Почекаев Р. Ю. «Мамай. История «антигероя» в истории.» (главы из книги)

Почекаев Р. Ю. "Мамай. История «антигероя» в истории." (главы из книги)

МИФ О МАМАЕ КАК СТАВЛЕННИКЕ И ЖЕРТВЕ ГЕНУЭЗЦЕВ

О том, как Мамай «состоял на жаловании» у генуэзских купцов

Уже вполне сложившийся стереотип Мамая как извечного врага Руси — ив политическом, и в религиозном отношении — повлек создание дальнейших мифов, базирующихся уже на взаимодействии бекляри-бека с другими государствами. Мирные отношения таких государств с Мамаем являлись основанием для их «автоматического» причисления к врагам русского народа в отечественной историографической традиции. Именно так оказались представлены взаимоотношения Мамая с генуэзскими колониями в Причерноморье.

В отличие от мифа о «патологической» вражде Мамая к Руси и православию, сложившегося уже в XIV-XV вв., обвинение его в антирусском сговоре с Генуей представляет результат современного мифотворчества. Между тем всего лишь два сообщения средневековых источников дают основания говорить о союзе Мамая с генуэзцами. Первое — это довольно неопределенное упоминание о том, что в составе его войск на Куликовом поле находились некие «фряги», которых обычно принято отождествлять с генуэзцами Кафы.[369] Второе сообщение — упоминание о его бегстве в Кафу после того, как его войска передались хану Токтамышу. Это второе сообщение мы рассмотрим отдельно, пока же сосредоточимся на таинственных «фрягах», участвовавших в Куликовской битве.

Довольно туманное упоминание «фрягов» среди войск Мамая послужило, основанием для создания целой концепции о союзе Мамая с католическим Западом против православной Руси, особенно широко пропагандировавшейся в 1980-1990-е гг. Так, согласно, В.Л. Егорову, между генуэзской Кафой и Мамаем существовало соглашение об оказании военной взаимопомощи. И якобы именно во исполнение этого соглашения «фряги» (т. е. уже вполне определенно — генуэзцы Кафы!) приняли участие в сражении на Куликовом поле.[370] С. Марков идет еще дальше и утверждает, что уже в 1350-е гг. «Мамай был вхож в покои генуэзского и венецианского консулов в Каффе, Тане (Азове) и Судаке (Суроже)».[371]

Наиболее радикальную позицию заняли Л.Н. Гумилев и его последователи, утверждая, что Мамай был прямым ставленником Генуи, затевавшей, ни более ни менее, как вселенский заговор с целью покорения Руси и установления контроля над восточноевропейскими рынками серебра и пушнины.[372] Эта концепция очень «удобно» вписывалась в евразийские построения Л.Н. Гумилева о противостоянии Руси и Запада и совершенно не противоречила его утверждениям о дружбе и союзе Руси с Золотой Ордой. Ведь Мамай, согласно построениям Л.Н. Гумилева, изначально проводил антиордынскую политику (этот миф мы рассмотрим ниже) и, став клевретом генуэзцев, окончательно порвал со степными традициями, превратившись в «наймита» Запада, чем противопоставил себя и Руси, и Орде.

Не ограничиваясь финансированием авантюр Мамая, генуэзцы, по утверждениям современных мифотворцев, предоставили ему прямую военную помощь. В результате, как с иронией отмечает А.Б. Широкорад, «из книги в книгу кочует «черная генуэзская пехота», идущая густой фалангой по Куликову полю»![373] Миф, поддержанный авторитетными и читаемыми авторами, таким образом, оказался весьма популярен и живуч, и некоторые современные историки не только полностью верят в него, но даже точно указывают, где генуэзская пехота располагалась на Куликовом поле![374]

Однако каковы же исторические факты, касающиеся взаимоотношений Мамая и Генуи? Представим их также в виде хронологии контактов бекляри-бека с итальянскими торговыми республиками, а вернее — с их колониями в Причерноморье.

В 1362 г. Мамай и его ставленник хан Абдаллах подвергают разгрому и разорению город Азак (Азов), где были расположены венецианская и генуэзская колонии.[375] Весьма странный поступок для того, кто с молодости «был вхож» в дома влиятельных генуэзцев и пользовался их покровительством!

В 1360-е гг. Мамай от имени Абдаллах-хана предоставляет венецианским купцам Таны (т. е. того же Азака-Азова) льготы в торговле с Золотой Ордой, снижая налог с оборота до 3% (такая ставка существовала до 1347 г., когда хан Джанибек после военного конфликта с Венецией повысил этот налог до 5%).[376] Учитывая, что Венеция и Генуя являлись многовековыми соперниками, вряд ли действия бекляри-бека в пользу венецианцев являлись дружественным жестом по отношению к генуэзцам.

