В белорусском фольклоре дуб и Перун фигурируют в сюжетах, посвященных преследованию громовержцем змея, сокола или другого противника, ср.: «у той дуб трэснуу перун да такк што располосувау дуб ад верху да полу» [14. С. 9]. Сходные мотивы известны и fr белорусских заговорах от змей: «На моры, на кiяне стаiць дуб Пракурон, на том дубi трыдзевяць какатоу, на тых какатах трыдзевяць гнёздау, к тым гнёздам прылятала, прыбягала трыдзевяць змей… Шкурапея Хаура… Будзець ехаць сам Гасподзь iз агнём, iз пярунам, i пасячэць цябе…» [15]. О связи дуба с грозой свидетельствуют и косвенные данные. Согласно украинским поверьям, нельзя сжигать листья дуба, иначе поднимется ветер. На Витебщине летний период (т.е., среди прочего, и период самых сильных гроз) отмерялся с момента, когда распускался дуб, и до Ильина дня (также имеющего отношение к громовержцу). Вместе с тем в отдельных славянских традициях (например, у словаков) дубовые ветки, сожженные в печи или вставленные в окна, оберегали дом от грозы и ударов грома.

В фольклорных текстах дуб выступает в образе трехчастного мирового дерева, моделирующего Вселенную с ее тремя мирами. В славянских заговорах дуб (а также дерево вообще или деревья других пород), стоящий на острове, вблизи храма, на горе, посредине океана и т.п., обозначает центр мира и сам мир и, вместе с тем, идеальное иномирное пространство, где только и возможно разрешение той или иной кризисной ситуации. Рядом с дубом или прямо на нем находятся царь, царица, Бог, Богородица и святые, а вокруг дуба в его корнях или на листьях лежит змея (ср. русское поверье о появлении змеек на дубовых листьях, из-за чего последние категорически запрещалось подкладывать под хлеб при выпечке), ср. также южнославянского Змея-охранителя, живущего на дубе. Дуб заговоров соотносится с апокрифическим железным дубом, растущим у основания мира: «Дуб железный, еже есть первопосажден от всего же корение, на силе Божией стоит» [16]. В украинских и польских поверьях о шабашах ведьм не раз упоминается о «Лысых горах», находящихся на дубах, или о дубах, растущих на «Лысых горах». В сказках встречается аналогичный образ дуба: «Свинья под дубом» (свинья, подрывающая корни дуба, и ястреб, сидящий на вершине и стыдящий ее; укр.); «Петух и жерновки» (дуб, вырастающий до небес) и др. Согласно календарным поверьям, в конце петровского поста с дуба якобы спускалась скромная пища, взятая туда в начале поста: «Петро с дуба вареники скинул». Дуб служит также обозначением временной проекции мирового дерева, ср. в загадке о годе: «Стоит дуб, на дубу 12 гнезд, на каждом гнезде по 4 синицы, у каждой синицы по 14 яиц, семь беленьких и семь черненьких» [17. С. 147].

Интегральные свойства мирового дерева объясняют круг его значений, связанных как с рождением, так и со смертью, для передачи которых также используется образ дуба.

Дуб (как и дерево вообще) моделировал рождение и рост ребенка. Жизнь ребенка ставилась в зависимость от жизненной силы и развития дуба: ср. обычай сажать дерево при рождении, встречающийся в Полесье, у лужицких сербов и в некоторых других местах. Иногда дуб сажал и сам ребенок, ср.: «Як посадить хлопец коло хаты дуба, миныного за себе, да перерасте дуб хлопца — здоровы будет тэй хлопец. Як посаде ён дуба, а дуб не расте — за более хлопец» [18].

С помощью образа дуба моделировались также представление о смерти и уход человека из жизни, ср. в загадках о смерти: «На горе Горенской стоит дуб Веретенский. Мимо дуба не пройти, не проехать ни царю, ни царице, ни красной девице…» [17. С. 61]; во фразеологии глядеть в дуб, дать дуба, одубеть и под.; в толкованиях сновидений (увиденный во сне дубовый лес предвещает смерть мужчины, гуцул.). Широкое применение дуба в похоронной обрядности (для изготовления выдолбленной колоды, служившей раньше для погребения, гроба, креста, а также намогильной колоды у белорусов) стало причиной появления фольклорных метафор смерти с упоминанием дуба, ср. в частушке: «Як гуляла, то гуляла, то гуляла вельми, зачинила миленького дубовыми дверьми» [18]. Соотношение дуба и смерти обнаруживается в полесском поверье о том, что, когда растущий у дома дуб станет настолько толстым, что из него можно будет сделать крест, тогда умрет хозяин дома.