В 1365 г. генуэзцы захватывают крепость Судак (Солдайю), прежде формально принадлежавшую княжеству Феодоро, признававшему зависимость от Мамая и его ханов.[377] Кажется, это единственный пример сотрудничества Мамая с Генуей, ибо на этот раз он предпочел защите своих вассалов-феодоритов мирные отношения с Кафой.[378]

В 1372 г. Мухаммад-хан, новый ставленник Мамая, выдает ярлык, предоставляющий льготы в торговле с Ордой, купцам польского города Кракова, а в 1380 г. — и их конкурентам, торговцам из Львова, входившего в состав Великого княжества Литовского.[379] Сделано это было с целью лишить генуэзцев и венецианцев монополии на торговлю европейских стран с Золотой Ордой и открыть новые торговые пути. Подобные действия также не свидетельствуют о дружелюбии Мамая к генуэзцам, у которых он якобы состоял на службе.

В 1375 г. Мамай отнимает у генуэзцев (которые не ограничились захватом Судака и продолжили аннексию Судакской долины) 18 захваченных ими ранее селений и прекращает строительство новой крепости в Судаке, приказав возить камень для возведения стен вокруг Солхата, где располагалась его собственная резиденция.[380] В результате отношения между Мамаем и генуэзцами оставались напряженными вплоть до падения бекляри-бека. Итальянские средневековые источники содержат сведения, что еще в 1380-1381 гг. Генуя и Золотая Орда находились в противостоянии из-за Судака (Солдайи) и прилегающих к нему территорий.[381] Кстати, эти 18 селений были возвращены генуэзцам в 1381 г. по решению нового ордынского властителя — хана Токтамыша,[382] которого, однако, никто не обвиняет в сговоре с Генуей против Руси и православия…

К 1380 г. денежные дела бекляри-бека приходят в упадок, и ему приходится отчеканить некоторое количество золотой монеты (вместо обычного серебра), причем большая часть этого чекана идет на оплату долгов генуэзской Кафе.[383] А ведь, согласно современным мифотворцам, это кафинские власти платили Мамаю жалованье, а не наоборот!

Теперь обратимся к статистике. По данным «Массарии Кафы» (бухгалтерской книги городского казначейства), население этого города к 1381 г. составляло до 7 000 жителей.[384] Таким образом, вряд ли Кафа могла выставить в помощь Мамаю значительное число воинов.

Кроме того, до нашего времени сохранился весьма интересный исторический источник — «Устав для генуэзских колоний в Черном море», изданный в 1449 г. в Генуе. Согласно этому документу, военный гарнизон Кафы в это время (т. е. спустя более полувека после эпохи Мамая) состоял из 20 городских стражников, 20 оргузиев (наемных воинов) и по одному надзирателю с солдатом на каждую крепостную башню и городские ворота. В случае войны представители городской общины получали общественное оружие из городского арсенала. В Судаке генуэзский гарнизон состоял из пристава, подкомменданта и 4 солдат в каждой из двух городских крепостей, по 2 караульных у каждых ворот и 20 наемных солдат с двумя баллистами. В еще одной генуэзской колонии — Чембало (Балаклаве) размещались 40 солдат-стрелков с двумя баллистами, подкоммендант и его служитель.[385] Как видим, никаких сотен и тем более тысяч генуэзской пехоты в Кафе и даже во всей Газзарии (так официально именовались причерноморские владения Генуи) не наблюдалось! А те немногие десятки солдат гарнизона, во-первых, вряд ли могли представлять интерес для Мамая по причине своей малочисленности, а во-вторых, их не отпустили бы и генуэзские власти, поскольку постоянно могли ожидать нападения со стороны венецианцев или княжества Феодоро.

Кстати говоря, согласно документам, хранящимся в итальянских архивах, в течение 1378-1381 гг. Генуя вела очередную войну с Венецией из-за Таны, т. е. основным театром боевых действий являлось именно Причерноморье.[386] Так что кафинским генуэзцам было просто-напросто не до помощи Мамаю — своих проблем хватало.

И напоследок — факт филологического характера: слово «фряг» в Средневековой Руси означало отнюдь не только «генуэзец» (а ведь именно из этого значения исходят сторонники гипотезы о военной помощи Генуи Мамаю!). Оно означало любого итальянца и даже в более широком плане — «латинянина», т. е. католика из Южной Европы, «франка» (северные европейцы на Руси именовались «немцами»).[387] Таким образом, «фряги» из войска Мамая могли быть наемниками из Венеции, Неаполя или вообще других католических стран Южной Европы — например Франции или Испании…

О союзе Мамая с папой римским

Еще один современный миф о Мамае, служащий своеобразным продолжением мифа о его союзе с Генуей, — связь бекляри-бека с папской курией. И если все вышеприведенные мифы, включая даже современные, базируются хотя бы на косвенных данных средневековых источников, то этот целиком и полностью основан на предположениях и допущениях современных авторов.

Главным апологетом версии связей Мамая с Римом стал опять же Л.Н. Гумилев, который отстаивал концепцию о Мамае как ставленнике генуэзцев.[388] Цель союза с Римом, по мнению историка, все та же — покорить и уничтожить Русь, для чего неоднократно организовывались и военные мероприятия (так называемые «северные крестовые походы»). Действительно, Генуя одно время деятельно сотрудничала с папской курией: генуэзские торговцы нередко являлись «папскими банкирами» и порой проводили политику в интересах Рима и в других странах. Так, например, союз Михаила VIII Палеолога с Генуей привел к появлению «униатской» церкви в Византии.

Версию Л.Н. Гумилева вскоре подхватили и другие авторы, которые ссылаются и на «источники», хотя фактически всего лишь вольно трактуют «памятники Куликовского цикла» и некоторые другие исторические документы. Так, например, «бухгалтерские книги Кафы», содержащие сведения о переговорах генуэзских купцов с Мамаем по поводу займа им средств, являются в их глазах «бесспорным доказательством» того, что именно Генуя «финансировала» поход Мамая на Русь в обмен на распространение католичества. Аналогичным образом булла папы римского Урбана VI о назначении специального инквизитора «для Руси и Валахии» также, по мнению этих авторов, является подтверждением союза папы римского с Мамаем.[389] Некоторые публицисты заходят настолько далеко, что и самого Мамая считают католиком![390]

Между тем, как уже отмечалось выше, Мамай расплачивался по своим долгам с генуэзцами — причем золотой монетой, которую ему пришлось специально для этого отчеканить. А булла папы могла, во-первых, быть издана в целях дальнейшего развития миссионерской деятельности, во-вторых, формулировка «Русь и Валахия» заставляет предположить, что речь шла о юго-западных русских землях, находившихся под литовским владычеством, которые как раз представляли в то время интерес и возможности для католизации. Таким образом, каких-либо конкретных свидетельств в пользу сговора Мамая с папой римским в источниках не обнаруживается.

Известно, что в эпоху Мамая в Золотой Орде продолжалась миссионерская деятельность, предпринимаемая католическими духовными орденами. Так, сохранились послания представителей Северной Татарской Викарии ордена францисканцев 1371-1374 гг., авторы которых сообщали, что много и удачно проповедуют католичество среди православных, мусульман и язычников, и папа Григорий XI в ответ на эти обнадеживающие послания присылал в Золотую Орду новых миссионеров.[391] Однако отметим, что кустодии (округа) этой Викарии располагались в Кафе и в Сарае — к владениям Мамая они не имели отношения.

Кроме того, имеет смысл отметить, что в 1305-1378 гг. папы римские находились под контролем королей Франции и имели резиденцию не в Риме, а в Авиньоне. Соответственно, в большей степени они являлись союзниками и проводниками политики французских монархов, а не итальянских торговых государств и, в частности, Генуи. А с 1378 г. папство сотрясает «Великая схизма» — длительная борьба пап и антипап, продолжающаяся до 1419 г.[392] В связи с этим интерес пап к католизации стран Восточной Европы значительно снизился: они старались удержать и укрепить свои позиции в собственном западноевропейском католическом мире. Поэтому контакты Мамая с венецианцами и генуэзцами Причерноморья нельзя считать доказательством того, что он поддерживал связи с папской курией.

Сведений о каких-либо связях Мамая с католическими духовными орденами, его покровительстве проповедникам католичества и т. п. в источниках не имеется, его религиозная политика вообще никак не отражена в средневековых исторических сочинениях. А между тем известно, что покровительство католическим миссионерам оказывали ханы-мусульмане — например Туда-Менгу и Узбек. Узбек-хан, сделавший ислам официальной религией Золотой Орды, предоставил значительные привилегии католическим миссионерам и обменивался с папой римским Бенедиктом XIII дружескими посланиями.[393] Однако ни один автор не обвиняет этих ханов в сговоре с католическим Западом против Руси! Тем более странными и неубедительными выглядят обвинения Мамая в союзе с папой римским: ни один современный ему католический миссионер не упоминает о какой-либо роли бекляри-бека в распространении католичества в Золотой Орде или на Руси. Нет также каких-либо сведений, дающих основания полагать, что взаимодействие Мамая с итальянскими торговцами Причерноморья преследовало, помимо политических и экономических, также и религиозные цели.

Наконец, свидетельством, опровергающим союз бекляри-бека с папой римским, являются… «памятники Куликовского цикла»! В них Мамай представлен как язычник, «поганый», «еллин». Его воинство и союзники также чаще всего характеризуются как язычники, очень редко упоминается об их мусульманском вероисповедании. Даже литовский князь Ягайло, впоследствии ставший ревностным католиком, охарактеризован в памятниках как «поганый». Несомненно, будь у средневековых русских авторов хотя бы малейшее основание для обвинения Мамая в сговоре с «латинянами», это нашло бы отражение в «памятниках» и вызвало бы шквал новых обвинений в его адрес. Однако таких сведений «памятники» не содержат. Таким образом, древнерусские авторы, совершенно не заинтересованные в «обелении» Мамая, отвергают вероятность его сговора с Римом.

Как видим, миф о контактах Мамая с папской курией являет собой череду домыслов и «достраиваний» имеющихся фактов. Цель таких построений вполне очевидна — завершение формирования образа этого деятеля как врага Руси и православия, не гнушавшегося вступать в контакт даже с иноверцами (коль скоро сам он был воспитан в мусульманских традициях), лишь бы это позволило ему причинить как можно больше вреда русскому народу и русской церкви!