Взаимозависимость человека и дуба присутствует и в поверьях, объясняющих восточнославянский запрет сажать дубы (выращивать их из посаженного жолудя). Считается, что такой дуб, сравнявшись по высоте с человеком, его посадившим, отнимает у последнего жизненную силу и в конечном итоге приводит его к смерти: «Хто пасие дубовы жолуд, той будзе жыць тульки датуль, пакуль вырасшы з таго жолуде дубок зрауняецца з им ростам» (слуцк.) [14. С. 29]. В Полесье считалось также не-допустимым держать дубы около дома, поскольку это дерево «выживало» мужчин из дома, ср.: «Дуба колысь нэ сажали, бо кажуть: як у городи е дуб, то нэ будэ в хаты хазяина» [19]. У восточных славян аналогичные поверья связываются с другими крупными деревьями (вязом, каштаном), у южных — с деревом грецкого ореха.

В верованиях, практической магии и фольклоре дуб последовательно выступает как мужской символ. Воду после купания новорожденного мальчика выливают под дуб; объясняя мальчику, откуда он появился, говорят: «Ты на дубочку сидел» [20]; когда невесту вводят в дом мужа, она первой входит туда и говорит про себя: «Около двора дупчиhи, а у купу синичиhи» [«Около двора дубочки, а в дом — сыночки»], если хочет, чтобы рождались мальчики (серб.) [21]. В различных славянских вариантах сюжета о чудесном супруге (типа «Муж-уж») рассказывается о том, как после смерти мужа (ужа, змея) жена в наказание превратила своего сына в дубок [22].

Устойчивая связь дуба с мужской символикой, а березы — с женской — лежит в основании некоторых средств любовной магии. В частности, для сведения парня и девушки (женщины и мужчины) использовали отвар, настоенный на щепках, отколотых от деревьев в том месте, где срослись друг с другом дуб и береза (реже -рябина, крушина).

Дуб считался едва ли не самым крепким деревом, ср. в паремиях: «За один раз дуба не свалишь», ср. также восточнославянский обычай тереться спиной о дуб при первом громе или при виде первой весенней птицы, чтобы спина была крепкой; затыкать за пояс на спине дубовую ветку, чтобы спина не болела во время жатвы. Поляки вешали на рога коровам дубовые венки, чтобы коровы были сильными и чтобы рога не ломались при бодании; на Витебщине повитуха обрезала мальчику пуповину на дубовой плахе, чтобы он вырос крепким.

Эти свойства дуба объясняют его широкое использование в народной медицине: украинцы лечили бородавки водой, взятой с дубового пня на молодом месяце; болгары в Родопах окуривали больных дымом от сожженных дубовых листьев и ветвей.

У восточных и западных славян повсеместно распространена практика протаскивать больного через ствол дуба (обычно молодого), специально расщепленный для этого, или расколотой ударом молнии, реже — через дупло, под большим корнем и даже через ветви дуба. Особенно часто протаскивали (пронимали) детей, страдающих рахитом («сухотами») и бессонницей, слабых, болеющих грыжей, эпилепсией, малярией и др. Как правило, родители, стоя по обе стороны от дерева, трижды передавали друг другу ребенка через отверстие. При этом на дереве оставляли рубашечку ребенка, а также следили за тем, зарастет ли дерево после этого. Если оно зарастало, ожидали выздоровления. У сербов через расселину в стволе старого почитаемого дуба пролезали бесплодные женщины в надежде забеременеть.

У южных славян более популярным способом лечения множества детских болезней, а также способом прекращения детской смертности в семье был обычай закладывать в ствол дуба отрезанные волосы и ногти больного ребенка или нитку, которой его перед тем измеряли, а затем забивать это отверстие колышком: когда ребенок перерастет это отверстие, болезнь оставит его.

Как и многие другие деревья, дуб служил объектом, на который символически переносили болезни. Белорусы выливали под молодой дубок воду, в которой мыли чахоточного больного; поляки при нарывах во рту плевали в отверстие, выкопанное под дубом; украинцы, поляки, чехи, мораване оставляли на дубе одежду больного; болгары, сербы и македонцы посещали оброчные дубы и привязывали к их ветвям ленточки и нитки из одежды. Ср. те же типовые мотивы в заговорах: «Zaklénám vas, pakostnice… do lesa hlubokého, do dubu vysokého» [«Заклинаю вас, пакостницы… до леса глубокого, до дуба высокого»] (чеш.); «Idžže, postrzale, па lasy, na bory suchy dab lupac» [«Иди же, пострел-прострел, на леса, на боры сухие дубы расщеплять»] (пол.); «Удар, ударишче, пошло на дубишче…» (укр.) и др.