О гибели Мамая в Кафе от рук генуэзцев

Согласно сообщению ряда «памятников Куликовского цикла», Мамай, после того как его войска без боя перешли на сторону хана Токтамыша, бежал в Кафу и был убит там местными «фрягами», пожелавшими захватить его богатства, которые он успел прихватить при бегстве.[394] В Лицевом летописном своде имеется весьма яркая и впечатляющая миниатюра о гибели Мамая в Кафе.[395] На основании сведений Киевского синопсиса (1674 г.) о гибели бекляри-бека М.В. Ломоносов написал трагедию «Тамира и Селим», центральным сюжетом которой являются последние дни Мамая и его кончина.[396]

Однако другие средневековые источники (включая «За-донщину» и «Краткую летописную повесть…», считающиеся наиболее ранними из «памятников») или отвергают версию об убийстве Мамая в Кафе,[397] или же прямо сообщают о его гибели от рук воинов Токтамыша.[398] Кроме того, известно, что в Москве о гибели Мамая узнали от послов Токтамыша в 1381 г.[399] А между тем в Москве постоянно проживали купцы-«сурожане», т. е. выходцы из Судака, находившегося в это время под контролем Кафы![400] Вполне логичным представляется вывод о том, что сведения о смерти бекляри-бека золотоордынский хан получил раньше, чем население южного берега Крыма. На наш взгляд, это является несомненным подтверждением того, что Мамай был умерщвлен сторонниками Токтамыша. Несмотря на это, большинство исследователей предпочитают опираться на версию, предложенную в публицистических сочинениях, каковыми являются, по сути, «Пространная летописная повесть о Куликовской битве» и «Сказание о Мамаевом побоище».[401]

И если большинство исследователей с полным доверием принимают эти источники, просто некритично оценивая уровень их достоверности, то некоторые современные авторы вполне осознанно опираются на сведения таких источников. Дело в том, что убийство Мамая жителями Кафы представляет собой весьма логичное и в какой-то мере символичное завершение концепции о его сговоре с Генуей и Римом против Руси: потерпевший поражение союзник оказался не нужен генуэзским властям, и они избавились от него так же цинично, как прежде вместе с ним разрабатывали планы по порабощению русского народа. Гибель одного беспринципного и коварного авантюриста от рук бывших союзников и покровителей, таких же беспринципных и коварных авантюристов, — что может быть более закономерным завершением карьеры главного врага Руси и православной веры?! Наиболее завершенный вид эта версия приобретает в сочинениях Л.Н. Гумилева, безапелляционно заявляющего: «Мамая прикончили его союзники — генуэзцы, просвещенные итальянцы, полагавшие, что с диким татарином можно не считаться».[402]

Некоторые авторы даже постарались «творчески» развить летописные сообщения о гибели Мамая в Кафе. Так, историк начала XIX в. И. Михайлов писал, что Мамай после разгрома на Калке некоторое время даже жил в Кафе «под другими именем», пока не был узнан и убит сторонниками Токтамыша.[403] Современный публицист Б. Соколов предложил довольно оригинальную, но вместе с тем и вполне вписывающуюся в эту концепцию версию гибели бекляри-бека: Мамай был убит генуэзцами за то, что бежал с Куликова поля, оставив своих генуэзских союзников гибнуть под русскими мечами.[404] Автор версии, таким образом, сводит воедино два мифа (об участии кафинских генуэзцев в Куликовской битве и об убийстве Мамая в Кафе), получая в результате на редкость логичную и убедительную картину!

Однако откуда же берет начало миф о гибели Мамая в Кафе? По-видимому, эта версия является сочетанием реальных фактов и «кочующих сюжетов».

К фактам, полагаем, можно отнести упоминание о том, что Мамай, преследуемый по пятам воинами Токтамыша, попытался найти убежище в генуэзской колонии. Однако сами же «памятники Куликовского цикла» содержат сведения о позиции генуэзцев: «Побежи ты, поганый Момаи, от насъ по заденеш и нам от земли Рускои».[405] Как мы уже отмечали выше, у генуэзцев имелись серьезные политические мотивы, чтобы отказать бывшему бекляри-беку в убежище, но при этом не пытаться умертвить его.

Отражением «кочующего сюжета», скорее всего, является следующий мотив: могущественный некогда властитель, потерпев поражение от еще более сильного врага и потеряв практически все, находит убежище у некоего покровителя, который предательски убивает его, польстившись на богатства, которые беглец умудрился сохранить. Примеры подобных сюжетов известны с глубокой древности, найдя отражение в древних мифах и сведениях о реальных исторических деятелях древности (которые, впрочем, также вполне могут иметь мифологическую составляющую). Например, именно так гибнет древнегреческий герой Тесей, сброшенный со скалы скиросским царем Ликомедом, давшим ему поначалу пристанище.[406] Аналогичная судьба постигла последнего египетского фараона Нектанеба II, погибшего где-то в Нубии, сирийского царя Александра Баласа, персидского шахиншаха Бахрама Чубина, нашедшего свой конец в Тюркском каганате, тюркского кагана Кара-Чурина, сгинувшего в Тибете, и т. д.[407] По всей видимости, средневековые авторы использовали этот мифологический сюжет и в отношении Мамая, мифы о котором, как мы убедились, стали создаваться уже вскоре после его гибели.

Однако русские же летописцы сообщают, что Мамай, бежав от Токтамыша, оставил в его руках казну и даже собственный гарем: «Царь же Токтамышь… шед взя Орду Мамаеву и царици его и казны его и улусъ весь пойма».[408] Мог ли Мамай при столь поспешном бегстве спасти какие-то баснословные сокровища? Весьма сомнительно. Отсутствие же ценностей лишало генуэзцев главного мотива убийства бекляри-бека — того самого мотива, который приписывают им русские средневековые источники!

В заключение следует отметить, что обстоятельства гибели Мамая в Кафе, которые приводят средневековые и современные мифотворцы, входят в изрядное противоречие в другими мифами — о его масштабных замыслах против Руси и стратегическом союзе с Генуей. Если в этих мифах Мамай предстает деятелем едва ли не мирового значения, а его сотрудничество с генуэзцами представлено на международном (геополитическом) уровне, то в сообщениях о его убийстве и Мамай, и генуэзцы внезапно превращаются в каких-то мелких преступников. Бекляри-бек, еще недавно определявший судьбы всей Восточной Европы и замысливавшии подчинить себе Русь, вдруг разом теряет интерес к большой политике и сосредточен на одном — сохранить свои «сокровища», для спасения которых бежит в Кафу. Кафинские же «фряги» тоже вдруг оставляют свои масштабные замыслы и начинают гоняться за Мамаем, стремясь заполучить его «кубышку», как будто других дел у них в это время не было! Сегодня уже невозможно сказать, было ли приписывание подобных замыслов Мамаю и генуэзцам средневековыми авторами сознательным (именно с целью принизить их политическое значение и человеческие качества) или нет. Однако сам факт такого противопоставления их сотрудничества на высоком политическом уровне в начале и бытовым «убийством с целью ограбления» в конце свидетельствует о несостоятельности этого мифа.

МИФ О СОЮЗЕ С ЛИТВОЙ

О «ярлыке» Мамая великому князю Ольгерду

Последовательно проводя идею изначального противостояния Мамая и Руси, историографы стараются параллельно «удревнить» и историю его союза с другим злейшим врагом Северо-Восточной Руси — Великим княжеством Литовским. При этом нередко отсутствие фактов подкрепляется фикциями — то есть современными мифами, в которых истинная информация затушевывается некими косвенными фактами источников или домыслами исследователей. Ранее мы уже рассмотрели этот историографический феномен на примере обвинения Мамая в союзе римским папой.

Однако не менее ярким примером подобного подхода является и утверждение ряда историков о союзе Мамая с Литвой — причем не только с Ягайло, который в «памятниках Куликовского цикла» представлен его союзником, но даже с его отцом Ольгердом.[409] Интересно отметить, впрочем, что определенные основания для таких утверждений имеются. Так, в нескольких редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» в качестве союзника Мамая в Куликовской битве фигурирует не Ягайло, а именно Ольгерд, который на самом деле умер в 1377 г., за три года до этого сражения.[410] Напрашивается логический вывод: автор XV в. просто-напросто спутал двух литовских монархов. Однако так ли это на самом деле?

Стремясь представить Мамая главным врагом Руси, средневековые (а за ними и современные) историографы готовы были приписать ему союз с кем угодно. А если его союзником представить еще одного злейшего врага русского народа, то это лишь усилит впечатление от создаваемого образа!

Великий князь литовский (а впоследствии и польский король) Ягайло на роль такого врага не подходил: за время своего долгого, почти 70-летнего правления (1377-1434 гг.) он практически не вел крупных войн с русскими княжествами, а отдельные набеги литовских войск на русские рубежи в его правление не могли быть расценены как последовательная враждебная политика. Другое дело — его отец Ольгерд, который в течение 1350-1370-х гг. регулярно совершал опустошительный рейды на московские земли и даже неоднократно доходил до стен Москвы.[411] Именно на правление Ольгерда приходятся три так называемые «литовщины», представлявшие собой ужасающее опустошение московских земель литовскими войсками в 1368 (когда была сожжена практически вся Москва), 1370 и 1372 гг.

Кроме того, имеются и сведения о совместных военных действиях Ольгерда с ордынцами в борьбе против венгров и поляков за галицко-волынские земли — правда, еще в правление хана Джанибека (1350-е гг.).[412] Таким образом, Ольгерд в средневековой русской историографии представлен как еще один опаснейший враг Руси, практически равноценный Мамаю. А его прежнее сотрудничество с Ордой давало основания приписать ему союз и с самим Мамаем. Поэтому не так уж важно было хронологическое соответствие — главное, что в «Сказании о Мамаевом побоище» против Руси выступают совместно два деятеля, олицетворявших собой главную в XIV в. угрозу для Руси с Востока и с Запада![413]

Однако для последующих историков этот символический смысл мнимого союза Мамая с Ольгердом по какой-то причине ускользнул, и они принялись искать фактологические подтверждения словам средневековых публицистов. В результате возник миф о том, что союз между Мамаем и Ольгердом был заключен еще в 1360-е гг., т. е. задолго до Куликовской битвы. Поскольку в исторических источниках об этом, естественно, нет ни слова, современные историки в качестве метода доказывания своей позиции избрали новую трактовку исторических событий 1360-х гг., в частности — обстоятельств, связанных с битвой на р. Синие Воды.