В народной медицине восточных и западных славян дуб связывается с лечением зубов, болезней горла и легких. Поляки в окр. Кельц при зубной боли шли к дубу, молились, обходили его трижды и при этом говорили: «Powiedz ze mi, powiedz, mój kochany debie, jakim sposobem lecyč zeby w mojej gebie» [«Скажи же мне, скажи, мой любимый дуб, как мне лечить мои зубы»]. При затрудненном дыхании или болезнях горла отсылали болезнь на дуб («Дуб, дуб! возьми свой дубоглот» [23]) или угрожали дереву («Гам, дубе, гам! Зъим тебе з кориннямы, з насиннямы, з гылакамы и з корою гам! гам! гам!» [24]).

Дубовые ветки использовались и в качестве оберега. Чехи втыкали их в окно, в двери домов и хлевов в канун Вальпургиевой ночи; поляки и белорусы — перед купальской ночью, чтобы защитить дома и скот от ведьм; русские делали из дубовой коры ладанки; болгары Кюстендила оставляли дубовую ветку или палку в чулане — от мышей.

Дуб играл роль в обряде опахивания. Поляки Виленской губ. при приближении засухи вырубали в лесу дуб, запрягали в него парня, который «опахивал» таким образом село; затем из этого дуба делали крест и ставили его при въезде в село. Болгары в Страндже за одну ночь изготовляли из древесины дуба плуг и хомут, в которые запрягали быков перед опахиванием села в случае приближения чумы или другой болезни.

Использование дуба в качестве обрядового деревца характерно прежде всего для южных славян, где дуб (разные его виды) является основным деревом, которое выбирали для бадняка; кроме того, дубовую ветку часто носили с собой полазник или сурвакари. Из стволов молодых дубков и дубовых веток делали свадебное (добрудж.), купальское (бреет.), троицкое (брянск.), похоронное (укр.) и другие обрядовые деревца.

 

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Karwicka Т. Dab w wierzeniach i praktykach magieznych // Rocznik Muzeum Etnograficznego w Toruniu. 1978. Т. 1. S. 49-61; Ивакин Г.Ю. Священный дуб языческих славян // Советская этнография. 1979. № 2; Червинский П.П. Семантический словарь фольклорной традиции. Ростов, 1989. С. 6-12; Ча}кановиН В. Речник ерпских народних верован>а о бшькама. Бе-оград, 1985.
2. Materiály antropologiczno-archeologiczne i etnografiezne. Kraków, 1908. Т. 10. S. 326.
3. Никифоров А.И. Русские повести, легенды и поверья о картофеле. Казань, 1922. С. 49.
4. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 327.
5. Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С. 186.
6. Котляревский А. Сочинения. СПб., 1891. Т. 3. С. 357.
7. Ивакин Г.Ю. Священный дуб языческих славян // Советская этнография. 1979. № 2. С. 106.
8. Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. М., 1916. Т. 1.С. 54.
9. Дитячий фольклор. Кшв, 1986. С. 138.
10. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. М., 1984. Т. 1. Ks 115.
11. Беновска-Събкова М. Змеят в българския фолклор. София, 1995. С. 132-137.
12. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. М. Вып. 5. С. 96.
13. Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. 1974. С. 14-17.
14. Сержпутоуск! А. Прымх1 i забабоны беларусау-паляшукоу. Менск, 1930.
15. Замовы. MÍHCK, 1992. С. 116.
16. Веселовский А.Н. Разыскания в области русских духовных стихов. Вып. 5 (XI). СПб., 1889. С. 44.
17. Загадки / Изд. подгот. В.В. Митрофанова. Л., 1968.
18. Полесский архив Института славяноведения РАН, Хоромск Брестской обл.
19. Полесский архив, Боровое Ровенской обл.
20. Полесский архив. Стодоличи Гомельской обл.
21. Српски етнографски зборник. Београд, 1934. Кн>. 50. С. 27.
22. Federowski М. Lud Biatoruski na Rusi Litewskiej. Kraków, 1897. Т. 1. S. 178-180; Странджа. Ma-териална и духовна култура. София, 1996. С. 223.
23. Майков Л.Н. Великорусские заклинания. СПб., 1992. № 100.
24. Talko-Hryncewicz J. Zarys lecznictwa ludowego na Rusi potudniowej. Kraków, 1893. S. 211.