Как известно, в 1362 г. войска Ольгерда нанесли на Синих Водах сокрушительное поражение трем золотоордынским правителям — Кутлуг-Буге, Хаджи-беку и феодоритскому (мангупскому) князю Дмитрию. Историки, ставящие своей целью завершить формирование образа Мамая как врага Руси, предпочитают проигнорировать многочисленные подтверждения того, что эти правители являлись вассалами и союзниками Мамая. Так, Л.Н. Гумилев заявляет, что Ольгерд разгромил этих «князей» едва ли не с согласия бекляри-бека: якобы они не признавали власть Мамая, и поэтому их поражение было выгодно бекляри-беку, поскольку в итоге он сумел вернуть себе контроль над Крымом и Причерноморьем.[414] То, что в результате разгрома на Синих Водах от причерноморских владений Мамая осталась только одна узкая прибрежная полоса (которую ему и то удалось вернуть только год спустя, покинув Сарай), а южнорусские степи почти полностью перешли под контроль Литвы, Л.Н. Гумилев как-то забывает. Равно как и то, что до 1362 г. в Киеве правил князь-Рюрикович Федор, признававший власть Ольгерда, но деливший власть с ордынскими баскаками, а после Синеводской битвы город и формально, и фактически перешел под власть Литвы, и в нем утвердился Владимир, сын Ольгерда.[415]

Еще дальше пошел в своих выводах современный украинский историк Ф.М. Шабульдо. Если Л.Н. Гумилев и его последователи ограничивались только собственной трактовкой исторических фактов, то Ф.М. Шабульдо выдвинул версию, которая подозрительно напоминает попытку исторической фальсификации. Ибо он не только поддержал тезис Л.Н. Гумилева об общих целях Мамая и Ольгерда, но и заявил, что бекляри-бек выдал великому князю литовскому ярлык (от имени «своего» хана Абдаллаха) на земли, захваченные литовцами в результате победы на Синих Водах![416] По мнению Ф.М. Шабульдо, именно этот ярлык Мамая (sic!) стал, таким образом, первым из ярлыков, которыми ханы Золотой Орды, а затем и Крымского ханства подтверждали право литовских князей (впоследствии — королей Речи Посполитой) на владение южнорусскими землями при условии выплаты ханам «выхода» с них.[417]

В результате союз между Мамаем и Ольгердом, первоначально отраженный в недостоверном (вернее — символическом) сообщении автора «Сказания о Мамаевом побоище», в историографии получил продолжение в форме очевидной фальсификации — «ярлыка Мамая». Тем не менее версия эта выглядит вполне убедительной и практически не подлежащей сомнению и в результате добавляет еще один, весьма существенный штрих к образу Мамая как «антигероя в истории».

Однако никаких прямых или даже косвенных указаний о союзе Мамая с Ольгердом в источниках не встречается. Зато хорошо известны факты, противоречащие утверждениям о таком союзе. Вновь вспомним, что в 1359 г. Мамай мог содействовать митрополиту Алексию в освобождении из литовского плена — что вряд ли являлось дружеским шагом по отношению к правившему тогда в Литве Ольгерду. Не был дружеским жестом по отношению к Литве и факт выдачи Мамаем в 1372 г. ярлыка польским купцам Кракова — в ущерб литовским торговцам Львова, ранее имевшим широкие связи с Золотой Ордой.[418] В 1374 г. Литва наносит поражение ордынскому «князю Темиру», вызывая очередное обострение с Мамаем. А в 1378 г. в битве на р. Воже в составе войск Мамая принял участие Хаджи-бек, являвшийся, таким образом, не врагом, а вассалом бекляри-бека, подданным «его» хана.[419]

Наконец, ни на какой ярлык Мамая (или пусть даже «его» хана Абдаллаха) не ссылаются ханы Золотой Орды и Крыма, выдававшие ярлыки литовским князьям на южнорусские земли впоследствии. Ф.М. Шабульдо пытается объяснить это тем, что факт выдачи этого ярлыка последующие золотоордынские ханы «замалчивали», якобы потому, что Мамая считали узурпатором и старались не упоминать. Однако это противоречит принципам золотоордынской правовой практики: ханы и Золотой Орды, и Крыма в своих подтвердительных ярлыках ссылались на предыдущие ярлыки, даже если их выдавали предшественники, которых новые ханы сами же и свергали.[420]

Об участии Ягайло в Куликовской битве

Великий князь литовский Ягайло (впоследствии — польский король Владислав II, основатель династии Ягеллонов), как уже отмечалось, фигурирует в «памятниках Куликовского цикла» как главный союзник Мамая перед Куликовской битвой.

Авторы «Задонщины», «Летописной повести…» и нескольких вариантов «Сказания о Мамаевом побоище» в самых мрачных красках расписывают Ягайло и его качества — как личности и как правителя. Литовский правитель, подобно Мамаю, именуется «поганым» и «злочестивым», а также «льстивым сотоньщиком, диаволю съветником» и обвиняется в намерении разделить Русь с Мамаем и Олегом Рязанским.[421]

Автор «Сказания…», стремясь придать своим обвинениям в адрес Ягайло большую достоверность, приводит содержание его переговоров с Мамаем и даже текст его послания бекляри-беку: «Восточному вольному великому царю Мамаю. Князь Ягайло Литовский, присяжник по твоей милости, челом тебе бьет и обращается с мольбой. Я узнал, о господин, что хочешь ты устрашить свой улус, своего служебника московского князя Дмитрия. Поэтому прошу тебя, царь: ведь я знаю, что великие обиды приносит князь Дмитрий Московский твоему улуснику Олегу, князю рязанскому, да и мне он вреда много причиняет. Оттого мы оба просим тебя, всесветлый вольный царь, чтобы ты научил его не творить таких неправых дел, чтобы, царь, ты сам потрудился прийти сюда и, придя, увидел наше смирение, а его гордыню. Тогда ты поймешь наше смирение против грубости московского князя Дмитрия».[422]

Средневековые русские авторы в противовес Ягайло представляют в самом благоприятном свете его братьев Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского, перешедших на московскую службу и принявших участие в Куликовской битве на стороне Дмитрия Донского. Причем тот факт, что они, сражаясь против Мамая, выступали, следовательно, и против собственного брата, не смущает средневековых авторов и не умаляет положительного образа братьев Ольгердовичей.

А между тем есть серьезные основания полагать, что Ягайло вообще не мог столь явно пойти на сотрудничество с Мамаем. Начнем с того, что союз Ягайла с Мамаем мог быть заключен не ранее 1380 г.: еще в этом году ордынцы Мамая сражались с Литвой за Подолию, причем в сражении с ними погиб подольский правитель Александр Кориатович.[423] Соответственно, ни о каком союзе Ягайло с Мамаем до этого времени говорить не приходится. Да и условия союзного договора нам неизвестны. Однако маловероятным представляется намерение Мамая «поделить» Русь со своим литовским союзником — как это намеревались сделать двадцать лет спустя хан Токтамыш и великий князь Витовт.[424]

Практически все «памятники» сообщают, что Ягайло спешил к месту битвы, но в день сражения находился еще в двух переходах от Куликова поля.[425] Авторы приписывают такое поведение Ягайло его трусости и вероломству. Такие качества литовского князя, безусловно, также добавляют штрих к негативному образу Мамая: будучи вероломным сам, он выбирает себе таких же вероломных союзников (вспомним, в каких выражениях Л.Н. Гумилев и его последователи описывают его «союзников»-генуэзцев!).

Причины же того, что Ягайло «не успел» к битве, историки видят в стратегических дарованиях Дмитрия Ивановича Московского, который якобы поспешил завязать сражение с Мамаем, чтобы не дать бекляри-беку соединиться со своим союзником.[426] Однако подобное объяснение вызывает ряд возражений. Во-первых, решительные действия Дмитрия Донского не вписываются в «оборонительный» характер Куликовской битвы, который отечественные историки не подвергают сомнению. Во-вторых, стратегия Дмитрия Донского до мельчайших деталей напоминает действия его потомка Ивана III, который ровно сто лет спустя, в 1480 г., именно так повел себя во время противостояния с ханом Ахматом, выдвинув свои войска на р. Угру, чтобы не дать ордынцам соединиться с их союзником, литовским князем и польским королем Казимиром IV — кстати, родным сыном Ягайло![427]

Весьма вероятным представляется, что у Ягайло вообще не было намерений участвовать в Куликовской битве. Как мы уже отмечали, за время его правления литовцы не вели активных боевых действий против Московской Руси — войны шли уже в тот период, когда Литву возглавил великий князь Витовт Кейстутович, двоюродный брат Ягайло (прав. 1392— 1430 гг.).[428] Союз Мамая с Ягайло, по-видимому, преследовал в большей степени экономические цели, нежели военные: как уже отмечалось, около 1380 г. купцы г. Львова, входившего в состав Великого княжества Литовского, получили от «Мамаева» хана Мухаммада ярлык, предоставляющий им льготы в торговле с Золотой Ордой. В источниках не упоминается ни одна совместная акция ордынских и литовских войск в период, когда у власти в Орде был Мамай, а в Литве — Ягайло.

Кроме того, Ягайло, вступивший на великокняжеский престол в 1377 г., с 1379 г. был вынужден разделить власть и трон со своим дядей Кейстутом, братом Ольгерда, с которым сначала исподволь, а затем и открыто враждовал. Только в 1382 г. Ягайло удалось предательски заманить дядю в ловушку, после чего по его приказу Кейстут был брошен в темницу и там задушен.[429] Кстати, сам Кейстут проводил довольно миролюбивую политику по отношению к Москве и на рубеже 1381-1382 гг. даже, вероятно, заключил с ней мирный договор в отношении спорных земель.[430]

Наконец, не прекращалась борьба Ягайло и со своими братьями по отцу — Андреем Горбатым Полоцким и Дмитрием Брянским. Русские средневековые авторы объясняют противостояние Ягайло с братьями тем, что Андрей и Дмитрий якобы являлись сторонниками и защитниками православия, а Ягайло был «язычником». Однако Ягайло был воспитан матерью-тверянкой в православных традициях и до 1385 г. сам тяготел к православию. На самом деле вражда его с братьями объяснялась тем, что Андрей Горбатый претендовал на трон Литвы как старший сын Ольгерда, а следующий по старшинству Дмитрий Брянский поддерживал его.[431] Таким образом, их противостояние с братом носило чисто политический характер. Лучшим подтверждением этому является тот факт, что как только литовским князем стал Витовт (сначала язычник, а потом католик — как и Ягайло), Андрей и Дмитрий Ольгердовичи немедленно вернулись в Литву, признали его власть и, в конце концов, погибли в 1399 г. в битве на р. Ворскле, сражаясь за Витовта против ордынских войск хана Тимур-Кутлуга и его бекляри-бека Едигея.[432]

Таким образом, в то время, когда Мамай сражался с русскими на Куликовом поле, Ягайло был полностью поглощен междоусобицами в Литве и вряд ли намеревался покидать ее, чтобы полностью уступить контроль Кейстуту или своим братьям.[433]

Стоит также отметить, что польские и литовские хроники ничего не сообщают о союзе Ягайло с Мамаем и его намерении принять участие в Куликовской битве. Ничего не говорят об этом союзе и польско-литовские хронисты — М. Меховский, М. Стрыйковский, Б. Бельский, А. Гваньини и др. историки Великого княжества Литовского. Биографы Ягайло (Ф. Софонович, М. Смирнов, П. Брянцев и др.) также много пишут о его союзе с Польшей и Тевтонским орденом, но ни слова не упоминают о его союзе с Мамаем и намерении совместно участвовать в походе на Москву.[434]

Правда, в отечественной историографии довольно широко распространено утверждение, что, «согласно немецким хроникам», Ягайло якобы воспользовался тем, что русские после битвы с Мамаем понесли тяжелые потери, напал на них при возвращении с Куликова поля и отнял у них добычу, которую они сами захватили у ордынцев.[435] Однако в качестве источника авторы этих утверждений обычно приводят… статью В.Т. Пашуто, в которой сказано буквально следующее: «Ягайло, которого весть об исходе битвы настигла у Одоева, пограбил русские арьергарды, как смутно сообщают немецкие хроники (курсив наш. — Р. П.), и повернул обратно».[436] Никаких ссылок на пресловутые немецкие хроники автор статьи не приводит.

Что же заставило авторов «памятников» навязать Ягайло роль самого активного участника антимосковской коалиции, созданной Мамаем перед Куликовской битвой, к которой литовский князь, лишь благодаря лишь счастливой (для Москвы!) случайности, не успел? По-видимому, причиной стали последующие антирусские действия Ягайло. Как мы знаем, он был сыном Ольгерда от православной супруги, тверской княжны Ульянии, дочери св. Александра Михайловича Тверского (и, соответственно, сестры Михаила Александровича Тверского — упорного, но неудачливого соперника Москвы в борьбе за великокняжеский стол), воспитанным в православной вере. Более того, одно время Дмитрий Донской даже прочил его себе в зятья. Московская Русь и православная церковь связывали с Ягайло надежды на обращение Литвы в православие.[437] Однако брак литовского князя с дочерью Донского не состоялся: московский государь предпочел выдать дочь замуж за рязанского княжича Федора Ольговича (кстати, сына Олега Рязанского, который в «памятниках Куликовского цикла» также представлен как союзник Мамая в Куликовской битве!). И в 1385 г. в результате Кревской унии Ягайло женился на польской королеве Ядвиге, принял католичество и взошел на трон Польши под именем Владислава II. После этого он начал активную католизацию Литвы, включая и входившие в ее состав южнорусские земли.[438] Естественно, московские ревнители православной веры не смогли простить Ягайло его измены православию, и летописцы, сами являясь представителями православного духовенства, постарались представить литовско-польского монарха в самых мрачных тонах.

Вполне вероятно также, что Ягайло «пострадал задним числом»: на него могли возложить вины его преемников, и в самом деле активно сотрудничавших с правителями Золотой Орды.[439] К ордынской помощи прибегали литовские князья Свидригайло Ольгердович (брат Ягайло), его преемник Сигизмунд Кейстутович, князь литовский и король польский Казимир IV (сын Ягайло), а затем — Ян-Альбрехт и Александр Ягеллоны (сыновья Казимира), которые вели непрекращающиеся войны с Русью за ее юго-западные территории. Для русских летописцев было весьма соблазнительно представить их потомственными врагами Руси и объяснить их союз с Ордой традицией, берущей начало во времена Мамая, современником которого являлся Ягайло! Не будем забывать, что большинство русских летописей, содержащих сведения о Мамае, равно как и значительное число «памятников Куликовского цикла» было создано или, по крайней мере, отредактировано при Иване III и его преемниках — на рубеже XV-XVI вв., в период острого противостояния Москвы с Литвой…

Ссылка на первоисточник
Рейтинг
( Пока оценок нет )
Загрузка ...
Исторический дискуссионный клуб